Светов.  -  Себя  и
многое и" того, что создало нас такими, какие мы есть,  Кто  может  читать
нашу память, узнает о нас больше, чем знаем о себе мы сами".
   - И к тому же мы обогащались вашим опытом, вашим чувством  прекрасного,
вашим наивным удивлением и волнением, - продолжал дальнианин. - Я  бы  мог
образовать любые предметы, которые вам хочется увидеть.
   "Землю. Я бы хотел увидеть Землю, Землю, Землю. Нет, не только  увидеть
- почувствовать себя на Земле", - подумал Светов, и почти в тот же миг ему
показалось, что он стоит на площади старинного Ленинграда, на той самой, о
которой недавно вспоминал.
   "Море!" - мысленно  воскликнул  он  и  увидел  разноцветные  сверкающие
камешки под лакированным  козырьком  волны  и  небо,  начинающееся  совсем
близко, без горизонта.
   "А теперь лес", -  пожелал  он  и  вдруг  вспомнил  об  опыте,  который
наблюдал еще в юности. Будто снова увидел клетку  и  зверька,  беспрерывно
нажимающего на педаль, провод от которой был  подключен  к  его  мозгу,  в
центр удовольствия. Таким образом он замыкал  контакт  и  посылал  импульс
тока в этот центр, раздражал его. Зверек перестал есть и пить, хотя вода и
вкуснейшая еда стояли рядом. Он только нажимал  на  педаль,  пока  нервные
клетки не  истощились  и  не  наступила  смерть.  Эта  неприятная  картина
отрезвила Светова. Он поискал взглядом дальнианина, увидел, как тот возник
из земных моря и леса. Светов невольно сопоставил  это  и  многое  другое:
пятеро в одном, светящиеся фигуры у ручья, которые он  вначале  принял  за
аппараты... "Может быть, дальниане могут принимать любой облик по желанию?
Они превращаются в людей, чтобы было удобнее беседовать с нами,  но  могут
превратиться в море, в лес, во что угодно".
   Когда-то он читал в фантастическом романе, что, дескать, придет время -
и разумные существа в своем развитии приобретут  такую  мощь,  что  смогут
перестраивать свои организмы. Он вспомнил  памятник  -  "краба"  в  разных
видах, пристройки на его теле, подобия антенн. "Новые органы-протезы...  А
почему бы не привыкнуть к ним так  же  естественно,  как  мы  привыкаем  к
новому сердцу или  как  наши  далекие  предки  привыкали  к  пластмассовой
челюсти? - подумал он. - Кажется, я начинаю кое-что понимать..."
   И он спросил с таким видом, будто знал ответ на свой вопрос:
   - Значит, вы  не  всегда  были  такими.  Вас  создали  другие  разумные
существа, когда-то населявшие планету и похожие на нас. А где они сами?
   - Они в нас, - просто ответил  дальнианин.  -  Они  вписались  в  меня.
Понимаешь?
   Он спросил "понимаешь", но вопрос его был адресован ко  всем  землянам.
Из всех них чуть-чуть понимал, о чем идет речь, только Светов.
   - Они состояли из вещества,  несколько  похожего  на  ваше,  -  пояснил
дальнианин.  -  Они  были  из  хрупкого  и   сложного   материала,   имели
консервативную форму. Итак, у них было уже две слабости.
   Он заметил, что не все земляне понимают его слова, и уточнил:
   - Когда содержание все время меняется, косная форма является  для  него
нежелательным  ограничителем.  Либо  птенец  сможет   вовремя   проклюнуть
скорлупу яйца, либо  погибнет  в  ней,  замурованный  заживо.  Природа  не
создавала  разумные  существа  специально.  И  наши  предки,  как   многие
животные,  возникли  в  процессе   борьбы   видов   за   существование   и
предназначались для этой же цели - отыскивания пищи, продолжения рода. Для
этого был приспособлен организм предка, а не для  познания  и  творчества,
штурма космоса и многого другого. Разумное существо поставило перед  собой
новые цели, а для достижения их ему нужен был новый организм и новое время
жизни. Те, кого мы называем Создателем, поняли  это.  Они  удлинили  время
своей жизни, но материал при самом бережном обращении имеет срок износа...
   - Нам не нужна вечная жизнь, - угрюмо возразил Роберт.
