ила на каком-то шифре, и я не понимал, что  означают  ее  слова.
Снова послышался голос диктора:
   "Поздравляем вас, люди! Человек в джунглях спасен!"
   Я схватил камень и швырнул в обезьяну. Теперь она должна уйти.
   Холодная рука коснулась моего лба, и я  увидел  над  собой  встревоженное
лицо Майи.
   - Тебе опять снилось страшное?- спросила она. Я заставил себя улыбнуться:
   - Все в порядке, родная. Иди досыпай...
   С беспокойством всмотрелся в ее лицо с заострившимися чертами. Что с  ней
происходит? Почему она так  настороженно  спит,  часто  просыпается?  Почему
следи г за мной и плачет по ночам? Неужели заметила? Но ведь эти сны,  когда
я вскакивал, липкий от пота, повторялись всего раз семь-восемь в год. Почему
я подумал "повторялись"? Они были похожи один на другой, словно  из  той  же
серии. Характерным для всех них  была  смесь  из  перепутанных  воспоминаний
прошлого и настоящего.
   А затем я испугался еще больше, подумав: "Почему Майю так пугают мои сны,
если она не знает их содержания?"

   *
   Я думал о себе и о ней. Только о себе и о  ней,  а  не  о  том,  что  нас
окружает. В прежние, далекие времена мы не умели так думать. Столько времени
уделяли различным вещам, что они становились как бы  частью  нас  самих.  Мы
даже вспоминали кого-нибудь  в  определенном  костюме  или  за  определенным
занятием и не умели вспомнить только его самого, без вещей и  обстоятельств.
Человек тогда учился создавать вещи, его жизнь становилась  благоустроеннее,
но это еще не означало счастья.
   Мы не могли тогда ощущать себя и  других  как  единое  целое.  Не  знали,
сколько в каждом из нас живет людей и каковы они. Часто не  знали,  кого  из
них предпочесть. И не умели сделать  так,  чтобы  человек  в  нас  постоянно
побеждал зверя. Теперь зверь загнан далеко, в  очень  незначительные  уголки
нашего существа. Остались в нас люди, но люди разных эпох.
   Важно, чтобы завтрашний человек постоянно побеждал вчерашнего.  Тогда  не
будет "я" и "они". Этому мы учимся всю жизнь.
   Но можно ли научиться быть счастливым? Очевидно, мы  с  Майей  так  и  не
научились...
   Между нами впервые за сто тридцать лет совместной жизни  пролегла  полоса
отчуждения. Что было в ней? Неясные мрачные тени, не имеющие очертаний. Майя
что-то скрывала от меня, следила за мной, из-за чего-то беспокоилась. Почему
так случилось? Может быть, потому, что я думал о Майе  так,  как  будто  она
была частью меня, а не самой собой. И как будто у нее  не  оставалось  тайн,
своих собственных тайн, как тогда, когда она  была  еще  не  моей  женой,  а
лаборанткой,  бьющей  посуду.  И,  возможно,  сейчас  я  просто  должен  был
проникнуть в ее тайну, разгадать эту забытую и вновь открытую Майю.
   С каждым месяцем отношения становились  все  более  натянутыми,  и  самым
страшным было то, что я не знал  причины.  Я  прошел  лечение  радиосном,  и
кошмары больше меня не беспокоили. И все же  Майя  явно  остерегалась  меня.
Из-за того ли, что боялась повторения снов, или же  в  моих  поступках  было
что-то предосудительное?
   Я начал следить за собой, за своими жестами, словами, но ничего странного
в них не нашел. А если со стороны виднее? Несколько раз пытался  объясниться
с ней начистоту. Она отмалчивалась, отводила глаза, бросала, как нелюбимому,
холодные успокоительные фразы.
   Майя стала  очень  медленно  работать,  часто  проверяла  одни  и  те  же
результаты. Однажды спросила меня:
   - Что означает слово "нукопропор"?
   - Нукопропор?- Я тщетно пытался вспомнить.
   - Ну да,-  нетерпеливо  сказала  она,  исподлобья  бросив  подозрительный
взгляд,- ты часто произносишь его.
   Я готов был поклясться, что слышу это слово впервые.  Холодок  пополз  от
шеи к пояснице, как будто с дерева упал за воротник комок снега.
   А через несколько дней я проснулся поздней ночью. Сквозь прозрачную крышу
светили  звезды,  Я  подумал:  может  быть,  мы  стремимся  в  далекие  миры
инстинктивно, потому что споры занесены  оттуда.  Так  неудержимо  стремятся
рыбы туда, где были когда-то отложены  икринки,  из  которых  они  родились.
