репятствовал.
   "Уважение к разуму -  первый  закон  межгалактического  содружества,  -
вспомнил он заповедь Кодекса Морали, с которой начинается учеба  в  школах
первой ступени. - Но вот мы нарушили священную заповедь,  создав  разум  в
непристойном вместилище. Именитые ошиблись..."
   - Именитые ошиблись! - закричал он так, чтобы услышали все бумы.  -  Мы
должны немедленно прекратить производство таких биороботов!  Это  ненужная
жестокость и неуважение к разуму!
   Безымянные  смотрели  на  него  с  ужасом.  Еще  никто  не  осмеливался
выступать против решения Мыслища. Подумать только:  противопоставить  свой
одиночный  мозг,  свой  маленький  опыт  объединенному   мозгу   и   опыту
коллектива!
   - Ты забыл о коллективе... Коллектив не может ошибаться... -  зашептали
ему. - Не выставляйся...
   Но Бум-Восьмой не угомонился. В ответ упрямо возразил:
   - Уважение к разуму - первый закон.  Если  Именитые  нарушают  его,  их
приказы не следует выполнять.
   Вокруг Бума-Восьмого  образовалась  пустота.  Безымянные  отступили  от
него, как от безумного, подлежащего немедленному  демонтажу  и  переделке.
Они образовали замкнутый круг, из которого одиночке не  вырваться.  И  сам
одиночка уже почувствовал всеобщее осуждение, но,  вопреки  ожиданиям,  не
смирился, а еще раз повторил свой дерзкий вызов:
   - Требую уважения к разуму!
   - Разум на то и дан нам, чтобы не понимать законы слишком буквально,  -
на прощанье шепнул бывший закадычный приятель Бум-Седьмой.
   А в круг уже входил Фотонно-Непревзойденный,  направляясь  к  одинокому
мятежнику. Он подходил все ближе и  ближе,  хотя  мог  бы  издали  послать
парализующий сигнал. Он стал рядом с Бумом-Восьмым и ласково коснулся  его
горячей головы своей контактной пластиной.
   - Все гораздо сложней, чем тебе кажется, малыш, - сказал он. -  Хорошо,
что в тебе уже проснулась  жалость,  -  это  свидетельствует  о  сложности
сигнальных линий. Но ты ведь и сам знаешь, что не о жалости, а об уважении
к разуму говорится в наших законах. Ибо, в конечном счете, разумным  нужна
не жалость, возникающая у сильного по отношению  к  слабому,  а  любовь  и
уважение, объединяющие равноправных и двоякодышащих. Поэтому у нас  сейчас
выбора нет. Биороботы пройдут через страдания,  чтобы  добыть  необходимую
нам информацию. В ней - оправдание их лишений: и невзгод,  их  слабости  и
нашей жестокости, их смерти  и  нашего  полета...  Страдания  этих  жалких
существ, о которых догадываешься ты,  -  лишь  капля  в  море.  Биороботов
ожидают  бесчисленные  болезни  и  быстрое  изнашивание  организма,  когда
накопленные помехи и дефекты превращают остаток короткой жизни в  сплошное
страдание, а впереди, вместо надежды, - лишь последняя  судорога  мучений.
Но самое страшное для них заключается в том,  что  из  симфонии  сигналов,
которую слышим мы, они узнают только несколько  нот.  Главной  азбукой  их
сигнальных систем служат сигналы боли, о которых нам  известно  пока  лишь
теоретически. Но именно эта азбука отпечатается на  их  позвонках  прежде,
чем мы расшифруем ее и извлечем уроки. Я согласен - это ужасно, но  только
такой путь ведет к постижению Смысла бытия, и нам  нельзя  отклоняться  от
него. Всякое отклонение - это просто  потеря  времени  и  сил,  ведущая  к
большей и большей жестокости. Пройдет еще немало времени, прежде чем  твои
диоды пропустят мысль в  обратном  направлении  и  ты  постигнешь  правоту
Мыслища. Но когда-нибудь ты обязательно поймешь ее,  ведь  уже  сегодня  в
тебе зреет зерно самостоятельного  мышления  на  зависть  этим  безымянным
олухам, твоим товарищам. А это, как известно, величайший дар во Вселенной,
ведущий к новым крупицам Знания. Ты  заслужил  имя,  и  отныне  все  будут
называть тебя Диодо-Мятежник.
   Тотчас бумы бросились поздравлять нового Именитого.
   Пустота вокруг мятежника заполнилась любовью  и  уважением  коллектива.
Каждый старался придумать поздравление позаковыристее и подлиннее,  и  все
они были искренними, ведь ни один безымянный бум  не  знает  наперед,  кто
может стать его начальником...



   2

   Прошло много тысячелетий, прежде чем они вернулись на планету. К  этому
времени у Диодо-Мятежника (который уже  давно  перестал  быть  мятежником)
накопились сотни заполненных до отказа блоков мозга, несмотря на  то,  что
запоминающими ячейками в них служили атомы. Эти блоки хранились в памятеке
звездолета, и когда Диодо-Мятежник вставлял их все в  специальные  гнезда,
имеющие прямые контакты с мозгом, его голова  становилась  гораздо  больше
туловища. Впрочем, все сразу они почти не были нужны.