   - Пока не нужна, - уточнил дальнианин. -  Но  для  того,  чтобы  только
вырастить потомство, требуется один отрезок времени; для полета  к  другой
звезде - другой, для познания новой планеты - третий. Твоему предку  нужна
была меньшая жизнь, чем тебе, а твоему потомку - большая. Это  зависит  от
содержания жизни, от цели ее, не так ли?
   Светов снова отметил чуткость этого удивительного существа.  Дальнианин
обращался к людям, как к равным.
   - Наши предки прожили две  эпохи,  прежде  чем  начали  изменять  себя.
Первую - когда они научились  создавать.  Вторую  -  когда  они  перестали
убивать и угнетать друг друга. Она называлась Эпохой Начала Понимания.
   - Есть три основных положения,  -  продолжал  объяснять  дальнианин,  -
которые наши предки поняли. Форма разумного  существа  должна  меняться  в
соответствии с его целью. Это форма ветра, а не скалы.  Разумные  существа
не должны делиться на "я" и "мы". Они могут делиться и снова собираться  в
единое существо, опять же в зависимости от своей  цели.  Жизнь  разума  не
должна иметь отрезка, ведь ни в каком отрезке не умещаются его мечты.
   - Но для чего вы живете? - спросил Ким. Самым любимым его занятием было
спрашивать, самым нелюбимым - отвечать.
   - А для чего живешь ты? - ответил  вопросом  на  вопрос  дальнианин,  и
земляне улыбались, глядя на оторопевшего Кима.  Дальнианин  ответил  точно
так же, как ответил бы Ким.
   Молчание становилось тягостным.
   - Хорошо, отвечу я, - сказал дальнианин. - Мне нужно узнавать все новые
варианты устройства Вселенной.
   - Для чего? - поспешил спросить Ким.
   - Чтобы каждый раз выбирать из них наилучший.
   - Наилучший для кого?
   - Для меня, для тебя, для животного, для камня. Для гармонии.
   - Я не понимаю тебя, - признался Ким.
   - Ты поймешь меня только через свои интересы, -  пояснил  дальнианин  и
попросил: - Расскажи о цели своей жизни.
   Киму пришлось отвечать:
   - Я хочу знать как можно больше, чтобы человечество стало сильнее.
   Его голос был таким же медленным, как обычно,  -  голос  человека,  для
которого размышления значат больше,  чем  действия,  а  выдумка  -  больше
действительности. Но нарочитые хриплые  полутона  и  наигранная  наивность
исчезли, голос прояснился.
   Ким  бросил  взгляд  на  товарищей,  как  бы  извиняясь  за  нескромное
признание. А они смотрели на него во все  глаза:  он  впервые  раскрывался
перед ними.
   - Для чего сильнее? - спросил дальнианин.
   - Вместе с силой приходит счастье. А сила - в знании.
   Дальнианин улыбнулся:
   - Почему же ты сказал, что не понимаешь меня? Ведь наши цели  сходятся.
Мы хотим знания для силы, а силы  -  для  счастья.  Разные  у  нас  только
возможности.  Ты  пока  хочешь  знать  больше  о  Вселенной,  чтобы  лучше
приспособиться к ней, а я - чтобы переделывать ее. И ты, и я  стремимся  к
гармонии со всем окружающим, к  такой  гармонии,  где  мы  -  строители  и
хозяева. В этом наше счастье... Ты понимаешь меня?
   Он обращался ко всем землянам. И Светов ответил за всех:
   - Мы начинаем понимать тебя.
   - Я покажу вам, как переделывают мир! - воскликнул дальнианин.
   Вокруг его тела появилось серебристое  мерцание.  Оно  становилось  все
больше и больше,  окутало  и  землян.  Образовало  вокруг  них  прозрачную
сферическую оболочку. Оно не имело ни запаха, ни вкуса, и вообще никак  не
воздействовало на их органы чувств. Земляне увидели  удаляющуюся  планету,
похожую на фиолетовый мяч. Просторы космоса окружили  их.  У  землян  было
такое впечатление, что они летят безо  всякой  защитной  оболочки,  и  это
ощущение   пьянило   безудержной   гордой    радостью.    Космос,    такой
могущественный, непознанный, стал ласковым и спокойным, как море в  бухте.
У них появилось ощущение единства с ним, и впервые люди почувствовали, что
они не только сыновья Земли, но и дети космоса.
   - Смотрите! - сказал дальнианин.
   Два узких луча ударили из прозрачной сферы, в  которой  они  летели,  в
черное пространство. Там, где лучи скрестились, заплясал  огненный  шарик.
