разил удовольствие, похлопав себя по животу, и потянулся за новой
порцией.
   Я заклеил пластырем отверстие в банке и дал  ее  карлику.  Он  повертел
банку в руках и сунул ее под нос Валере.
   - Не открывай, - сказал я ему.
   Карлик обиженно засопел, вырвал банку у Валеры и швырнул ее на пол.
   - Сбрось его! - приказал я.
   В ответ Валера улыбнулся и погладил карлика по спине:
   - Он моего племянника, Олежку, напоминает. Перестань его мучить.  Лучше
дай наконец шоколадку. Он не станет открывать банку.  Предпочитает,  чтобы
это делали мы.
   - Тоже мне барин! - в сердцах сказал я.
   - Что же делать, коли нам попался местный барин, - вздохнул Валерий.
   - Невероятное везенье. Один шанс из тысячи. Только  нам  может  выпасть
такое: искать представителя  местного  населения  и  сразу  наткнуться  на
барина!
   - Не сердись, - попытался успокоить меня Валера. - Может, он просто  не
хочет поддаваться дрессировке. Предпочитает быть дрессировщиком.
   Нам было непонятно, как карлики смогли создать  города  и  заводы,  как
заставили  на  них  трудиться  безобидных  существ,  похожих  на  горбатых
обезьян. Ведь сами карлики по уровню умственного развития недалеко ушли от
животных. Но, видимо, имелось  неучтенное  нами  звено,  некий  загадочный
фактор, позволивший их цивилизации подняться на довольно  высокую  ступень
технического развития. Об этом  неопровержимо  свидетельствовали  красивые
удобные  города  и  полуавтоматизированные  заводы.  Мы  тщетно   пытались
разгадать  этот  феномен.  Сравнительно   быстро   расшифровав   отдельные
слова-понятия из  примитивного  языка  карликов,  пробовали  расспрашивать
Гавриила  Георгиевича.  Но  он  то  ли  не  соизволил  с  нами  откровенно
беседовать, то ли не понимал нас. Не удалось даже  однозначно  определить,
было ли его непонимание искренним или притворным.
   Карлику надоело сидеть на  спине  Валеры,  и  он  забарабанил  пятками,
подталкивая "коня" к выходу из палатки.
   - Нам и в самом деле  пора,  -  извиняющимся  тоном  сказал  Валера,  в
который раз поражая меня своей терпеливой добротой. Он напомнил,  что  нам
еще  предстоит   сегодня   отобрать   новую   партию   "образцов   местной
промышленности" и отправить грузовую  ракету  на  корабль,  оставшийся  на
орбите.
   Мы покинули палатку и направились к городу. Высокие здания  с  куполами
словно плавали в мареве. Сине-желтые свечи деревьев цеплялись за облака.
   Навстречу нам попадались группки  карликов,  иногда  такие  же  группки
обгоняли нас, но ни  те,  ни  другие  не  обращали  на  нас  ни  малейшего
внимания,  вероятно,  принимая  за  разновидность  обезьян.   Иногда   они
перебрасывались несколькими словами с "седоком" Валеры.
   - Тебе там хорошо? - спрашивал прохожий.
   - Неплохо, и тебе того желаю, - важно отвечал Гавриил Георгиевич.
   - Сыт?
   - Сыт, - и карлик радостно хлопал себя по животу.
   Дорога становилась все более многолюдной и как-то незаметно  перешла  в
улицу. По обе стороны ее возвышались невысокие дома с раздвижными  дверями
и цветными стеклами в окнах. Вместе с толпой карликов мы вышли на  площадь
перед длинным заводским зданием. Здесь уже стояли тележки с  высокогорлыми
кувшинами. Ворота завода раскрылись, и горбатая  обезьяна  выкатила  новую
тележку. В кувшинах пенилась белая жидкость.  По  широкому  плоскому  лицу
обезьяны с маленьким круглым  носом  и  большими  ноздрями,  была  разлита
приветливая улыбка. Один из  карликов  что-то  приказал  обезьяне,  махнул
рукой, и она поставила тележку на указанное место. Затем низко поклонилась
и, почтительно улыбаясь, исчезла за воротами завода.
   Мы уже убедились, что на этой  планете  работают  только  обезьяны.  По
велению карликов они  готовили  пищу,  шили  одежду,  создавали  различные
предметы, напоминающие детские игрушки, строили здания.
   Мы ни разу не видели, чтобы  работал  какой-нибудь  карлик.  Разве  что
отдавал    команды,    которые    обезьяны    выполняли    со     странной
снисходительностью.
