тучаться
буду. Раз я ее создание и действия мои запрограммированы  ею,  то  другого
пути она мне не оставила.
   А он погиб - не выдержал, не дождался меня. А если бы  и  дождался,  то
чем бы я помог ему? "Открытием" древней истины: твой талант и твоя болезнь
неразделимы? Если я вылечу твою болезнь, то тем самым вылечу и талант.  Ты
станешь точно таким, как другие, нормальные люди. И увидишь окружающий мир
таким, каким видят его они - ближе к видению фотообъектива.  Полотна  твои
станут менее интересны, менее оригинальны. А чтобы вернуть  талант,  нужно
вернуть и болезнь.
   Но кто же согласится на возвращение болезни,  даже  ради  таланта.  Мой
аппарат  возвращает  норму  -  сносное  состояние,   нормальные   биотоки,
стереотипное видение. Большего я не могу -  тем  более,  что  большего  не
смогла и Госпожа. Не смогла же она открыть ничего  иного  даже  для  своих
любимцев, своих баловней. Ее Дары имеют оборотную сторону, в  их  сладости
скрыт яд.
   Но все  же  Дары  есть.  Это  явление  объективное,  оно  закреплено  в
структуре и веществе организма. Его  можно  зафиксировать  прибором.  Есть
люди наделенные и обделенные Дарами. А если это так, то как можно говорить
о равенстве людей? Хотя бы - о равенстве  перед  законом?  Ведь  тот,  кто
наделен хитростью, выкрутится из любого положения, употребит закон себе на
пользу. А другой, нормальный человек, труженик, прав будет - и то пропадет
ни за грош. Нет, не может быть равенства среди людей, пока его не дает нам
сама природа. Ее принцип: одному - все, другому - ничего. Так было всегда,
но отныне так не будет. Ибо не зря я открыл, чем на  самом  деле  являются
Дары. Это -  болезни,  и  их  надо  лечить.  Пусть  среди  нас  не  станет
ненормальных. Пусть единственным критерием в оценке людей станет  Норма  и
ее Эталон!"