Он  разрастался,  пульсировал...  Дальнианин  управлял   лучами,   и   они
становились то двумя бурлящими ручьями, то двумя клинками.
   - Я создаю перепады энергии, - пояснил он так просто, как  будто  делал
обычное дело.  -  Это  приводит  к  возмущению  пространства,  а  затем  к
изменению движения частиц. Я могу  менять  энергетические  заряды  частиц,
направление их вращения - и жидкость течет снизу вверх,  газ  стремится  к
уплотнению, многомерное время движется в том направлении, какое мне нужно.
   Огненный  шарик  превратился  в  гигантский  излучающий  шар.  На   его
поверхности бушевали смерчи и взрывы.  Пространство,  до  того  казавшееся
пустым, изменилось. Оно больше  не  было  черным.  Багровые,  серебристые,
золотые отсветы заполнили его. Это был радостный пожар -  пожар  движения,
жизни, который люди не могли представить в самых смелых мечтах. У них было
ощущение, что это они зажгли новую звезду, что они могут изменять вращение
частиц и управлять временем. Счастье  такой  силы  и  накала,  какого  они
никогда не испытывали, овладело ими, породнило,  сделало  частями  единого
целого. Им казалось, что вот-вот они  создадут  мир,  с  которым  сольются
воедино в гармонии. Этот мир станет частью их, а они -  его  разумом,  его
волей.
   "Может  быть,  что-то  похожее  я  испытывал,   когда   был   водителем
патрульного космолета. Бывали минуты, когда я как бы сливался с  аппаратом
в одно существо, каждое движение которого зависело от моей воли, - подумал
Светов и ответил себе: - Нет, это нельзя сравнивать".
   Роберт посмотрел на Вадима, на его пылающие щеки, на беспокойные тонкие
пальцы, переплетающиеся в живую решетку. "Тебе повезло, мальчик,  -  думал
он. - В юности ты познал такое чувство, которое я испытал только  к  концу
пути. Красивое чувство, самое красивое и самое сильное. Но вот каково тебе
будет жить после этого? Ведь все, что познаешь потом, ты невольно сравнишь
с этим чувством. В чем же ты сможешь найти удовлетворение?"
   - Еще звезду! - попросил Ким. - Образуйте здесь еще одну звезду.
   - Нельзя, - ответил дальнианин. - Через много миллиардов лет по  вашему
счету здесь возникнет жизнь, подобная земной,  а  две  звезды  -  это  уже
совсем иная жизнь.
   "Существо, которое живет сто  лет,  не  будет  заботиться  о  том,  что
произойдет через миллиарды лет", - с сожалением подумал Роберт, - ведь  он
думал не о дальнианине, а о себе, о людях Земли. Он представил, как  давно
и насколько бы изменилось человеческое общество,  лицо  планеты,  если  бы
люди были бессмертны и вынуждены были заботиться  о  том,  что  произойдет
через миллионнолетия.
   Дальнианин  прочел  мысли  Роберта  и,  словно  этого  ожидал,   тотчас
предложил:
   - Вы можете остаться со мной навсегда.  Вы  избавитесь  от  болезней  и
смерти, а значит, и от страха  перед  будущим.  Вы  не  будете  больше  ни
эгоистичными, ни  злобными,  ни  скупыми,  ведь  "я"  и  "они"  не  станут
разъедать вас противоречиями. Вы будете бессмертными и могучими, а значит,
и счастливыми. То, что ваши собратья добудут в борьбе  через  очень  много
лет, вы получите сейчас...
   "А чем мы уплатим за это? - подумал Роберт. - Мы  отдавали  за  крупицы
знания и могущества здоровье, молодость, мы теряли самых близких людей. Мы
так привыкли за все платить, что иначе не можем..."
   Вадим  припомнил  медные  осенние  леса  и  воздух  такой  чистый,  что
просматривались серебряные паутинки, плывущие в нем. Вот надвинулись тучи,
тяжелые, мокрые, недобрые. Налетел  ветер,  рванул  их,  стряхнул  тяжелые
капли. Зашумел  изо  всех  сил,  надувая  щеки,  и  осенний  дождь  ударил
пулеметной очередью по лужам. Вадим не любил осенних дождей, но сейчас и о
них вспоминал с тоской. И, еще не  вспомнив  всего  другого,  что  незримо
тянулось за ним через космос, сказал дальнианину:
   - Нет, я не останусь.
   "Почему он не заставит нас, если  это  ему  нужно?"  -  подумал  Ким  и
услышал ответ дальнианина:
   - Нельзя заставить войти в будущее. Для будущего нужно созреть.