   Как только  обезьяна  скрылась  за  резными  воротами,  карлики  быстра
выстроились в очередь, каждый брал из тележки по кувшину. Некоторые тут же
прикладывались к сосуду, и по лицам можно было безошибочно определить, что
содержимое им  нравится.  Валера  хотел  было  первым  отведать  пенистого
напитка, но я предложил потянуть  жребий.  Короткая  зубочистка  досталась
мне. Жидкость оказалась кисло-сладкой, хорошо утоляла  жажду  и,  кажется,
была к тому же достаточно питательной. Валера покорно ожидал, когда  же  я
разрешу и ему приложиться к  кувшину,  а  я  выдержал  минут  пять,  чутко
прислушиваясь к своему  желудку,  включил  индикатор  общего  состояния  и
только затем протянул кувшин Валере.
   Потом мы запаслись съедобными лепешками, которые привозили  из  другого
цеха.
   На площадь обезьяны вывезли новые тележки. На них стояли  металлические
кубики,  игрушечные  зверюшки,  предметы,  похожие  на  вазы  для  цветов.
Пожалуй, это была посуда, хотя мы ни разу не видели, чтобы кто-то  ел  или
пил из нее. Эти предметы карлики разбирали особенно быстро.
   Вскоре  обезьяны  увезли  пустые  тележки,   и   вслед   за   ними   мы
беспрепятственно  прошли  на  территорию   завода.   Может   быть,   этому
способствовало  то  обстоятельство,  что  Гавриил  Георгиевич,   все   еще
восседавший  на  плечах  Валеры,  переговаривался  со  своими  собратьями,
которые изредка встречались на песчаных дорожках.  Вообще,  на  заводе  он
держался как хозяин, кричал "быстрей!" или "работай лучше!"  замешкавшимся
обезьянам, и они выслушивали эти "ценные указания" без удивления,  правда,
и не торопились их выполнять.
   Гавриил Георгиевич обнаглел настолько, что,  когда  Валера  устал  быть
"конем" и попробовал ссадить карлика на пол, тот крутанул его за ухо.  Это
уже было слишком!
   Но Валера отвел мою руку от своего "седока",  сказав  с  обычной  своей
мягкой улыбкой:
   - Он же не больно...
   И я невольно снова вспомнил фразу командира о той единственной причине,
из-за которой он кажется нам простаком.
   "Неужели доброта может оглупить человека? - думал я. - Или,  во  всяком
случае, обманывать тех, кто за ним наблюдает? Но почему? И в чем или в ком
тут дело? В наблюдаемом или в наблюдателях?.."
   Карликов на заводе было немного. Одни из них сидели в стеклянных будках
рядом с обезьянами-операторами, другие разъезжали по цехам, подобно нашему
Гавриилу Георгиевичу, на чужих плечах,  да  еще  подгоняли  своих  "коней"
хлыстами. Вот одна из обезьян, поравнявшись с  нами,  замешкалась.  Она  с
любопытством осматривала меня, протянула руку и длинными гибкими  пальцами
ощупала полу моей куртки. Ее седок  безуспешно  щелкал  хлыстом.  Большие,
темные, всегда поражавшие нас выражением  бесконечной  терпеливой  доброты
глаза обезьяны встретились с моими. Я погладил ее по голове, и она  издала
звуки, похожие на кошачье мурлыканье.
   Седок стегнул ее хлыстом, заставляя бежать, но она я  ухом  не  повела.
Подставила мне голову, приглашая еще раз погладить. Я  попытался  схватить
хлыст, но обезьяна сделала  предостерегающий  жест,  отводя  мою  руку,  и
извиняюще улыбнулась - совсем как Валера. Морщинки веером  разбежались  от
ее глаз. Я взглянул на Валеру, и тут он удивил меня больше обычного. Вдруг
ни с того ни с сего он мечтательно произнес:
   - А знаешь, старина, чего мне хочется? Мороженого! И не  какого-нибудь,
а  ленинградского  эскимо,  холодненького,  сладкого,  с  орехами  и  едва
ощутимым привкусом парного молока. Помнишь, мы  ели  такое  в  Центральном
парке на Первое мая?..
   У меня рот наполнился слюной, так живо я представил себе коричневый,  с
холмами орехов батончик - мечту вихрастых мальчишек и писклявых  девчонок,
предмет тайного вожделения курсантов Академии космических исследований.