   13

   Следователь Трофиновский опять приехал на квартиру,  где  жил  художник
Степура. В прошлый раз его соседа не оказалось дома, - сказали, что  отбыл
в командировку. Теперь в ответ на звонок  за  дверью  послышались  тяжелые
шаги и немолодой скрипучий голос:
   - Иду, иду, спешу...
   Щелкнул  замок  -  и  Трофиновский  увидел  перед  собой  мужчину   лет
пятидесяти с как будто бы заспанным мятым лицом.  Его  спортивная  рубашка
задралась, брюки с лампасами сползали с большого, выпестованного живота. У
мужчины было одутловатое  лицо  с  густыми,  будто  приклеенными  бровями,
выглядевшими как щетки. Он удивленно воззрился на следователя,  -  видимо,
ждал кого-то другого, - брови-щетки прыгнули на невысокий гладкий лоб.
   Трофиновский представился, и Цвиркун С.И.,  так  значилось  на  дверной
табличке, удивился еще больше.
   "Наверное, еще ничего не знает о смерти соседа", - подумал  следователь
и сказал:
   - Я хотел бы спросить вас о вашем соседе.
   Глаза Цвиркуна С.И. оживленно блеснули:
   - Так я и знал, что до этого дело дойдет!
   - До чего - до "этого"?
   - Соответствующие органы им заинтересуются. Успел уже что-то натворить?
   Будто бы не услышав вопроса, следователь спросил:
   - Вы уверены, что сосед должен был что-то натворить?
   - Уверен, уверен, - закивал головой Цвиркун С.И.
   - Почему?
   - Со странностями человек, чтобы не  сказать  больше,  -  Цвиркун  С.И.
покрутил пальцем у виска и подмигнул Трофиновскому. - Жил  один,  с  двумя
женами давно разошелся. Да и кто будет жить с таким, ежели -  поверите?  -
цены не знает простым вещам? Однажды какому-то мальцу  за  картинку  отдал
свои часы. Ей-бо! Представляете? Смехота!
   - Что за картинка?
   - А бес ее знает. Обыкновенная, листик бумаги. Но Степура снял  часы  и
отдал. Сам видел, а то бы ввек не поверил. И дружки у него как на подбор -
не от мира сего. Начнут судачить о  чем-то  -  чуть  не  подерутся.  Из-за
всякий чепухи. Один скажет, что такой-то  художник  в  древности  смешивал
краски так-то. Говорит уверенно, навроде он тогда рядом  стоял.  А  другой
ему возразит. И пошло-поехало. Пена изо ртов летит. Вроде им не все равно.
Или о каком-то  ученом  заговорят,  о  писателе,  или,  к  примеру,  книгу
разбирать начнут. Так чуть глаза друг дружке  не  повыдерут.  Так  спорят,
будто дом проигрывают. Бесноватые какие-то. Хиппи. Особенно двое.  Высокий
и худой, как жердь, и низенький с гривой волос  по  плечам  и  с  бачками.
Честное слово...
   - Вы часто бывали у соседа?
   - Что вы,  откуда?  Он  и  не  звал.  Считал  себя  выше  нас,  рядовых
тружеников. Как же, из другого теста слеплены.  Нет  чтоб  по-соседски  на
чай-кофе пригласить...
   - Откуда же о его друзьях знаете?
   - А кричат они так, что и на лестнице слышно.
   Трофиновский не стал  уточнять,  как  Цвиркун  С.И.  умудрялся  столько
услышать и увидеть "на лестнице" и зачем ему это было нужно. Он уже понял,
что собеседник  может  рассказывать  о  своем  соседе  очень  долго  и  не
беспристрастно. Поэтому решился прервать словесный поток:
   - Не заметили случайно, в  последнее  время  "Перед  вашим  отъездом  к
соседу не заходил кто-то новый, не из постоянных посетителей?
   - Ваш человек? Подосланный? -  Цвиркун  С.И.  хитро  прижмурился,  одна
бровь почти закрыла глаз.
   - Почему "наш"?
   - А я  сразу  скумекал,  -  заговорщицки  сверкая  глазами  и  донельзя
довольный собственной проницательностью, зашептал Цвиркун С.И.  -  Человек
тот был вполне нормальный с виду, без всяких там излишеств на голове или в
одежде. Одним словом - нормальный вполне, совсем не такой, как  Степура  и
его друзья.
   - Опишите его поподробнее, пожалуйста.
   - А вы будто его и не знаете вовсе? Серьезно - не  ваш?  -  недоверчиво
повел головой и разочарованно протянул. - Ну, самый обыкновенный  человек,
с маленьким чемоданчиком. Сразу видать - трудяга.
   - А ваш сосед не трудился разве? - не удержался Трофиновский.
   - Да труд известный. За день намалюет, а  потом  целый  год  треплются.
Каких-то каскадеров нарисовал, так шум подняли:  "Шедеврально,  гениально,
волнительно!" И зачем только таких государство держит?
   Был бы жив  Степура,  Трофиновский  оставил  бы  Цвиркуна  в  неведении
относительно стоимости труда его соседа. А сейчас не сумел.
   - Одну из его картин Англия купила, - как бы вскользь обронил он.
   - Ну да! - вскинулся Цвиркун С.И.
   - Если на наши деньги перевести, почти триста тысяч заплатили.  За  них
купили медицинскую аппаратуру для новой поликлиники.
   У Цвиркуна С.И. отвисла челюсть.
   - Если не затруднит, я попрошу завтра прийти к нам в управление. Вы где
работаете?
   - Да в третьем ателье бытобъединения. Закупочник я. А зачем к вам?
   - Поможете дополнить фоторобот.
   - Значит вклепался-таки соседушка в историю, - ожил Цвиркун С.И.
   Трофиновский не стал его разубеждать. Он попрощался и  поблагодарил  за
беседу.
   Разговор в самом деле был весьма полезным и помог следователю  уточнить
деталь,  которая,  как  он  предчувствовал,  будет  в  этом   деле   иметь
существенное значение.



