ани, в том числе и их способность к восстановлению. Он  и  его
помощники проложили провод к остатку моего левого легкого и  посылали  такие
импульсы. А когда левое легкое полностью  восстановилось,  они  отделили  от
него кусочек, пересадили на место правого легкого и снова посылали импульсы.
Пожалуй, это все, что я могу сказать...
   - Кажется, я понимаю,- сказал Дрю, думая о стимуляторах.- Ну и  дурака  я
свалял. Простите меня, я подозревал, что вы продали свое имя и звание.  Трюк
с именем...
   - Трюк? Какой может быть трюк? - спросил русский,  и  по  его  лицу  было
видно, что он ничего не понимает.
   Дрю  не  ответил.  Он  вспомнил,  как  поправлялся  сам,  о  контракте  с
Лунквистом и медленно проговорил:
   - Вы ведь простой моряк. Или, может быть, контракт... Я хочу сказать, что
такая операция наверняка стоит уйму денег...
   Левицкий с недоумением уставился на него. Над их головами по  небу  плыли
темные облака...


   Игорь Росоховатский.
   Время действовать.

   Фантастическая новелла.

   Сигом сидел на большом уродливом валуне, похожем на голову ящерицы. Волны
подкатывались к его ногам,  щекотали  пальцы,  урчали,  как  котята,  иногда
пофыркивали. Сигом  улыбался:  приятно...  Но  в  его  улыбке  было  немного
настороженности.  Ему  казалось:  что-то  должно  произойти  вот  здесь,  на
берегу...
   Птицы, похожие на земных чаек, окунались в чернильные  искрящиеся  волны,
взлетали совсем отвесно, как ты-сячи маленьких бесшумных  вертолетов.  Волна
вынесла камень,  бросила  подальше  -  мокрый,  блестящий.  Он  быстро  стал
просыхать, терять привлекательность.
   Сигом прислушался, показалось: голос какой-то... Нет, ошибся. Прислушался
к себе - это в нем, в его мозгу что-то звучало. Он  погружался  в  состояние
ленивой раздумчивой созерцательности. Возникали сожаления о том,  что  было,
что прошло, о людях, ходивших  по  Земле,  о  детях,  смеявшихся  в  парках,
хлопавших в ладоши, о женщинах, медленно протягивающих руки для ласки...
   Волны набегали стайками, щебетали, гудели...
   Он терял в этом необычном состоянии драгоценные минуты, за которые мог бы
обследовать часть побережья этой планеты. Уже два часа, как он опустился  на
нее. Ему неожиданно повезло. Планета оказалась совсем не такой,  как  тысячи
других,- огромные мертвые камни. Эта была как воспоминание...
   И не потому, что повторяла Землю.
   Брызги были не солеными, а сладковатыми,  и  от  них  пахло  приторным  и
едким.  Химические  анализаторы  уже  расщепили,  раскусили  этот  запах   и
представили в мозг данные. Но сигом не хотел  сейчас  пользоваться  ими.  Он
просто вдыхал бы мельчайшие брызги, забыв о том, сколько приходится работать
его защитным органам, чтобы обезвредить молекулы и микробов чужой планеты.
   Сиренево-пепельное небо тянулось бесконечно и уныло, как долина без полей
и дорог. И вдруг сигом понял, что ничего не произойдет. Его состояние нельзя
назвать ожиданием. Оно имеет совсем другое название.
   В наследство от людей достались ему леность, мечтательность. Он вспомнил,
как часами сидел на веранде умирающий старик,  подставляя  весеннему  солнцу
лицо, и в его глазах медленно сменялись  отблески  воспоминаний..,  Когда-то
старик был энергичным человеком, одним из создателей сигомов.  Его  личность
была вписана в кого-то из них.
   "А для чего все это?" -подумал сигом  и  удивился  и  внезапно  возникшей
мысли, и особенно тому, что она возникла здесь, сейчас, когда  надо  было  в
первую очередь разведать, не таятся ли опасности, угрожающие ему. Он спросил
себя: "Все это? Что я подразумеваю под всем этим? Чужое море, чужую  почву?"
Но он хитрил с собой. Он знал, что все - это все: не только эта планета,  но
и Земля, и Солнце, и Вселенная, и он сам, потому что для себя он важнее, чем
Вселенная.
   "Для чего все это и есть ли в нем какой-нибудь смысл?"
   И когда сигом понял, что от неуместного сейчас вопро-са не уйти, он начал
рыться в колоссальных, четко разграниченных отделах  памяти,  пытаясь  найти
готовый ответ, заложенный туда людьми. Он находил там миллиарды  сведений  о
самых  разных  вещах.  Люди  дали  ему  много  готовых  ответов,  но  этого,
важнейшего, не дали. "Может быть, я и нужен для того, чтобы найти ответ?"
   "Чепуха! Ненужные, бесполезные мысли! Я становлюсь похожим на старика или
на юную глупую  девушку,  сидев-шую  часами  у  окна  и  кого-то  безуспешно
ждавшую. Ее личность ни в кого не записали, не стоило..." Он  вспомнил,  как
она ушла, стуча  каблучками,  словно  яростно  вколачивая  гвозди  в  чью-то
судьбу. И еще вспомнил двоих - дождавшихся  друг  друга,  мужа  и  жену,-  с
бутылками молока в правой руке и сырками в левой. Они одновременно подошли к
двери подъезда, одновременно остановились,  одновременно  положили  на  свои
бутылки сырки, чтобы взяться за ручку дверей. И при всем при том  ссорились,
повторяя слова, которые уже много раз говорили друг другу.
   Он вспоминал мечущихся, отчаянных, верящих,  бесстрашных  существ,  горы,
острые, как пики, и горы нежно округлые, поросшие лесом;  подернутые  дымкой
равнины.
