их условиях он бы
осмотрел их подробнее, но сейчас было не до того. Мудрец исчез из поля
видимости. Валерий ожидал любых сюрпризов. Приходилось все время быть
начеку. К тому же он постоянно чувствовал чужое пристальное внимание,
попытки сломить его волю. Словно бы холодные щупальца пытались заползти в
его мозг, порыться в его памяти и найти там то, с помощью чего можно
управлять Валерием, как автоматом. К счастью, эти щупальца были
недостаточно могучими: сильнее человеческой воли, когда она бездействовала,
и слабее ее, если она просыпалась и направлялась против них. Они могли
заползать сквозь череп в подкорку и даже кору больших полушарий, если
человек ничего не подозревал о них, но становились бессильными, если
человек заслонялся своей волей, как щитом...

Валерий увидел еще одну площадку, на которой громоздился неуклюжий аппарат.
В памяти нашлось что-то похожее на него, но что именно и как оно
называется, Валерий вспомнить не мог. Впереди маячил вход в новую пещеру.
Возле него, как страж, дежурил Мудрец.

"С дороги!" - мысленно приказал Валерий.

"А ты помнишь, что тебя ожидает?"

"Помню все. С дороги!"

"Ну что же, входи..."

Пол и стены огромной пещеры были словно выстелены серыми комочками, а
посредине, как жертвенник, возвышался контейнер. Пещера была таких
колоссальных размеров, что Валерий не мог увидеть, где она кончается. И
всюду - с потолка, со стен - гроздьями свисали осьминоги, обмывая серые
комочки струями из воронок.

"Да это же осьминожьи яйца. Но сколько их? Миллиарды? Биллионы?" - Валерий
подумал:

"Двух-трех таких потомств хватит, чтобы заполнить все реки, озера, моря и
океаны. Впрочем, им не хватит и такого пространства..."

Он услышал: "Видишь, сколько помощников будет у людей".

"И всем им понадобятся новые контейнеры? - угрюмо спросил он. - Мы
производим много контейнеров, но на всех вас не хватит".

"Вы произведете еще. Вы будете трудиться для нас, торговать с нами. Вы нам
- контейнеры, мы вам - рыбу и водоросли. Ты знаешь, что мы умеем
передвигаться и по суше, захватив с собой запас морской воды. Вы тоже так
делаете, только приспособились больше..."

"Вода Океана - в крови, вода - в клетках, все наше тело заполнено водой, -
думал Валерий. - Но дело сейчас не в этом". Он спросил:

"А потом? Вас станет слишком много..."

"Потом" не будет".

Валерий понял" что "потом" действительно не будет. Радиация возрастет
настолько, что людей не останется на планете. И внезапно он вспомнил, на
что был похож аппарат, стоящий на площадке, - на примитивный реактор!
Значит, осьминоги пытались начать свою цивилизацию не с колеса или лодки, а
сразу с реактора.

"Ты ведь знаешь людей, Мудрец. И ты мог подумать, будто люди настолько
глупы, что согласятся на такой путь?"

"Другого пути не останется". "Ты плохо знаешь людей. Мудрец". "Нет, хорошо
знаю. Поэтому мы не хотим, чтобы вы узнали, с какой быстротой мы
размножаемся и сколько живем. Слишком просто подсчитать дальнейшее. Но
каждый из вас боится смерти. Каждый хочет жить. Каждый играет сам с собой и
с другими. И поэтому он выбирает не путь, а лишь начало пути, не зная,
сможет ли вернуться назад. У нас есть много преимуществ по сравнению с
людьми. Нам не нужно одежды и таких сложных домов, как вам, лодок, чтобы
передвигаться. Мы можем обойтись без городов, используя пещеры и гроты. Вас
можно убить" уничтожив ваши города, одежду, машины. Вы не сможете жить без
них. Вы сами отрезали себе путь назад. Это так же верно, как то, что ты не
уйдешь отсюда живым".

"Ты плохо знаешь человека, Мудрец". "Надеешься на аппарат в твоей руке,
испускающий луч смерти? Но взгляни в сторону, посмотри вверх. Всюду - мои
собратья. Когда мы все ринемся на тебя, куда ты направишь луч, человек?
Помнишь, с какой скоростью мы движемся?"

"Я не зря говорил тебе, Мудрец, что ты плохо знаешь людей. Человек боится
смерти, но он может пересилить свой страх. Я направлю луч на контейнер и
уничтожу его. А тогда вы все погибнете. Или ты сомневаешься, что я сделаю
это?"