   14

   Уже дважды Трофиновский тянулся к телефону, но на полпути опускал руку.
Рано, он еще чего-то не додумал. Уже невидимые нити  связали  его  с  тем,
кого он ищет, уже он чувствует, как тот уклоняется от встречи, уже  маячит
перед ним, как бы в тумане, слегка размытая фигура. Конечно, еще Многое не
известно,  еще  не  понятно  назначение   аппарата,   его   действие:   не
установлено, кем является "объект" - изобретателем или  только  владельцем
аппарата; действует в  одиночку  или  его  одиночество  только  кажущееся;
каковы его цели... На многие из этих вопросов можно будет ответить  только
после задержания, хотя Трофиновскому кажется, что некоторые из ответов ему
уже известны. И вот сейчас он пробует кажущееся от установленного мысленно
отделить, прежде чем примет меры.
   Откуда-то доносится запах кофе - это коллега Зарядько взбадривает  себя
перед вечерними  занятиями  на  курсах  английского.  Не  мешало  бы  тоже
походить на курсы, но пока со временем туго, он и  так  нагрузил  на  себя
слишком много: поэзия, плаванье, альпинизм в короткие летние отпуска...
   Трофиновский раздражен: он никак не может  понять,  почему  сейчас  так
волнуется, почему ему так хочется отвлечься, почему это  дело  вызывает  в
нем такие сложные чувства, в которых присутствуют и гнев, и неуверенность.
На след он вышел. След четкий, однозначный. Того, кто  пытается  скрыться,
он представляет достаточно отчетливо - во всяком случае, чтобы  обнаружить
и  задержать.  "Объект"  достаточно  самоуверен,  раз  решился  на  такое.
Получает ли он какую-то материальную выгоду от того,  что  совершает,  или
это чистый эксперимент, опробование аппарата, - все  равно  он  не  просто
заблуждается, а бросает вызов обществу  и,  скорее  всего,  понимает  это.
Потому и не оставляет координат,  по  которым  его  сразу  бы  можно  было
засечь, а как бы "заметает след".  Но  "заметает"  не  профессионально,  а
по-дилетантски. И Трофиновский уже знает, как и где его искать.
   "Почему же я так волнуюсь? Почему вкладываю в это дело столько  эмоций?
Только ли из-за его необычности, странности?  Пожалуй,  не  только...  Оно
вызывает у меня слишком много гнева, и образ преступника кажется знакомым,
хотя могу поручиться, что никогда не был знаком с ним  и  никогда  не  вел
подобного дела. Может быть, все-таки встречал похожих людей в  критических
ситуациях?
   Трофиновский  старательно  пытался  вспомнить  что-нибудь  подобное   в
практике, но ничего не вспоминалось. В кабинете было душно. Он  расстегнул
еще на две пуговицы воротник сорочки, походил из  угла  в  угол,  поставил
кассету с музыкой. Напряжение не спадало.
   Человек, находящийся на другом конце цепочки, слишком волновал его,  по
непонятным  причинам  вызывал  ярость,  а   следователь   никак   не   мог
разобраться, почему это происходит.
   Он не мог себе представить,  что  вызывает  у  преследуемого  такие  же
эмоции, и тот под  их  слиянием  может  поступить  совершенно  неожиданным
образом.
   Следователь вновь потянулся к телефону - на  этот  раз  решительней,  -
позвонил в уголовный розыск капитану, с которым уже  неоднократно  работал
вместе, и попросил организовать посты наблюдения по указанным им  адресам.
Он знал почти точно, он предчувствовал, что человек с черным  чемоданчиком
должен будет вернуться к некоторым из своих  "пациентов".  Первой  в  атом
списке была сестра канатоходца - Татьяна Марчук.