   И думал: "А для чего все это? И то, что появились мы, сигомы? И  то,  что
мы разлетелись по всей Вселенной? И что переделываем себя, находя все  более
удачные варианты? Мы пришли к тому, что начинаем  менять  свое  состояние  и
форму, воссоздавая себя из сверхплазмы: то объединяясь в единый могучий мозг
с единым опытом, то опять распадаясь  на  отдельные  клетки-личности.  И  мы
продолжаем накапливать опыт, хоть у нас его  и  так  достаточно,-  мы  хотим
знать все возможные варианты Вселенной. И мы каждый раз переделываем себя  в
соответствии с накопленным опытом. А для чего?
   Может быть, когда-нибудь, где-нибудь это уже однажды было  и  мы  -  лишь
повторение? И не на этом ли пути надо искать ответ?"
   "Но у меня же есть  четкая  цель,  четкая  программа:  в  первую  очередь
исследовать эту планету. А я занят бесплодными размышлениями,  которые  вряд
ли когда-нибудь пригодятся..."
   Чужие птицы, похожие на чаек, стремительно черкали по волнам, как  камни,
пущенные умелой рукой. И он вспоминал людей над морем. Там блестели волны  -
сначала вдали, тускло, затем блеск усиливался, становился  резче,  бежал  по
ряби, переливаясь и позванивая,- и вот уже  развернулась  и  легла  невесомо
лунная дорожка, по которой все мечтали уйти далеко-далеко и никто никуда  не
ушел...
   "Как же мне вырваться из этого состояния, в которое погружались  ленивые,
слабые духом животные?  Оно  недостойно  меня.  Недостойно  разума,  который
предназначен руководить действием!"
   Сигом уговаривал себя встать, заняться делом - и не мог. Смотрел на море,
на небо без облаков и думал, думал, как будто важнее этого занятия ничего не
было.
   Такое с ним случилось впервые, и сигом уже начал не на шутку тревожиться.
Конечно, он мог бы включить Систему Высшего Контроля и стимуляторы воли,  но
ему не хотелось прибегать к этим крайним средствам. И кроме того, было очень
приятно  сидеть  так,   без   видимого   действия,   смотреть,   вспоминать,
размышлять...
   В его памяти всплывали формулы и законы, ноты и  стихи,  обрывки  чьих-то
биографий и открытий, ощущения, пережитые кем-то... В нем жили тысячи людей,
разделенные полочками и перегородками. А теперь  перегородки  прорвались,  и
все эти разные люди словно вступили в бессвязную беседу друг с другом.
   И снова выплыл вопрос, на который люди не нашли  ответа  и  оставили  эту
задачу сигомам...
   "А для чего они жили и создали меня? Для чего любили, ненавидели, рожали,
уничтожали себе подобных, мучились и умирали?  Кто-то  сказал  короче:  "Они
рождались, мучились и умирали".  Для  чего?  Я  могу  отмахнуться  от  этого
вопроса. Но тогда я не узнаю: для чего я? Есть ли во всем этом  какой-нибудь
смысл или мне предстоит его придумать? Или же то, о чем я думал раньше,- это
преддверие единственного ответа и не нужно искать другой? А  может  быть,  я
пытаюсь найти что-то в хаосе, который является ответом сам по себе, и,  если
я выделю в нем что-то, то выделю это лишь для себя, и только  для  меня  это
будет верным. Можно ли найти путеводный луч во вспышке взрыва, состоящего из
лучей взбесившихся молекул и атомов? Кто  сумеет  отыскать  главную  ноту  в
галактическом шуме? Возможно, даже мои  поиски  окажутся  неорегинальными  и
неразличимыми нотами в общем шуме и хаосе, состоящем из сплошного поиска?
   Впрочем,  я  впадаю  в  другую  крайность.  Ведь  в  шуме  морских  пучин
существует главная повторяющаяся нота. Определенные причины порождают взрыв,
и взрыв, в свою очередь, что-то порождает. Разве я когда-то, очень давно  не
убеждался тысячи раз, что даже за очень сложными поступками  людей,  которые
казались   случайными   и   необъ-яснимыми,   скрыты   вполне   определенные
побудительные мотивы? Их оказывалось не так уж много, во всяком слу- чае  не
намного больше, чем букв в алфавите, из которьх люди складывали  бесконечное
количество слов,- иногда, чтобы прикрыть, а иногда, чтобы вскрыть эти  самые
мотивы.
   Возможно, так и во Вселенной удастся отыскать не-сколько  главных  причин
развития, главных стимулов и, держась за  них,  как  за  путеводные  нити  в
лабиринте, прийти к единственному ответу? Или же ничего не выйдет, и, дергая
за эти нити, я уподоблюсь мухе и еще больше запутаюсь в паутине сомнений?"
   Сигом почувствовал,  как  раскалывается  голова  от  бес-плодных  попыток
узнать то, чего он еще не мог  узнать,  предугадать  исход  эксперимента,  в
котором сам участвовал.
   И он поступил так, как поступил бы на его месте человек: встал,  стряхнул
оцепенение, как паутину. Сразу вспомнил программу на  ближайшие  часы,  ведь
сам  составил  ее:  исследовать  сначала  морское  побережье,  затем   море,
постепенно погружаясь на все большую глубину. Кричали птицы, но  он  уже  не
прислушивался к ним, сверкали волны и небо.  Упрятанные  в  глубины  памяти,
пульсировали старые вечные вопросы.  Но  он  вырвался  из  круга  бесплодных
мудрствований и торжествовал победу.
   Сигом осмотрел  берег,  ощупал  его  локаторами,  включил  гамма-видение.
Сделал шаг, другой по четко выверенной траектории... И стал машиной...