Прошло несколько секунд. У Валерия кружилась голова, ему было все труднее
преодолевать чужое воздействие. Оно стало морем вокруг него - крошечного
островка. Но он еще сопротивлялся ударам волн, холодным щупальцам,
враждебным мыслям.

"Может быть, я недостаточно понял людей, - удивленно проговорил спрут. - Не
думал, что они способны преодолеть страх смерти. Но даже если ты уничтожишь
контейнер, все равно ничего не изменится. Там, дальше, есть еще две такие
пещеры с такими же контейнерами..."

"Кроме меня, есть еще люди. Они придут по моим следам".

"Мы сделаем так, что они не придут. Не найдут нас".

Мудрец побагровел, вытянул щупальца, готовясь к атаке. В тот же миг
откуда-то ударил сильный свет, несколько прожекторных лучей осветили
пещеру. Валерий оглянулся и увидел фигуры в скафандрах. Один из водолазов -
в нем трудно было узнать Славу - направился к Мудрецу, протянул руку.
Осьминог обвил ее щупальцами, раздулся, пытаясь прорвать пластмассу
скафандра, добраться до кожи, чтобы умертвить человека сильным воздействием
- парализовать дыхательные центры. Но пластмасса оказалась слишком крепкой.
Второй рукой Слава ударил по глазам спрута, сжал его голову, и моллюск
сморщился и затих.

Собратья Мудреца, готовые ринуться на людей, застыли на местах. Как видно,
их парализовали панические сигналы из мозга Мудреца.

Водолазы уже начали привязывать трос к контейнеру. Несколько из них
направились дальше, в другие пещеры. Вскоре они притащили еще два
контейнера.

Слава запихнул мертвого осьминога в сетку и позвал Валерия. Цепочка людей в
скафандрах двинулась в обратный путь, захватив с собой контейнеры и труп
Мудреца...

XXV

Водолазы завалили входы в пещеры и залили их специальной быстротвердеющей
массой. Для страховки в разных местах были оставлены контрольные автоматы.
Затем подводная лодка направилась в обратный путь.

В центральном отсеке несколько человек собрались вокруг Валерия. Он
рассказывал о том, что произошло в "колоколе".

- Мне непонятно, почему воздействие на мозг становилось то сильнее, то
слабее, - сказал Валерий. - Я думаю, что это зависело от того,
сопротивлялся ли человек и было ли его сопротивление направленным, знал ли
он, откуда грозит опасность. Но, может быть, Слава скажет что-нибудь
поточнее, он ведь все-таки специалист.

- Вот именно, "все-таки". Это ты попал в самую точку. По октопусу сапиенсу
пока специалистов нет и неизвестно, будут ли, - сказал Слава. Он быстро
взглянул на друга и тотчас опустил глаза. Его лицо стало напряженным, затем
он заставил себя расслабиться. Тревога за друга не оставляла его. Он хорошо
помнил, сколько пробыл Валерий в зоне высокой радиации. Достаточно ли
надежной оказалась прокладка скафандра? Или документальная повесть об
осьминогах останется последним и незаконченным произведением молодого
автора?

- В общем ты прав, - ответил Слава Валерию. - Сила воздействия определялась
настройкой человеческого мозга. Но, по всей вероятности, имели значение и
другие факторы: состояние передающего мозга и всего организма спрута,
состояние среды, посторонние шумы. Особое значение, очевидно, имела
индивидуальность человека: один поддавался воздействию легче, другой
труднее. Мы узнаем больше, когда изучим пленки с осциллографов и
регистраторов биотоков...

- А могли бы изучить осьминогов досконально, - задумчиво сказал Валерий. -
Что теперь с ними будет?

В воображении людей появились замурованные пещеры, будто спруты снова
пустили в ход пси-волны.

- Этого мы сами не решим, - проговорил Аркадий Филиппович. - Соберется
президиум Академии, потом - сессия ООН...

- Я верю, что их дальнейшую судьбу будут решать настоящие гуманисты, -
промолвил Слава.

Валерий понял, что хотел сказать его друг, но не воздержался:

- Думаешь, их не осталось нигде, кроме пещер? Вспомни, сколько контейнеров
с отходами брошено в глубины океанов, сколько зарыто...

- Будем надеяться, что в других местах этого не случится, - поспешно сказал
Слава. Но Валерий не согласился с ним:

- Надеяться мало... Надо действовать!



   Игорь Росоховатский.
   Закон обратимости.