   15

   Туман был такой  густой,  что  фонари  чуть  просвечивали  сквозь  него
желтыми яблоками. Иногда раздавались сигналы автомобилей. Размытые силуэты
машин, толкая впереди себя тощенькие снопики света, текли сплошной  рекой,
будто рыбы, идущие на нерест.
   Порывы ветра иногда раздирали серую марлю тумана, и  тогда  становились
видны и деревья, и люди.
   "Как луки, полусогнуты дороги, машины  вдоль  размеренно  текут,  а  он
идет, уверенный и строгий, - простой  советский  воин  на  посту..."  Нет,
"уверенный" - плохо. В чем уверенный? Да еще "строгий".  Трафарет...  Надо
не так... "Как луки, полусогнуты дороги, машины вдаль размеренно текут,  а
он идет, решительный..." Нет, не годится! Строфа решительно  не  нравилась
Трофиновскому. Все в ней, - говорил он себе, - трафарет.  Кроме,  пожалуй,
первой строки: "как луки, полусогнуты дороги". Да, это, пожалуй,  неплохо.
И зрительно верно - здесь небольшой уклон дороги. А главное - сравнение  с
луком передает напряженность движения в эти вечерние часы "пик". Но дальше
все портит "уверенный" или "решительный"... Вот  еще  незадача!  Приятель,
редактор милицейской газеты, упросил  Трофиновского  обязательно  сочинить
стихи в следующий номер, чтобы они пошли к празднику вместо передовицы.  В
отделе и управлении Трофиновского называли "наш поэт",  и  он  должен  был
частенько оправдывать это звание. Тем более, что вполне серьезно относился
и своему увлечению поэзией, и его стихи  иногда  появлялись  на  страницах
журналов, а на одно из них молодой композитор сочинил музыку.
   У Трофиновского уже появились знакомые в  литературных  кругах,  кто-то
"возлагал на него надежды", кто-то  советовал  "подумать  о  сборнике",  и
однажды начальник отдела полушутя-полусерьезно спросил:
   - А не замыслил ли ты, дружок, упорхнуть от нас, как сейчас говорят, на
творческие хлеба? Там, конечно, поспокойнее.
   Трофиновский уловил в его голосе неприязненные нотки и  испугался,  что
мама, которой очень хотелось, чтобы сын переменил профессию, проговорилась
о своих надеждах. Он ответил в том же тоне:
   - Отделаться хотите, Сергей Игнатьевич? Проштрафился, что ли?
   Они поняли друг друга и рассмеялись. Но  когда  начальник  через  месяц
вторично вернулся к той же теме Трофиновскому пришлось объяснять: "У меня,
как еще у  некоторых  начинающих,  способностей  -  на  несколько  средних
стихотворений.  Чтобы  стать  настоящим  поэтом,  этого  недостаточно".  И
начальник понял, что он может не беспокоиться, - из  следственного  отдела
не уйдет толковый работник.
   Дома у Трофиновского скопились сотни написанных  им  стихотворений.  Но
друзьям он решался показывать лишь  немногие  и  только  после  шумного  и
всеобщего одобрения осмеливался предлагать свои произведения в редакции.
   Стихи он писал и в своем  кабинете,  и  дома,  но  больше  всего  любил
сочинять  по  дороге  с  работы  домой.  Их  ритм  всегда   соответствовал
меняющемуся ритму его  походки,  и  друзья  говорили,  что  в  его  стихах
"энергичная основа".
   А вот сейчас стихи решительно "не шли",  хотя  замысел  вполне  созрел.
Что-то мешало, настойчиво вторгаясь в его чувства  и  мысли.  Невольно  он
стал прислушиваться. Ему показалось, будто кто-то в тумане идет за ним, то
приближаясь, то отдаляясь, готовясь к какому-то действию. Он  всматривался
в туман, различал неясные фигуры людей. Кто из них? Сейчас проверим.
   Трофиновский завернул за угол  ближайшего  дома  и  затопал  на  месте.
Подождал минуту, две. Из-за угла никто не появился. "Почудилось"
   Он пошел дальше. Через несколько минут где-то сзади  послышались  шаги,
но он не оглянулся. Намеренно. Нельзя поддаваться миражам.  В  детстве  он
был трусоватым и потом потратил немало усилий, чтобы излечиться от  страха
перед темнотой и неизвестностью. Если кто-то действительно идет за  ним  с
враждебными  намерениями,  он  выдаст  себя.  Трофиновский  вспомнил,  как
однажды повезло его  коллеге  Пинскому.  Тот  вел  запутанное  дело  банды
Воловика, которая умело заметала следы. Никто не знал,  где  находится  ее
"малина", с кем в городе бандиты имеют связи.  Пинскому  пророчили  месяцы
тяжелейшей "резины". А бандиты - и в их числе сам Воловик -  в  первый  же
месяц встретили его в подлеске у станции.  Потом  оказалось,  что  неверно
сработала "наводка": они приняли его за богатого цветовода из пригорода  и
надеялись выудить из его "дипломата" дневную выручку.
   Пинскому пришлось маленько "попугать" незадачливых грабителей, а одному
даже прострелить руку, но зато он доставил в ближайшее  отделение  милиции
всех четверых, трое из которых держали сползающие брюки, так как их  пояса
нес следователь...
   Трофиновский вновь вспомнил о  стихах,  как  вдруг  услышал  торопливые
шаги. Прозвучал негромкий щелчок. Трофиновский, не  оглядываясь,  замедлил
шаг,  ожидая,  когда  человек  подойдет  ближе.  Но  из  тумана  никто  не
показывался, лишь вдали смутно темнел расплывчатый силуэт.
   Внезапно Трофиновский забыл, почему он здесь, почему не  спешит  домой,
где мама уже разогревает пирожки к чаю. В его  памяти  настойчиво  звучали
строки: "Как луки, полусогнуты дороги, машины вдаль  размеренно  текут..."
"Где-то я читал эти стихи, - подумал Трофиновский. - Наверное, в  журнале.
А как там дальше?.. "И он идет, уверенный  и  строгий,  простой  советской
воин на посту..." Да что это со  мной?  Это  же  мои  стихи!  Я  их  начал
сочинять для милицейской газеты. Ну что ж,  вполне  приличные  стихи.  Вот
только первая строчка не очень... Почему - "как луки"? Уклон, правда...  В
таком случае лучше: "С уклоном полусогнуты дороги"...
   Он взглянул на  часы.  "Чего  это  меня  сюда  занесло  когда  надо  на
троллейбусную остановку? Ну и крюк я сделал. Вот так  засочинялся!"  И  он
свернул в переулок, не обращая внимания на следовавшего за ним человека  с
полуоткрытым чемоданчиком, из которого высовывался раструб...