Незваный гость - тревожное предчувствие застучало в мой  висок  еще  раньше,
чем  я  услышал  непонятные  звуки.  Прислушался.  Различил  жалобный  плач,
всхлипывания. Затем  в  ночной  тишине  отчетливо  раздался  протяжный  стон
отчаяния.
   Я  вбежал  в  галерею-сад  и  увидел  Майю.  Она   сидела   под   деревом
раскачиваясь, обеими руками  сжав  голову.  Увидев  меня,  попросила  сквозь
слезы:
   - Не смотри на то, что стоит передо мной.  Я,  конечно,  выполнил  бы  ее
просьбу, как это и надлежало сделать каждому из моих современников.  Но  она
прозвучала слишком поздно. И я успел заметить, что перед Майей стоял аппарат
для детей, начинающих обучение.

   *
   - Степ Степаныч! - окликнул я.
   Человек не изменил своей величественной  походки,  не  обернулся.  Я  уже
начал сомневаться, он ли это, но на всякий случай решил догнать и убедиться.
   - Степ Степаныч, да что с тобой?- тревожно  спросил  я,  загораживая  ему
дорогу.
   Он помахивал прутиком перед собой и  шел  прямо  на  меня,  не  собираясь
сворачивать.
   - Степ Степаныч!-Это прозвучало как  заклинание.  Он  остановился  передо
мной так близко, что были видны  поры  на  коже  его  лица,  и  оглушительно
захохотал, как мне показалось, довольный своей шуткой.
   - Чему это ты радуешься?- с упреком спросил я.
   - Да как же,- давясь смехом, ответил он,- все называют меня Степкой, а ты
Степ Степанычем. Мне лестно.
   Он вдруг подпрыгнул и больно хлестнул меня прутиком по плечу.
   - А ну, давай на шпагах!- предложил он, становясь в позу фехтовальщика.
   Я застыл в полной растерянности, не зная, как относиться к его  поступкам
и словам. А он зашептал громко:
   - Я знаю, как  спастись.  Это  очень  просто.  Поешь  волчьих  ягод  -  и
вернешься в детство.
   В его буйных волосах застряло несколько  длинных  пластмассовых  стружек.
Когда он мотал головой, они разворачивались и вновь сворачивались в  кольца,
нагоняя на меня страх.
   - Слушай,- шептал он.-  Мы  считаем  старость  патологией.  А  почему  не
считаем патологией детство; ведь наша психика в  детстве  чем-то  похожа  на
психику старости? О, мы великие хитрецы, но я  наконец-то  обманул  всех.  Я
стал дурачком. И поймал за хвост жар-птицу...
   Он запрыгал на одной ноге и забормотал:
   - К черту, к черту все лаборатории, все опыты! Мне ничего этого не нужно.
Ни лунного филиала, ни "копейки". Только хлеб и воздух. Поверни кубик другой
стороной - и ты увидишь другой кусочек  рисунка.  Но  ты  не  увидишь  всего
рисунка. Это невозможно. Я не хочу быть ни умным, ни бессмертным.- Его  лицо
кривилось в хитрой гримасе.- Мне надоела наука. Это она погубила меня. И она
погубит все живое. Знаешь, в чем состоит великая истина, которую  я  открыл?
Никому не говорил- тебе скажу. Человек не должен узнавать ничего  с  помощью
приборов. Только то, что принесут органы чувств,- его  достояние.  Пусть  он
лучше смотрит в себя, прислушивается к урчанию  своего  голодного  брюха,  а
когда оно наполнено, пусть станет более чутким и отыщет  в  себе  душу.  Это
даст ему успокоение.  А  если  он  не  сможет  наполнить  брюхо  без  помощи
приборов, пусть убьет соседа и заберет его еду. Но  убьет  его  без  оружия,
только руками и зубами. Понимаешь?
   Он шагнул ко мне, и я поспешно сделал два шага назад. А он  схватился  за
голову и закричал:
   - Хочу быть животным и ни о чем не думать!  Хочу  только  чувствовать!  А
если нельзя животным, то хотя бы верните меня в детство, чтобы я мог  начать
все сначала. Я бы никогда больше не раскрыл книгу, убил бы учителей,  поджег
школу. Я бы жил одной жизнью с природой - истина в этом!
   Он задрал голову и посмотрел в небо.
   Я понял: он сошел с ума. Степ Степаныч сорвал с  дерева  листок  и  начал
рассматривать его на свет. Потом растер и понюхал. Я услышал его бормотание:
   - Любопытно знать, как он устроен?