I

Когда-то мы с ним фехтовали прутиками на лугу, и сейчас луч, пробившийся
сквозь щель, кажется не спасительным канатом, а шпагой, которой можно
проткнуть предателя. Как же ты дошел до этого, Витька Рожок, бравый,
отчаянный Витька, капитан нашей футбольной команды? Что с тобой стало?
Почему ты с ними - против своих? Тебя даже не пытали, как Петю, а он ничего
не сказал и под пытками, он не назвал им твое имя, еще не зная, кто предал
его и остальных...

Не могу лежать на правом боку - сломанное ребро впивается во внутренности.
Нечем дышать.

И на спине лежать не могу - они вырезали на ней звезду. Только одно
положение тела еще приемлемо для меня - полулежа на левом боку, прислонясь
головой и плечом к стене. Осталось недолго. Скоро услышу шаги... Луч-шпага
окрашивается в золотистый багрянец...

Неужели никто не узнает о тебе, Витька? Я написал записку Скорику и спрятал
ее под камнем. Но они могут найти ее. Кровью написал на стене:

"Виктор Рожок - предатель". Но надпись они сотрут. Сколько бед ты еще
натворишь, бывший "мушкетер"?

Луч становится ярче, словно раскаляется, багрянец постепенно исчезает,
пылинки кружатся в золотистом свете. Нет, такой сверкающей шпагой не стоит
убивать тебя, Рожок. Веревочная петля на широкой рыночной площади - для
тебя. Чтобы все видели твои рыжие бесшабашные глаза, твои бегающие глаза,
предатель. Как сообщить нашим? Кто сообщит? Ведь, кроме меня, никто не
знает, что случилось. В отряде Деда думают с тебе как о герое. А ты мастер
сочинять легенды..

Шаги... За мной... Что-то пролаял конвойный, звякают ключи, замок, скрипит
дверь. Луч исчезает...

Мама, сестричка, простите, что я не успел в последние часы подумать о вас,
проститься хотя бы мысленно. Это все из-за предателя, который часто бывал у
нас дома. Помнишь, мама, ты наливала ему чай и подкладывала коржики,
поглядывая на меня, - как реагирую, не жадничаю ли? Прощайте, мама, Нина...

Черная тень наискосок ложатся на позолоченный пол.

Пытаюсь приподняться. Острое железо впивается в плечо.

- Берите его под руки. Сам не встанет.

- Тяжелый, - ворчит один из полицаев.

- Волчья балка недалеко, - утешают его. Черное колечко волос приклеилось к
широкому, малость вогнутому лбу...

- Что, Витька, вспотел? Все-таки страшно? - Поворачиваю голову и смотрю в
упор - это все, что я сейчас могу. Отмечаю, как его веко начинает
подергиваться, будто у курицы, - он никогда не выносил моего взгляда, с
первого класса я мог его запросто пересмотреть.

- Предатель, - говорю, не узнавая своего голоса, - наши с тобой
рассчитаются.

Он ничего не отвечает, но кто-то из полицаев смеется. Доносится, словно
издалека:

- Ты уже не скажешь. А кроме тебя, парень, некому.

- Узнают! - хриплю, сплевывая комки слюны. - Каждый из вас, гады, получит
свое!

- А тебе что до того? - почти добродушно "интересуется" кто-то сзади меня.
- Тебя не будет уже через минуту. Бросайте его с обрыва, пусть себе летит.

Я хорошо знаю Волчью балку и этот обрыв. Тут все восемь метров, а внизу -
камни.

- Э, нет! - кричит Витька и повторяет: - Нет, нет!

Неужели что-то проснулось в нем, заговорило? И снова:

- Нет, не надо. Он, черт, живучий. А вдруг? Сначала пристрелим!

Черное колечко на взмокшем от пота лбу. Из-под куриного века взблескивает
рыжий глаз.

- Стреляй сам для гарантии. Держи! Вместо светло-карего - черный глаз. Вмиг

становится багровым, из него вырывается пламя.

Почему не слышно выстрела?..

...Когда я проснулся - весь в холодном липком поту, - эта мысль не покинула
меня: "Почему не слышал выстрела?" Спустя мгновение понял: ну, как мог
забыть? Это элементарно: слух срабатывает медленней, поэтому я увидел
пламя, но услышать уже ничего не успел. Я - тот, кем был во сне. Но кем я
был? Почему один и тот же сон вижу вторую ночь подряд? И так четко, с
повторяющимися деталями? Случайность? Но не слишком ли много деталей для
случайности?..