   Игорь Росоховатский.
   Ненужное воспоминание.


   Фантастическая новелла

   Всхлипнул во сне ребенок...
   Сигом Алг прислушался. Повернул голову. Потрескавшаяся  оранжевая  почва,
ослепительно белое сияние над ровным, как линейка, горизонтом чужой планеты.
   ...Зажегся ночник. В светлый прямоугольник двери скользнула  на  цыпочках
женщина в ночной сорочке,  еще  вся  теплая  от  постели,  сонная.  Потянула
колыбель к себе. Пластмассовые шнуры  бесшумно  растянулись,  и  стал  виден
ребенок: длинные ресницы и пухлые ручонки, которыми он обнял  куклу.  Сонным
туманом заволокло рассудок сигома. "Не разбудить  бы..."  -  подумал  он,  и
тотчас будто  порывом  ветра  отбросило  туман.  Другие  участки  мозга  уже
проанализировали увиденное и выдали результаты.  То,  что  видел  Алг,  жило
только в его памяти, а вокруг была чужая планета, пустыня...
   Сигом не знал, когда в его память вписались эти картины. Может быть,  они
попали туда из книг или из разго-воров с людьми. А вернее всего,  он  увидел
это, когда жил в доме одного из своих двойников-людей, перенимая их  опыт  и
память. То ли  в  доме  строгого  Ипполита  Ивановича,  умевшего  так  четко
доказывать теоремы,  то  ли  у  фантазе-ра  Валерия,  или  у  всеобъемлющего
теоретика Колосовско-го. Впрочем, не все ли равно? Ни  женщины,  ни  ребенка
давно не было в живых - ведь Алг улетел с Земли свыше трех  тысяч  лет  тому
назад. А мгновение  из  чьей-то  семей-ной  жизни  сохранилось  лишь  в  его
колоссальной атомарной памяти. Он бы должен был давно выбросить его  оттуда.
Оно не имело для него никакого значения и, словно  навязчивый  мотив  песни,
иногда мешало думать. Но выбросить его было все равно что  смыть  последние,
призрачные следы женщины и ребенка. Как бы умертвить их обо- их  вторично  и
полностью.
   И  сигом  берег  этот  подсмотренный  миг  как  воспомина-ние   о   своих
создателях. Он берег все, что связывало  его  с  ними.  Ведь  это  же  самое
связывало его и с миллионами собратьев-сигомов,  улетевших  в  разные  концы
Вселенной, чтобы познавать и переделывать ее и себя: для счастья.
   Алг быстро шагал вперед, рассматривая почву, затем включал гравитаторы  и
перелетал за секунды расстояния в десятки и сотни километров.
   Показались скалы.  "Какие  они  здесь  неинтересные,-  размышлял  сигом.-
Просто голые отполированные пики. Но что за странные предметы висят на  них?
Похоже на коконы шелкопрядов. Погляжу на них поближе".
   Он опустился на скалу рядом с <коконом", висящим на едва заметных клейких
нитях.   Сигом   рассмотрел   его   своими    органами    инфракрасного    и
ультрафиолетового  зрения,  ощупал  локаторами,  послушал,  не  излучает  ли
"кокон" каких-либо энергетических волн. Но следов жизни и обмена  со  средой
не обнаружил. Внутреннее устройство "кокона" было очень простым. Он  состоял
из однородного плотного вещества. Сигом собрался расщепить его  ультразвуком
и проанализировать. Он взялся за "кокон" - нити растянулись. В  тот  же  миг
что-то прозвучало, нахлынуло...
   В открывшийся светлый прямоугольник двери  скользнула  женщина  в  ночной
сорочке, зашептала: "Спи, родной..."
   Алг замер, не включив орган ультразвука.  Ему  казалось,  что  слышны  не
звуки, а нежность. Но ведь он хорошо знал, что чувство нельзя слышать. Можно