   А Валера, неизвестно почему взявший на себя роль искусителя, продолжал,
слегка зажмурясь, его веки трепетали, он как бы вспоминал для самого себя:
   - Батончик был на тонкой деревянной палочке. Если раскусить ее, во  рту
появлялся привкус сосны, горьковатый, терпкий, едва различимый за холодной
сладостью... Представляешь, если дать каждому из этих карликов  по  такому
эскимо на палочке?..
   Я тут  же  представил,  как  все  эти  шалопаи,  любители  командовать,
получают по батончику в серебристой фольге, с  опоясывающей  его  бумажной
лентой  с  яркими  разноцветными  буквами,  каким  пронзительным  весельем
загораются маленькие глазки на морщинистых личиках...
   Валера подмигнул мне. Он выглядел как  заговорщик,  зная  что-то,  пока
неизвестное мне, и указывая взглядом  на  обезьяну.  Она  замерла,  как  в
трансе. Кожа на ее голове, особенно у висков, ритмично подергивалась, веки
были полуопущены, притеняя тусклые, глядящие внутрь себя глаза...
   ...Синий  луч  восходящего  светила  ласково  коснулся  моего  носа.  Я
медленно раскрыл глаза и увидел в полуметре от себя  на  пластиковом  полу
палатки  серебристо  поблескивающий  батончик.  Из  него  торчала   тонкая
деревянная палочка. Можно было  различить  и  цветные  буквы  на  бумажной
ленте, опоясывающей его.
   Я не стал их рассматривать, ведь и так хорошо  знал,  что  написано  на
ленте.  Вместо  этого  взглядом  отыскал  лысую  голову,  высунувшуюся  из
спального мешка.  Голубые  глаза  невинно  смотрели  то  на  меня,  то  на
батончик. Да, Валера  мог  быть  доволен  -  эксперимент  прошел  успешно.
Загадки планеты больше не существовало даже для такого, как я.  Все  стало
на свои места: заводы, города, горбатые обезьяны, карлики  с  морщинистыми
лицами... Я вспомнил, как он удивленно спросил меня:  "Ты  имеешь  в  виду
карликов?" Интересно было бы узнать, давно ли он заподозрил истину?
   - Ты, наверное, очень ярко представил себе эскимо, - проговорил Валера.
- Поэтому они так четко воспроизвели его.
   -  Так  и  это,  выходит,  моя   заслуга?   -   с   деланной   радостью
поинтересовался я, и он отвел взгляд.
   Одним  я  мог  быть  доволен:  все  же  Валера  недооценивал  меня,  не
подозревал, что я уже давно знаю, кто из нас на самом деле главный  и  кто
кем руководит.
   - Карлики - это их дети? - спросил я, нисколько не стесняясь спрашивать
у него.
   - Может быть, животные, которых  они  приручают  и  помогают  им  стать
разумными... - протянул он,  продолжая  давнюю  игру  и  предоставляя  мне
возможность вынести категорическое и "окончательное" суждение.
   - Вот придурок! - сказал я. - Здоровенный космический придурок!
   - Ты так думаешь?
   - Да это я о себе! - закричал  я.  -  Ты-то  наверняка  понял  все  уже
давно... Или хотя бы подозревал...
   - Два здоровенных космических придурка! -  весело  подхватил  Валера  и
залился своим знаменитым взвизгивающим смехом.
   "Трудно сознаться даже себе, -  думал  я,  -  что  "обезьяны"  казались
животными только по одной-единственной причине. Но кто же мы такие и  чего
стоим,  если  этой  причины  достаточно,  чтобы  принимать   разумных   за
животных?"
   - Ладно, ладно, извинимся перед ними - и все дела, - как ни  в  чем  не
бывало произнес Валера.
   - Дело не в них, а в нас, - сказал я. - Только в нас...
   Синее солнце всходило над  планетой,  и  светлые  тени  бежали  от  его
лучей...



   Игорь Росоховатский.
   Круг

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Понять другого". Киев, "Радянськый пысьмэннык", 1991.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   1

   С острым любопытством и восхищением Бум-Восьмой наблюдал,  как  старшие
собирались на Мыслище. Вот из голов Бесшовно-Бесшабашного, Смело-Сварного,
Фотонно-Непревзоиденного,     Гаечно-Осторожного,     Лазерно-Строптивого,
Магнито-Податливого,  Болт-Спотыкающегося   и   Болт-Тугодума   высунулись
контактные пластины. Вспыхнули искры. Затрещало, зашипело, запахло озоном.