"Зачем тебе копаться в этом, старина? - ругаю себя. - Дружки отчаливают
сегодня, уезжай с ними и забудь сны, которые видел в этой сторожке. Иначе
испортишь себе весь отпуск - и не только отпуск... Мало ли загадок на свете
и мало ли чудаков, стремящихся все их разгадать? Зачем это тебе?"

Но я уже знаю, что ни забыть этих снов, ни вот так просто уехать не смогу.
Проклятое, не подвластное уму упорство, оставшееся еще со школьных лет,
заставлявшее меня с моими средними способностями пробиваться в отличники,
дотягиваться до первых учеников, уже проснулось и подняло голову, как
кобра. Оно много раз подводило меня, не давая уютно устроиться в жизни. Оно
заставляло меня, молодого физика, младшего научного сотрудника с прочным
будущим, поддерживать и развивать против своей воли рискованные идеи,
вместо того чтобы по проторенному руслу кропать кандидатскую диссертацию. Я
уже потерял миловидную невесту. Ей надоело дожидаться. Я прозевал
перспективную должность в соседнем отделе, поругался с одним влиятельным
ученым, который мог бы взять меня в свиту своих последователей...

...Я выхожу из сторожки, прощаюсь с друзьями по туристской ватаге, нехотя
отвечаю на удивленные вопросы, ссылаясь то на ушибленную ногу, то на
простуду, - и остаюсь еще на сутки.

Целый день слоняюсь по лугу и лесу, слушаю, как шумят деревья, подсматриваю
за веселыми рыжими бестиями-белками, спускаюсь к реке и, завороженно глядя
на волны, вижу в них небо с облаками, перевернутые деревья, черно-белых
коров. Все это усиливает впечатление двойственности окружающего мира и
самого себя, и опять я терзаюсь бесплодными мыслями, пытаюсь подобрать
золотой ключик к таинственной дверце.

Разогреваю себе нехитрый обед на походной печке, пеку картошку на костре,
хотя мне уже не хочется есть, - делаю все, чтобы себя занять.

С тревогой, даже со страхом жду ночи, боясь, чтобы сон не повторился, и
надеясь, что он все-таки повторится. Долго лежу с открытыми глазами,
наблюдая, как гаснут лучики, пробившиеся сквозь шторы, сквозь дыры в двери
и бревенчатых стенах сторожки, оставшейся здесь еще с времен дровяного
склада. Мне чудятся чьи-то шаги, и я приподымаю тяжелеющую голову. Шаги и
трубный звук... Лось? Нет, это просто ветер, умеющий подражать кому
угодно...

Вон там, в дальнем углу под камнем, я спрятал записку. Как она попадет к
Скорику? Кто достанет ее, прочтет имя предателя и поспешит в отряд? К
Антону Моисеевичу Скорику - командиру разведки, или к Деду...

Постой, о какой записке я думаю? О каких друзьях, которых надо спасти даже
ценой собственной жизни? Неужели я уже заснул? Но почему так болит все
тело, особенно сломанное ребро? Это мордатый полицай двинул меня, уже
поваленного и связанного, кованым сапогом.

Э, нет, так не пойдет! Очнись, дурень, открой поскорей глаза во всю ширь,
пока сон не навалился!

Шаги... За мной... Черное колечко волос приклеилось к широкому вогнутому
лбу...

Что, Витька, вспотел? Все-таки страшно? Кажется, я понимаю, "мушкетер", как
ты дошел до жизни такой. Проглотил бы я сейчас свой болтливый язык за то,
что назвал тебя когда-то "нашим Ломоносовым". Да, я тоже виноват, я тоже
внес лепту в хор, славящий тебя, капитана футболистов и заводилу, одного из
"первых учеников". Ты так привык к своей славе, что воспринимал как должное
неумеренные похвалы, преклонение девчонок, надежды учителей. У тебя были
кое-какие способности, но работать по-настоящему ты так и не научился. И
надежды рушились одна за другой. Проиграла соседям наша футбольная команда,
ты провалился на вступительных экзаменах. Тебя стали обгонять ребята, на
которых ты привык смотреть сверху вниз. Вспоминаю, как ты однажды отозвался
о Пете, когда узнал, что его приняли на заочный в институт. Тогда я не
придал значения твоей злости. А ты, наверное, постепенно начал ненавидеть
нас всех - свидетелей твоих несбывшихся надежд...