   Взгляд Светова прояснился. Этот мальчик,  Вадим,  так  легко  принявший
решение, помог и ему. А было нелегко. Ведь Светов хорошо представлял,  что
предлагает дальнианин. Разве не бессмертие необходимо ему, чтобы воплотить
в жизнь свой замысел о путешествии к центру галактики?
   - Вы сможете вернуться потом на родину, приняв любой облик -  и  такой,
как сейчас, - сказал дальнианин.
   Роберт подумал: "В этом -  ловушка.  Стоит  только  согласиться,  и  мы
станем другими - у нас появятся другие цели и желания. Мы  потеряем  самих
себя. И нам незачем будет возвращаться..."
   Он хотел предупредить Светова, но услышал его голос:
   - Спасибо за предложение. Я не могу его принять.
   Он проговорил это твердо и быстро, так быстро, что возникали сомнения в
твердости.
   "Он старше остальных и лучше знает цену времени", -  подумал  Ким;  ему
захотелось спросить о чем-то, но он промолчал.
   Дальнианин повернулся к Роберту, к  тому,  кого  на  Земле  уже  дважды
считали погибшим и кто, если верить здравому смыслу, должен был  погибнуть
уже больше десяти раз.
   "Бессмертие... Это слишком заманчиво. Это больше, чем голубое небо  для
птицы, но меньше, чем глоток воды для путника в пустыне..."
   Дальнианин понял его и  кивнул  Киму:  "Теперь  твоя  очередь".  А  Ким
повернулся к товарищам - к людям, которые  никогда  не  могли  предугадать
того, что он скажет, и произнес:
   - А почему бы мне и не остаться здесь?
   Его взгляд, как обычно, был вопросительным.
   Губы Роберта шевельнулись, но он взглянул на Светова и промолчал.
   - Счастливого пути, друзья, - сказал  Ким  с  таким  видом,  как  будто
ничего особенного и не случилось, а его решение не должно было явиться для
них неожиданностью.
   ...Они  очутились  у  бурлящего  фиолетового  ручья.  Вдали,  у  холма,
виднелся нацеленный в небо нос ракеты. Троим людям он казался единственной
реальностью на этой планете...



   Игорь Росоховатский.
   Обезьяны и карлики

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Понять другого". Киев, "Радянськый пысьмэннык", 1991.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Совсем недалеко от моих все еще полусонных глаз на полу  нашей  палатки
стояла банка сгущенки с голубой  этикеткой  Полтавского  молокозавода.  На
этой планете я привык ко  всяким  чудесам,  даже  к  тому,  что  сбываются
желания. Меня ошеломила только этикетка.
   - Что у тебя? - послышался хриплый с пересыпу голос Валеры.
   Не вылезая из спального  мешка,  я  помотал  головой,  сначала  пытаясь
отогнать видение с этикеткой, а потом указывая на него.
   - А у меня - пиво. Мое любимое - бархатное! -  Он  подбросил  и  поймал
банку пива.
   Резанул по ушам пронзительный визг.  Это  выражал  восторг  приручаемый
нами абориген планеты - карлик с маленьким сморщенным  лицом,  похожим  на
резиновую маску. Я назвал карлика Гавриилом Георгиевичем, по имени  самого
внушительного  начальника,  которого  доводилось  встречать,  -  директора
гостиничного комплекса на межрейсовом спутнике-базе. Правда,  тот  Гавриил
Георгиевич выделялся огромным ростом и грозной внешностью,  но  я  считал,
что  в  вопросе  о  внешности  могу  воспользоваться  законом  о  единстве
противоположностей, тем более,  что  характеры  и  начальственные  повадки
обоих Гавриилов Георгиевичей были  разительно  схожи.  Вот  и  сейчас  наш
приемыш,  провизжав  положенное  время,  одобрительно   закивал   головой,
покровительственно похлопал Валеру по пояснице, повелевая нагнуться. Затем
одним прыжком вскочил на плечи моему товарищу,  крепко  вцепился  паучьими
лапками ему в  волосы  и  заколотил  пятками  по  спине.  Валера  послушно
изобразил "бег на месте". В эти  минуты  карлик  напоминал  расшалившегося
мальчугана, но я уже давненько определил,  что  он  находится  в  возрасте
зрелого мужчины. На контакт с нами он шел неохотно, предпочитая оставаться
непонятным, повелевать, вымогать сладости и  различные  понравившиеся  ему
предметы. Возня с ним уже начинала мне надоедать.