слышать лишь звуки, возбуждающие чувство. А звуков не было...
   В метре от сигома за уступом скалы притаилось двое существ. Они были, как
"кокон", неподвижно прикрепле-ны к скале, но, в отличие от  него,  не  могли
быть обнаружены сигомом, так как не имели ни постоянной формы, ни цвета,  ни
звука, ни запаха.
   - Нет, это не живое существо,- сказало одно из них другому, имея  в  виду
сигома.-Скорее всего,  это  облако  пыли  или  смерч.  Ведь  оно  все  время
движется, а всякое механическое движение -  признак  низшей  формы  материи.
Если  бы  мы  так  двигались,   то   нам   некогда   было   бы   мыслить   и
совершенствоваться. Нас бы смело излучение или  даже  ветер.  Пора  включить
волнопередатчики и расщепить его. Иначе  оно  может  причинить  вред  нашему
малютке.
   - Но не замечаешь ли ты четких ритмов в его движе-нии? Это не  характерно
для облака пыли.
   - Однако характерно для излучения. Я не утверждаю, что это именно пылевое
облако. Возможно, сгусток плазмы. Во всяком случае,  оно  не  мыслит.  Иначе
уловило бы наши сигналы. Разум может иметь форму и  состояние,  непостижимое
для нас. Но каким бы ни был разум, он должен  улавливать  излучение  чувств,
психические волны.
   - Верно. Это веское доказательство. И все же  давай  подождем.  Если  оно
причинит нашему детенышу хоть какой-нибудь вред, уничтожим его.
   Сигом все еще медлил. Он не отрывал  взгляда  от  "кокона",  висящего  на
тонких нитях. "Кокон" что-то напоминал. Но что?
   "Ерунда!   -   подумал   сигом,   окончательно   разозлившись   на   свою
медлительность.- Ипполит Иванович назвал  бы  меня  идиотом,  а  Колосовский
доказал,  что  я  тупица.  Всегда  нужно  доверять  только  логике,   а   не
подсознательным чувствам".
   "Не будь однобоким! -  зазвучал  в  его  памяти  предо-стерегающий  голос
Колосовского.- "Всегда, и только" - девиз ограниченных!"
   Алг не знал, что в тот миг, когда он включил бы ультразвук, другие, более
мощные и неизвестные ему волны энергии разложили  бы  его  тело  на  частицы
гораздо меньше атомов. Он бы стал мгновенной вспышкой света.
   Но  снова,  как  настойчивая  мелодия,  через  бесчисленные  каналы   его
быстродействующего  мозга,  способного  проделать  миллиарды   операций   за
миллиардную долю секунды, протянулись  теплые  женские  руки  к  колыбели  -
приласкать спящего. Длинные ресницы ребенка были неподвижны,  ручонки  сжали
куклу, и неподвижно висела колыбель на пластмассовых шнурах.  "Не  разбудить
бы..." - подумал тогда сигом.
   "Не разбудить бы..."-думает Алг, отпуская "кокон".  Туман  проясняется...
Так вот что напоминает "кокон" - даже не  "кокон",  а  чувство,  которое  он
возбудил. Спящий в колыбели!
   - Видишь, оно не причинило нашему малышу вреда, оно откликается на волны.
Это разум!
   - Непостижимо,-соглашается второе существо.-  Но  похоже,  что  ты  прав.
Начнем с ним переговоры?
   Сигом отступает, стараясь не шуметь. Он думал о лю-дях. Они  дали  ему  и
его собратьям все лучшее, что приобрело  человечество:  ум  и  силу,  законы
познания. Но оказывается, они дали еще что-то... Давным-давно не стало среди
живых этой женщины и  ребенка.  И  кто  мог  предполагать,  что  они  оживут
воспоминанием и помогут понять чужую жизнь и спасут ее?
   Алг видит светлый прямоугольник двери...