   И вдруг в одно мгновение все изменилось. Широкая улыбка светилась на  его
лице. Но вот она исчезла, уступила место озабоченности.
   - Что с тобой, брат?- спросил он.- Почему  ты  так  странно  смотришь  на
меня? Я не мог выдавить ни слова.
   - Переутомился, верно,- ласково проговорил он.-  Отдыхать  нужно  больше.
Хочешь, махнем с тобой в лунные заповедники? Ты с месячишко не будешь  ни  о
чем думать - только смотреть и удивляться. Идет?
   Его мягкая сильная ладонь была открыта,  как  посадочная  площадка.  А  я
безмолвно смотрел ему в глаза ц думал: "Так кто же из нас - я или он? Я  или
он?"

   *
   Уже у самой границы Научного  центра  меня  встретил  мрачноватый  юноша.
Черты его лица были геометричны и резки, как будто их высекли на скале.
   - Унар,- представился он.
   Это был один из самых талантливых моих учеников, о котором я знал  только
понаслышке, а видел сейчас впервые.
   - Мы изменили ДНК по твоей формуле, учитель,- сказал он.-  Образовавшаяся
протоплазма полностью соответствует твоим прогнозам.
   Мы приладили аппараты машущих крыльев - все  другие  виды  транспорта  на
территории первого Научного  центра  были  запрещены  -  и,  пролетев  свыше
двухсот  километров,  приземлились  на  ромбической  площадке.  Посреди  нее
возвышалось здание лаборатории, к которому вело четыре дорожки. На  площадке
не  было  ни  одного  деревца,  вместо  них  по  краям  дорожек  выстроились
прозрачные столбы. В них голубовато светились спирали,  вспыхивали  и  гасли
искры,  растекался  дым,  постепенно  заполняя  пустое  пространство  внутри
столба, вырываясь тоненькими струйками сквозь несколько отверстий. Воздух на
территории центра постоянно стерилизовался, чтобы ни один посторонний фактор
не мог помешать точности опытов.
   Мы шли очень медленно, пока я  не  догадался,  что  Унар,  помня  о  моем
возрасте, боится утомить меня быстрой ходьбой. Я улыбнулся и пошел так,  что
он едва поспевал за мной.
   Двери лаборатории поднялись при нашем приближении. Мы вступили в коридор,
и, пока шли  по  нему,  автоматы  успели  обработать  нас  ультрафиолетом  и
распыленными  препаратами.  Когда  экран  показал,  что  мы  уже  достаточно
стерильны, отворилась вторая дверь - и мы вошли в демонстрационный зал.
   Послышалось приветствие. Я обернулся, но не успел  разглядеть  того,  кто
стоял  за  пультом.  На  стене-экране  поплыли   кадры,   и   мое   внимание
переключилось на них.
   - Ты видишь вкратце ход опыта,- с запозданием сказал Унар.
   Появились  формулы.  Цифры  были  написаны   моим   почерком   и   словно
подпрыгивали от нетерпения, от непреодолимого желания подхлестнуть  события.
Затем  на  стене  одна  за  другой  возникли  несколько  карт   расположения
нуклеотидов в звеньях ДНК. Я увидел приборы и аппараты, клубящиеся растворы,
людей, дежуривших за пультами.
   - Мы шли по указанному тобой пути, но вносили и своп  изменения,-  сказал
Унар.-  Ты  ошибся,  определяя  роль  тридцать  шестого  и   сто   девяносто
второго...- Он сказал это очень сурово, и я почувствовал вину перед занятыми
молодыми людьми.- Но в общем ты был  прав.  Мы  синтезировали  ДНК  по  этой
формуле, ввели в раствор и получили вот такие скопления клеток.
   Стена осветилась изнутри. В  ней,  как  в  аквариуме,  плавало  несколько
студенистых комочков.
   - Увеличиваю температуру раствора до кипения,- сказал Унар.
   Появились  пузырьки,  они   лопались,   жидкость   в   стене   забурлила,
помутилась...
   - До трехсот градусов...
   Раствор изменил цвет, стал светло-зеленым,  начал  темнеть.  Изменился  и
цвет живых комочков. Но они не распадались.
   - До пятисот градусов...
   Раствор стал оранжевым. В такой же цвет окрасились и комочки.
   - А теперь обработаем эти образования мощными энергетическими разрядами,-
проговорил  Унар.-  Включаю  рентгеновские  установки,  электрические  поля,
ускорители протонов...
   Никакая живая ткань не смогла бы выдержать таких ударов.  Но  студенистые
комочки ответили на  потоки  энергии  образованием  защитных  энергетических
ободочек и внутри них чувствовали себя превосходно.