Пластины сомкнулись. Это означало, что соединились мозги Именитых.  Сейчас
они мыслили как единый коллективный мозг.  Мысль  пробегала  от  одного  к
другому - по кругу, дополняясь в соответствии с индивидуальностью каждого.
Затем начинался второй круг Мысли,  где  ее  нещадно  секли  и  подгоняли,
понукали ласками и окриками, рассматривали под различными  углами  зрения.
Ее  подымали  на  гребне  объединенной  энергии   всех   и   опускали   до
оригинального взгляда одного. Мысль на Мыслище дрессировали,  как  лошадь,
хотя здесь вместо запаха конского пота раздражающе пахло паленой изоляцией
и озоном. После каждого круга ее взвешивали  снова  и  снова,  прежде  чем
выпустить на арену в строю сестер с  причесанными  гривами  и  серебряными
уздечками: в строю, который будет называться Решением. А уж оно  определит
поведение всех космонавтов-бумов - Именитых и пока Безымянных,  неопытных,
как  Бум-Восьмой,  не  заслуживших  еще  имени.  Мыслище  Именитых  решит,
задержаться ли всем на  этой  планете  для  детального  изучения  ее,  или
поспешить к центру новооткрытой галактики, оставив здесь несколько  бумов,
а  то  и  просто  отряд  роботов  для  разведки  и   составления   Местной
Энциклопедии.
   На обратном пути, когда звездолет будет возвращаться к дальнему  своему
созвездию, можно будет на основании Местной Энциклопедии  решить,  отнести
ли планету к Годным для освоения или Негодным.
   Мыслище продолжалось  в  глубоком  молчании,  которое  нарушалось  лишь
легким потрескиванием от коллективных усилий.
   Безымянные бумы  терпеливо  ожидали.  Среди  них  были  и  механики,  и
разведчики, добывшие для Мыслища необходимые данные, нырявшие в  реки  или
продиравшиеся через лесные дебри. Они напряженно перебирали в  памяти  все
подробности своего рейда: не забыли ли сообщить  чего-нибудь  важного  для
Мыслища, какой-нибудь детали о строении грунта или  поведении  обитателей?
Хотя им давали пока лишь самые  простые  задания,  каждое  выполнялось  на
пределе возможностей, и в качестве  наказания  достаточно  было  применить
отстранение от работы.
   Любой бум  уже  с  первого  дня  своего  создания  подчинялся  Великому
Инстинкту - скорее наполнить информацией пустую память - и Кодексу Морали,
указывающему, как это сделать,  не  противопоставляя  себя  коллективу  (в
словаре бумов это называлось "не выставляться").
   Сначала бумы учились в школах трех ступеней, затем учителя распределяли
их согласно способностям и тайным  указаниям  Именитых.  Попасть  ж  касту
космонавтов-разведчиков считалось успехом для каждого юного бума.
   Мыслище  окончилось.  С  треском  разомкнулись   контактные   пластины,
некоторые из Именитых тут же уснули, давая  отдых  мозговым  блокам;  иные
открывали органы-батареи, подставляя их  световым  лучам,  чтобы  поскорее
восполнить     утраченную     энергию.     К     Безымянным      обратился
Бесшовно-Бесшабашный.  Мозг  его,  правда,  в  это  время  уже  глубоко  и
безмятежно   спал,   включив   лишь    магнитную    запись    Решения    и
органы-громкоговорители:
   - Путь намечен. Мы создадим из местных материалов биороботов и  оставим
их на этой планете. Ша-ша-ша, именно  биороботы  почувствуют  себя  своими
среди  обитателей   планеты.   Ша-ша-ша   (эти   звуки   говорили   не   о
предусмотрительности Мыслища, а выдавали возраст магнитной ленты),  роботы
будут созданы не только из того же материала, из которого состоят животные
планеты, но и с применением глупейших  принципов,  характерных  здесь  для
живой природы. Энергию они получат  не  из  космического  пространства,  а
извлекут ее длинным путем химических анализов и  синтезов  из  растений  и
животных. Один пожирает другого,  чтобы  получить  жалкий  запас  энергии,
который мы приобретаем за несколько секунд, просто-напросто подставляя под
световые лучи свои органы-батареи. У них будут  несменяемые  органы  (даже
сквозь глубокий сон Бесшовно-Бесшабашный горько вздохнул,  так  жалко  ему
было  несчастных  биороботов:  как-никак,  разумные  существа),  и  каждая
серьезная поломка повлечет гибель мозга. Поэтому биороботы будут постоянно
сражаться со  средой,  быстро  накапливая  информацию.  Поскольку  принцип
несменяемости  распространен  здесь  повсеместно  среди  любых   животных,
биороботы не догадаются о своем искусственном происхождении...