   16

   "О люди, люди, как трудно вам  понять  того,  кто  является  не  только
Эталоном Нормы, но и выразителем ваших же чаяний и надежд!  Вы  бы  только
мечтали, а я совершаю и рискую. Но вместо благодарности  -  непонимание  и
злоба. Разве я стараюсь  не  ради  вас?  Разве  не  являюсь  сейчас  вашим
духовным вождем? Где же толпы - тысячи и тысячи, которые должны  нуждаться
во мне и, затаив дыхание, с надеждой взирать на меня и  мой  аппарат?  Где
крики ликования: "Слава, слава, слава Величайшему из нас!"?
   Слышу другое, совсем другое... Нарушаю закон? Почему?  Профилактическое
лечение не запрещено. Этот следователь? Но я не превысил никаких  норм.  Я
только сделал так, чтобы он хотя бы временно забыл обо мне. Ведь нормально
мыслящий сыщик не вышел бы на мой след. Значит, этот был ненормален, как и
все баловни. Ишь ты, как рано стал  "по  особо  важным",  да  еще  и  пиит
полупризнанный!  Яснее  ясного  -  требуется   профилактическое   лечение,
восстановление  нормы.  В  конечном  счете,  все  должны   быть   здоровы,
нормальны. Все  должны  быть  равны  -  истинно  равны  перед  природой  и
обществом. Тогда общество станет наиболее устойчивым, а все  члены  его  -
наиболее довольными жизнью, в том  числе  и  он  сам.  Когда  поймет  это,
поблагодарит меня. Вождем должен быть только тот, кто олицетворяет Норму"



   17

   - Павел Ефимович, пост номер один  докладывает  -  за  прошедшие  сутки
никаких происшествий.
   - Откуда вы звоните?
   - Здесь на углу автомат.
   "Да ведь это же по моему поручению милиция установила посты у  квартиры
балерины и сестры канатоходца! Как же я мог забыть?  И  зачем  эти  посты?
Ведь он туда никогда больше не сунется. Что  это  со  мной  творится?  Так
можно искать его  до  "второго  пришествия".  Неверна  вся  линия  поиска.
Необходимо другое  -  исследовать  круг  знакомых  канатоходца,  балерины,
художника, выявить общих знакомых. Его надо искать среди них".
   Трофиновский пришел на совещание к заместителю по  уголовному  розыску,
где уже собрались сотрудники группы, с которой он сейчас работал. В  углу,
поближе к двери, пристроился немногословный, со скуластым, почти безбровым
лицом и прижатыми к голове маленькими ушами  лейтенант  Синицын;  у  стола
сидели голубоглазый, с обманчивой внешностью "маменькиного сынка" старшина
Мовчан и энергичный, цепкий, будто собранный из пружинок младший лейтенант
Ревуцкий, Трофиновский почувствовал, что все ждут его слов.
   - Посты номер одни и номер два нужно снять, -  сказал  Трофиновский.  -
Они больше не нужны.
   Он заметил, как передернул плечами младший лейтенант, и спросил:
   - У вас возражения?
   - Рано снимать посты, Павел Ефимович. Мы же еще не до  конца  проверили
вашу версию. А в ней что-то было.
   - Появилась новая. Будем искать среди знакомых  пострадавших.  Вот  вы,
кстати, проверите круг знакомых  балерины  Борисенко,  а  старшина  Мовчан
побывает в цирке...
   Собравшиеся удивленно переглянулись. Трофиновский продолжал:
   - ...Лейтенант Синицын "переберет" знакомых художника Степуры...
   Синицын откинулся на спинку стула:
   - Что это вы нас так официально сегодня -  по  фамилиям  да  еще  и  по
званиям? Проштрафились?
   - Извините, товарищи.
   Теперь уже он не мог не заметить удивления присутствующих. "Что это  со
мной творится? - подумал Трофиновский. - Вот и мама вчера говорила..."
   - Задание всем ясно? - спросил он и, не  ожидая  ответа,  предложил:  -
Приступайте к исполнению!



   18

   Папка с делом о таинственном аппарате  и  его  владельце  стала  быстро
пухнуть. В п