   Я подумал о том, какими могли бы быть ткани наших организмов, если  бы  в
первобытном бульоне, где зарождалась жизнь, было чуть больше железа и меньше
азота. А если бы цепочки ДНК случайно расположились вот так...
   - Я покажу вам гигантскую бактерию, синтезированную на основе новой ДНК,-
сказал Унар.
   В стене появились извивающиеся гусеницы. Я подошел поближе,  чтобы  лучше
их рассмотреть. Тела этих экспериментальных моделей были созданы так,  чтобы
видеть все процессы, происходящие в них.
   - Эти модели можно уничтожить лишь потоками энергии Кейля...
   Я бросил взгляд на Унара. Он не помнил того, что помнил я. Для  него  тут
нет ничего, кроме опыта. А я вот думаю, что, пожалуй, хорошо, когда наука не
очень обгоняет социальные отношения. Я не могу не содрогнуться при  мысли  о
том, что случилось бы с  человечеством,  выведи  ученые  таких  бактерий  во
времена, когда люди убивали друг друга...
   Но почему я подумал об этом? Ведь  не  было  никакого  повода.  Вокруг  -
ровесники по новому времени" в котором прошлое никогда не воскреснет.
   Голос Унара отвлек меня от размышлений:
   - А теперь посмотрите на синтезированного зверька номер семь  со  шкуркой
из новой ткани.
   Она светилась разными оттенками, переливалась, мерцала - могучая защитная
оболочка. Если бы природа обладала разумом и,  хорошенько  подумав,  создала
кожу человека из такой ткани, то...
   Будто кто-то повернул выключатель  в  моем  мозгу,  и  мысль  погасла.  Я
растерянно смотрел на человека, стоящего рядом  со  мной,  и  никак  не  мог
вспомнить, о чем только что думал. Лишь спустя несколько  минут  вздохнул  с
облегчением, вспомнив: я думал о том, что было бы с  нами,  обладай  природа
человеческим разумом?

   *
   - Можешь поздравить,- сказал Юра,- заканчиваем  исследования.  Наконец-то
доложишь об этом, и на нас перестанут вешать собак...
   "Ну и живучи же эти старинные поговорки!"- думал я.
   - Ради приличия мог бы изобразить улыбку,- сказал Юра, и его оттопыренные
уши задвигались и покраснели.- Ты становишься угрюмым и невозмутимым, как...
   "Как что?- подумал я.- Как наскальное изображение... Или как мой  стол...
Но почему стол?"
   - О чем ты думаешь?- вспылил Юра.- Слышишь, мы заканчиваем исследования!
   - Да, да,- проговорил я,  не  в  силах  выбраться  из  хаоса  собственных
мыслей.
   Он выразительно махнул рукой: дескать, а ну тебя!
   - Унар тебе рассказывал о своем опыте? Как они изменили формулы?
   Наконец-то удалось сосредоточиться на его словах. Я с готовностью включил
проектор,  чтобы  записать  для  него  измененные  формулы.  Перо  самописца
заметалось по листу, вычерчивая какие-то круги -  совсем  не  то,  что  было
нужно и что я пытался вспомнить.
   - Ты стал слишком умным, твои шутки до меня не доходят! - Юра уже  злился
по настоящему.
   Я почувствовал, как на лбу  выступают  капли  пота  от  напрасных  усилий
"выдоить" память. Самописец рисовал теперь квадраты, а в  них  -  изломанные
перепутанные линии. Это была картина стены-аквариума  в  лаборатории  Унара.
Там плавали тогда студенистые живые комочки... Больше ничего вспомнить я  не
мог. Выключил проектор.
   - Забыл,- сказал я.- Понимаешь, Юра,  забыл...  Вызови  Унара,  спроси  у
него. Это не я шучу. Память подшучивает надо мной.
   Во взгляде Юры появилась озабоченность.
   - Ладно,- сказал он.
   Подойдя к двери, он обернулся и еще раз озабоченно посмотрел на меня... г
   Я остался один. Ни о чем не думал, только  пытался  вспомнить  измененные
формулы. Сейчас это было для меня самым важным на свете.
   В конце концов  пришлось  включить  стимулятор  памяти.  Я  вертел  ручку
настройки, и счетчик показывал растущее напряжение. Я вспомнил свои формулы.
Но какие же изменения внес в них Унар? Вспыхнул красный глазок -  напряжение
на пределе. Автомат  безопасности  отключил  стимулятор.  Я  так  и  не  мог
вспомнить изменений в формулах.