   Величественным жестом карлик указал Валере на выход из палатки.
   - Подожди немного, пожалуйста, - ответил тот и получил  удар  пяткой  в
спину.
   - Угомонись! - прикрикнул я на карлика.
   - Ничего, он мне не мешает, - сказал Валера. - Давай лучше  вернемся  к
вопросу о дарах.
   Не скрывая подозрения, я пристально смотрел на него,  высвобождаясь  из
спального мешка. Вид у Валерия был устрашающим - сросшиеся  брови,  мощный
подбородок, лысая голова. Но я знал его  с  юности.  Мы  вместе  поступали
после училища в Академию космических исследований и с тех пор  разлучались
не часто. Валера никогда не пробивался в первый ряд,  по  на  подстраховке
был незаменим  и  надежен,  как  стена  отчего  дома.  Его  покладистость,
вошедшая в поговорку у курсантов, не была притворством или  игрой.  Он  на
самом деле предпочитал не командовать,  а  выполнять  приказы,  не  давать
советы, а прислушиваться к  ним.  Видимо,  он  уже  давно  верно  и  точно
определил свое место в жизни и умел довольствоваться им.  Валера  позволял
собой командовать почти любому, кто этого  желал.  Если  же  иногда  и  не
соглашался  с  приказами,  никогда  не  оспаривал  их.   Просто   поступал
по-своему, а потом внушал кому угодно, что тот хотел именно этого  и  лишь
ошибся в формулировке. Не удивительно, что  командиры  кораблей  всегда  с
удовольствием зачисляли его в свои экипажи. Он не  имел  врагов.  Над  ним
иногда беззлобно подтрунивали "ради смеха", и он охотно включался в  игру,
неизменно выбирая для себя роль простака. Но я знал, что он не так  прост,
как кажется, и что дело тут совсем в ином. Пожалуй, лучше всего  сказал  о
нем  наш  командир:  "Он  кажется  нам  простаком  по   одной-единственной
причине". - "По какой?" - спросил тогда  бортинженер.  "Слишком  добр",  -
ответил командир, и у бортинженера  дернулся  кадык,  будто  он  проглотил
приготовленную остроту.
   Валера по достоинству оценил мой взгляд и миролюбиво улыбнулся:
   - Не думаешь же ты всерьез, что я позволил бы себе...
   Нет, всерьез я так не  думал.  Да  он  и  не  мог  бы  этого  физически
осуществить: не было лишнего места  ни  на  платформах,  ни  в  вещмешках.
Просто я был сбит с толку "чудесами"  планеты  и  цеплялся,  за  любую  не
мистическую догадку.
   - Да нет, совсем не то... - промямлил я, отводя  взгляд.  -  Но,  может
быть, это все же проделки аборигенов?..
   Его  круглое   лицо   стало   серьезным,   даже   чуточку   удлинилось.
Приободренный этой реакцией" я продолжал:
   - Возможно, капризы мы принимаем за злость, а примитивность...
   - Ты имеешь в виду карликов?
   Он так выразительно это сказал, оттопырив губу, что я тут  же  невольно
представил  себе,  как  наш  Гавриил  Георгиевич   бесшумно   приносит   и
раскладывает в палатке банки с пивом и сгущенкой. Это так  не  вязалось  с
его предыдущим поведением, что я  невольно  улыбнулся.  Но  все  же  решил
поговорить с Гавриилом Георгиевичем и поманил его пальцем.
   Карлик не удосужился слезть с Валериных плеч. Он  попросту  игнорировал
мой жест. Тогда я достал плитку шоколада.
   Глаза карлика жадно блеснули, он протянул ко мне лапку и ударил пятками
по спине "коня", понукая его к действию.
   Валера послушно приблизился, но я  спрятал  шоколад  за  спину,  второй
рукой поднял банку со сгущенкой и протянул  ее  карлику.  Он  взял  банку,
понюхал, лизнул, высунув длинный, раздвоенный на конце язык, поморщился.
   - Еда - внутри, - пояснил я, указывая на банку. - Открой.
   Глубоко сидящие во впадинах темные глаза не изменили выражения,  словно
в них и не теплилась мысль. Банка со сгущенкой упала на пол.
   Я спрятал шоколадку в  карман,  поднял  банку,  пробил  дырочку,  налил
немного в стакан, попробовал сам и дал лизнуть  Гавриилу  Георгиевичу.  Он
тут же вы