   Игорь Росоховатский.
   Дорога к вам.


   Научно-фантастический рассказ

    Когда  я  впервые  очнулся,  то  услышал  несколько   непонятных   слов,
произнесенных   разными   голосами:   "Замените    витлавсановой...",    "На
осциллографе...", "Включите второй биотрон..."
   Я приоткрыл глаза. Надо мной  наклонилась  морда  чудовища  с  блестящими
отростками, одним человеческим глазом и вторым - граненым и сверкающим.
   Душная тьма надвинулась на меня...
   Не знаю, сколько времени прошло, пока я очнулся вторично.  В  голубоватой
комнате, кроме меня, никого нет. С трудом приподымаюсь и вижу,  что  лежу...
на воздухе Трогаю его  рукой  -  упругий,  как  матрац.  Протягиваю  руку  и
нащупываю край этой воздушной постели. Дальше - пустота.
   Сильно кружится голова. Опускаюсь на свою невидимую постель.
   Не могу вспомнить, как попал в эту комнату. Зато  хорошо  помню  вечернюю
Москву, извозчичью пролетку с откидным верхом  и  широкую  спину.  В  памяти
возникают отрывки стихов, которые я писал при свете свечей,  возвращаясь  из
университетской лаборатории:
   Мой милый друг, услышишь ли мой голос? Как птица, он в ночи крылами бьет.
   Словно наяву вижу ее тонкий  профиль  и  гордо  и  удивленно  приподнятую
бровь.  Сердце  сжимается  от  тоски,  от  предчувствия...  Я  вспоминаю  ее
последнее письмо, пришедшее ко мне в ссылку:  "Прощайте,  мой  любимый,  мой
супруг. Благодарю бога, что наши дети уже взрослые и могут сами позаботиться
о себе..."
   И опять вспоминаю листы, испещренные формулами, и стихи, которые  сочинял
в припадках необузданной ярости против судьбы, против царя, против нескладно
устро-енной жизни, в конце которой всегда - разлука. А вот еще стихи:
   И над пучиной вод, пронзая взором тьму, Над брегом  забытья,  над  вечною
Вселенной Я, смертный  человек,  зажгу  и  воздыму  Бессмертия  огонь  рукою
дерзновенной...
   Когда я написал это?..
   Собираюсь с силами, сажусь, опускаю  ноги  и  нащупываю  пол.  Я  одет  в
какой-то блестящий серый комбинезон. У меня  нет  никакого  плана  действий.
Нужно узнать, где  я,  что  со  мной,  расспросить  людей.  Вспоминаю  морду
чудовища и содрогаюсь от омерзения.
   Осторожно открываю дверь. Широкий длинный коридор залит солнечным светом.
Выхожу, иду, не зная куда.
   Через несколько десятков шагов резко останавливаюсь. Передо мной в  стене
коридора круглое окно. Сквозь него вижу троих людей у стены зала.  В  центре
группки- стройный человек с восточным смуглым лицом. Где-то я уже видел  это
лицо и глаза - глубокие,  грустные...  К  нему  обращается  другой  человек,
молодой блондин. Когда он говорит, то сдвигает  брови,  собирая  морщины  на
переносице,-  наверное,  чтобы  казаться  старше.  Слышу  такое,   что   лоб
покрывается испариной.
   - Уважаемый Ибн-Сина, кончим спор таким образом,- говорит молодой человек
смуглолицему и нажимает какие-то кнопки на стене.
   Это лицо я видел на портрете,  поэтому  оно  знакомо!  Ибн-Сина  -  самый
знаменитый врач своего времени,  крупнейший  философ  и  естествоиспытатель!
Сколько раз, вглядыва