Поворачиваю голову и смотрю в упор - это все, что я сейчас могу, - и вижу,
как его правое веко начинает подергиваться, будто у курицы, - он всегда не
выносил моего взгляда.

- Предатель, - говорю я. - Наши с тобой рассчитаются.

Доносится приглушенное:

- Так ты же не скажешь.

- Узнают! - хриплю я, сплевывая комки кровавой слюны. - Каждый из вас,
гады, получит свое!

Но думаю я уже не о них, а о тех, с кем шел на задание. Я уверен, что они
выполнят его, не зря же Семен успел свалить офицера и нырнуть в лесную чащу.

- Бросайте его в балку!

- Сначала пристрелим!

Через минуту меня не станет. Слышишь, Антон Скорик, рассчитайся с
предателем! Найди его, выкопай из-под земли и рассчитайся! Прощайте,
друзья. Я ничего не сказал. Вспомните когда-нибудь обо мне. Пусть это будет
так, как нам рассказывала на уроке Маргарита Ивановна, пусть разыщут эту
балку. Прощайте, мама, сестра и вы, Маргарита Ивановна. Вы учили нас жить
достойно - не становиться предателем ни за что, ни перед кем...

Черный глаз изрыгает пламя. Рушится небо. Сквозь последнюю боль, гасящую
сознание, - последняя мысль, последнее удивление: "Почему не слышно
выстрела?"...

...Найти Антона Скорика! Сообщить: Виктор Рожок - предатель! Скорее!
Погибнут хлопцы! Я тяжело подымаюсь, помогая себе руками, мотаю головой,
стряхивая остатки сна. Мне это почти удается. Почти - потому что мысль:
"Найти Антона Скорика, сообщить о предателе", - остается в сознании, как
глубокая заноза. Она звучит сквозь все мои размышления. На всякий случай
ищу в углу записку - ее нет...

Ветки хлещут меня по лицу, окончательно возвращают к действительности. Куда
бегу? Давно нет войны, партизан. Может быть, и командира разведки Скорика,
и предателя Рожка давно нет в живых, и мой сон... Но сон ли это? Только ли
сон?

"Мистика! - говорит во мне Скептик. - В детстве начитался чего-то
щекочущего нервы, наслушался россказней бабки Матрены о всяких чудесах,
потом увлекся модными теорийками о взаимопроникающих потоках времени - вот
оно все в голове перемешалось да и сказалось в лесной глуши. Стыдитесь,
молодой человек, а еще физик, как сказал бы один хорошо знакомый вам
аспирант!"

"Двойное повторение сна с подробностями - не пустячок", - возражает Упрямец.

"Ах, оставьте, не смешите! Перегрели голову на солнце, в мозгу образовались
застойные очаги. Обратитесь к специалисту, называемому психиатром, - он
истолкует ваш сон. А если сами не сумеете вовремя остановиться, он поместит
вас куда следует".

"И все же надо проверить, - твердит Упрямец. - Сейчас единственный и
простейший способ проверки - выяснить, существовали ли на самом деле Скорик
и Виктор Рожок. Местность ты знаешь. Волчья балка совсем близко. Поселок
там один. Вспомни, что рассказывали о партизанском отряде, действовавшем
там во время войны. Кажется, и некоторые имена называли... Значит, как это
ни удивительно и несмотря ни на что, ты бежишь в правильном направлении.
Продолжай!"

"Ладно, так и быть!" - согласился с этим доводом Скептик, уже загадав
наперед, уже хорошо зная, что ни о Скорике, ни о Рожке никто из бывших
партизан в поселке не вспомнит...

II

- Скорик? Да, был такой у партизан. Командир разведчиков. О нем в Областном
краеведческом музее есть материалы. Но он умер пять -лет назад. А вас кто
направил ко мне?

Светло-карие, будто рыжие, глаза глядят на меня исподлобья.

- Библиотекарь Анна Павловна. Она сказала, что вы были в партизанах.

- Она так сказала? - переспрашивает он и поводит седой маленькой головой
слева направо и снизу вверх, по-прежнему глядя на меня исподлобья. На
морщинистой шее мелькает рубец. Что-то знакомое чудится мне в том, как он
поводит шеей. Может быть, я его видел во сне?

- Так вы были в партизанском отряде?

- Допустим, был, - нехотя говорит седой. - Что нужно вам?

Он устало нагибает голову и смотрит куда-то вниз, на носки своих туфель,
стараясь незаметно поглядывать на меня.

- Мне необх