   Репродукторы Бесшовно-Бесшабашного еще  долго  рассказывали  о  решении
Мыслища.  Многие  Именитые  успели  поспать.  Затем  простых  бумов  стали
распределять в рабочие группы по созданию биороботов.
   Бум-Восьмой попал в группу, готовящую биомассу. Он вводил  программу  в
Агрегат, состоящий из реактора, термостатов, центрифуг, - и в  контрольном
окошке мелькали символы. Бум-Восьмой с предельным  вниманием  относился  к
своей работе,  но  нисколько  не  обижался,  когда  кто-либо  из  Именитых
придирчиво проверял биомассу или из-за  его  плеча  следил  за  символами,
показывающими, как распределяются в пространстве нуклеиновые кислоты,  как
образуют  двойные  спирали,  характерные  для   наследственного   вещества
аборигенов. Вместе с другими безымянными он во всю прыть своих конечностей
бросился  к  первому  биороботу,  только  что  вышедшему  из   Инкубатора.
Бум-Восьмой так спешил, что по дороге убрал ноги  и  выпустил  вместо  них
шасси с колесами. Он примчался к Инкубатору  первым  и  резко  затормозил.
Навстречу ему шел биоробот. Он слегка горбился, его  длинные  руки  висели
почти до колен, глаза из-под низкого лба смотрели испуганно.
   У Бума-Восьмого от  жалости  высокого  напряжения  замкнулись  контакты
сразу между тремя блоками. "Какое слабое,  какое  жалкое  и  несовершенное
разумное существо! - думал он. - Ни защитной энергетической  оболочки,  ни
даже прочной брони... Его организм  покрыт  лишь  пленкой,  которую  легко
пробить прикосновением... А жить ему придется в недобром мире. Сколько  же
страданий выпадет на его  долю,  сколько  страха  ему  придется  испытать,
сколько раз погибать, прежде чем  он  научится  понимать  мир,  в  котором
живет! Именитые утверждают,  что  на  таком  пути  он  соберет  наибольшую
информацию, - но какой ценой? Имеем ли мы право на эксперимент?.."
   Биоробот внезапно остановился, нагнулся и вытащил из ноги  занозу.  Его
лицо исказила гримаса. Ни один из бумов  никогда  не  изведал  боли  -  ее
заменяли другие сигналы, но Буму-Восьмому  отчего-то  стало  не  по  себе.
Сомнение в решении  Мыслища  разогревало  контактные  концы  его  мозговых
блоков.
   По ноге робота  из  ранки  стекали  капли  красивой  красной  жидкости,
разносящей по телу кислород, железо и  другие  элементы,  необходимые  его
организму. А в ранку уже проникли мельчайшие организмы, кишащие в  воздухе
и почве планеты, - Бум-Восьмой это заметил прежде, чем нога  вокруг  ранки
стала воспаляться. "И это для него опасность, - подумал он.  -  Опасность,
которую нельзя недооценить... Пожалуй,  это  здесь  наибольшая  опасность,
самая гибельная, самая... Постой! Разве только эта? А  другие?  Невозможно
даже подсчитать, какая из них наибольшая.  Но  хоть  на  этот  раз  помогу
ему..."
   Повинуясь жалости  высокого  напряжения,  Бум-Восьмой  поманил  к  себе
робота:
   - Иди сюда! Сюда...
   - Да... - как эхо, повторил робот и послушно  шагнул  к  Буму-Восьмому,
глядя на него так, словно увидел бога.
   Бум-Восьмой выдвинул из  своей  груди  тонкий  металлический  отросток,
накалил его и прижег ранку. Запахло паленым. Робот  отшатнулся,  испуганно
забормотал: "Да, да, да", - пытаясь оттолкнуть своего спасителя.
   - Не бойся, - успокаивал его  Бум-Восьмой,  но  биоробот  отступал  все
дальше, его взгляд затравленно бегал по сторонам, дыхание стало  шумным  и
прерывистым.  Бум-Восьмой  отчетливо  улавливал  его  примитивные   мысли,
направленные сейчас лишь на одно, его психическое состояние, его отчаянное
желание скрыться. Новоявленному лекарю стало неуютно, он  стыдился  самого
себя и, когда биоробот прыгнул в заросли, не п