   В моей памяти их не было, хотя они должны были находиться там...

   *
   Неожиданно нагрянули в гости Юра и Алла. Впрочем, дозвониться  к  нам  по
видеотелефону все эти дни они не могли, а когда Юра заговаривал  со  мной  о
сабантуе, я переводил разговор на другую тему.
   И вот они пришли "на правах завоевателей". Юрины большие  уши  все  время
движутся, но он старается не выдать  себя,  суетится,  переключает  кухонный
синтезатор, чересчур жизнерадостно восклицает:
   - А помните ту лыжную прогулку? Майя,  знаешь,  где  теперь  твои  лыжные
попутчики? Нолик и Витя работают на спутнике у Венеры, а Петр Авдюхов  живет
в подводном городе. Между прочим, он член Ученого совета Земли.
   Умолк на минуту, тут же что-то вспомнил и весело закричал мне:
   - Как ты их тогда проучил! Что может быть хуже неизвестности?
   Очевидно, я должен был отозваться на его тираду. Но я не отзывался. Тогда
вмешалась Алла - она боялась молчания:
   - Признайся, ты их уже тогда слегка ревновал к Майе?
   Я знал все, что должен был  бы  ответить.  Но  решил  не  играть  в  этой
интермедии. Пусть каждый из них играет за двоих.
   Алла оставила меня и взялась за Майю:
   - А ты его тогда сильно боялась? Даже коленки дрожали, верно?
   Она умолкала  на  минуту  и,  не  довольствуясь  скупыми  ответами  Майи,
задавала новые вопросы. Все они начинались: "А помнишь?.."
   Мы все говорили только о далеком прошлом. Оно волновало  нас  больше,  мы
помнили его лучше, чем остальное  время  жизни.  Здесь  и  таилась  беда,  о
которой мы пытались не думать.
   Майя заказала синтезатору любимые блюда, вино.
   Звенели бокалы. Громко и неестественно смеялись два человека - наши гости
и друзья. Мне было искренне жаль их, но я не мог заставить себя помочь им  в
нелегких ролях.
   - А помните, как мы впервые встретились в  театре?  Я  вспомнил  дрожащий
бокал в руке Степ  Степаныча,  улыбку  Майи  -  то  озорную,  то  смущенную.
Невольно повторил свои собственные слова:
   - Это сотрудница из лаборатории вашего мужа. Та самая, что била посуду, и
он за это хотел ее уволить.
   Даже Майя слегка улыбнулась. Блеснули зубы, словно ломалась корочка льда.
Майя на минуту оперлась на мое плечо, и я замер, боясь спугнуть примирение.
   Но Майина улыбка погасла, взгляд стал рассеянным, невнимательным.
   Мы сидели, подыскивая уже ненужные слова. Это было тягостно всем.
   Юра и Алла поспешно попрощались. Мы вышли проводить  их.  Алла  мурлыкала
песенку и изредка дергала Юру за ухо. Мне казалось, что им тоже невесело.  И
дело, конечно, не в сегодняшней  интермедии.  Как  бы  причина  горестей  не
оказалась у нас одной и той же...
   Медленно, не глядя друг на друга, мы с Майей  вернулись  в  свой  дом.  В
передней сидел в кресле какой-то  юноша.  Его  лицо  покрывал  типичный  для
космолетчиков красноватый загар. Увидев нас, он встал и шагнул навстречу.  У
него были длинные ноги, ступал он неуверенно, словно пробуя пол.
   - Здравствуйте,- сказал юноша, не  зная,  куда  девать  руки.  Он  слегка
выпячивал  губы,  как  будто   обижался   на   кого-то.-   Я   ваш   сосед,-
отрекомендовался он.- Меня зовут Ким. Работаю космолетчиком на грузовых.
   Я ждал, что еще скажет обиженный юноша.
   - Хотелось бы поговорить с вами обоими,- Он умоляюще смотрел на нас. Даже
сквозь красноватый загар на его лице проступал румянец.
   - Говори,- не слишком любезно сказала Майя.
   - Недавно женился,- признался он, с вызовом глядя на нас.
   - Поздравляю.
   - Жена ждет ребенка.
   - Тебе лучше посоветоваться с врачами,- заметила Майя.
   - Но... Тут врачи не помогут...
   Человек просит о помощи. Среди моих сегодняшних современников  отклик  на
такую просьбу срабатывал как безусловный рефлекс.
   - Если мы только можем...- сказал я.
   - Да, да, именно ты и она.- Он указал взглядом на Майю.- С вашим  опытом.
Вы больше, чем кто-либо.- Он обрадовался, пе