   Звездолет облетел планету по круговой орбите. Космонавты  готовились  к
посадке. Диодо-Мятежник ваял из памятеки тот блок, где хранились  сведения
о пребывании в этих краях. Он вставил его  в  свободное  гнездо  на  своей
голове. Щелчок означал, что блок стал на место и крючки  плотно  зашли  за
выступы.  Затем  усилием  воли  космонавт  включил  блок,  ставший  теперь
продолжением его памяти, и нахмурился, так как в мозг хлынули воспоминания
юности, и  Диодо-Мятежник  на  секунды  почувствовал  себя  вспыльчивым  и
упрямым Бумом-Восьмым, выступившим против  Именитых  из-за  биороботов.  А
вспоминать это было неприятно. Во-первых, теперь бы он никогда не позволил
себе ничего подобного, никаких  глупостей.  А  во-вторых  -  и  это  самое
главное - проклятый блок как бы возвращал его  к  времени,  когда  он  был
всего-навсего безымянным бумом.
   Диодо-Мятежник настороженно  оглянулся  и  подозрительно  посмотрел  на
своих друзей: не заметили ли в  нем  перемен?  Но  их  лица  и  позы  были
прежними - бумы подключались к приборам, прослушивающим пространство.
   Каждое мгновение  приносило  им  новые  удивительные  вести.  Биороботы
превзошли все ожидания своих создателей. Вокруг  планеты  вращались  сотни
искусственных  спутников  с  городами-лабораториями  на  них,  а   приборы
звездолета не успевали расшифровывать радиопередачи.
   Наконец радист доложил, что звездолету предлагают сесть  на  космодром,
расположенный   на   искусственном    спутнике.    Фотонно-Непревзойденный
выразительно глянул на Бесшовно-Бесшабашного, и тот понял его  взгляд.  Он
подключил свой мозг к регулятору двигателей, задавая наилучший  режим  для
спуска.
   От вибрации у Диодо-Мятежника глубоко в теле зазвенели линии сигнальных
систем. Это раздражало, и он усилием воли выключил большую часть  органов.
Включил  он  их,  когда  звездолет  сел  на  космодроме,  выпустив  четыре
суставчатые ноги. Бесшумно и в строгой очередности открывались люки.
   От  времен  безымянности  Диодо-Мятежник  сохранил  не  очень-то  много
качеств, но запасной блок из  памятеки  все  же  возбудил  в  нем  прежние
резвость и нетерпение. Миллионнолетний бум выскочил из звездолета  подобно
школьнику первой ступени и... застыл, как простой  железный  столб,  не  в
силах от изумления вымолвить и слова.
   Космонавтов встречали не биороботы, которых они оставили на планете,  а
бумы. Во всяком случае, так показалось с первого взгляда. Встречающие были
сделаны из металлов и пластмасс, над их головами колыхались антенны, глаза
состояли из тысяч  ячеек  фотоэлементов.  У  них  было  рентгеновидение  и
инфразрение, как у бумов, на плечах и груди блестели соты светобатарей, Но
как здесь оказались эти существа?
   "Последнее сообщение по мегаводу с нашей планеты мы приняли всего  лишь
девять часов тому назад. И нам ничего не говорили о новой  экспедиции",  -
пронеслось в мозгу Диодо-Мятежника. Он был  так  удивлен,  что  забыл  все
слова, приготовленные для торжественной встречи. У него вырвалось:
   - Кто вы?
   - Здравствуйте, я ваша тетя. Сначала сами назовитесь, -  послышалось  в
ответ не менее удивленное. - Нам сказали, что летят существа...
   Диодо-Мятежник отметил про  себя  интонацию,  с  какой  прозвучало  это
"существа". Но тут в разговор вмешался Фотонно-Непревзойденный:
   - Какая еще тетя? Только ее нам здесь не хватало.
   - Тети нет. Просто так иногда говорят наши хозяева.
   - Хозяева? - недоуменно протянул Диодо-Мятежник.
   - Да, те, кто нас создал. Вон они едут сюда.
   Несколько приземистых вытянутых машин катили по широкой гладкой  дороге
к звездолету. Донесся нарастающий гул.
   - Кто же вы? - требовательно спросил Диодо-Мятежник.
   - Роботы.
   Даже Фотонно-Непревзойденный пошатнулся от  такого  известия  и  согнул
среднюю антенну, что у бумов означало крайнюю степень изумления. Еще бы  -
роботы, а так похожи на бумов!
   Тем временем машины подъехали совсем близко.  Из  них  вышло  несколько
существ. Несмотря  на  разноцветные  одежды,  бумы  тотчас  узнали  в  них
биороботов, правда, модифицированных, которых создали когда-то.
   Один из биороботов, одетый в лиловый  комбинезон,  повелительно  махнул
рукой, приказывая бумам подойти.
   Это   была   невиданная   наглость.   Естественно,   Диодо-Мятежник   и
Фотонно-Непревзойденный реагировали на нее надлежащим  образом  -  они  не
пошевелились.
   - А где ваши хозяева и создатели? - спросил подъехавший биоробот.
   -    Наши    создатели?     -     повторил     вконец     растерявшийся
Фотонно-Непревзойденный.
   - Да, ведь вы - роботы, - без тени сомнения сказал лиловый.
   - И так похожи на наших... - задумчиво проговорил его товарищ.
   Такого оскорбления бумы не могли  вынести.  Они  круто  повернулись  и,
забыв включить подъемник, скользя и срываясь,  вскарабкались  по  трапу  в
звездолет. Они избегали смотреть друг  на  друга.  Фотонно-Непревзойденный
нажал на кнопку "взлет". Автоматы  задраили  люки.  Звездолет  вертикально
поднялся  и  стал  набирать  скорость  на  невидимой  пружине  скрученного
пространства-времени.
   Бумы летели сквозь тьму космоса - обиженные, злые,  раздраженно  шевеля
антеннами, словно  тараканы  усиками.  А  в  голове  Диодо-Мятежника,  как
обезумевшая птица, бился вопрос: "Роботы? Да как они посмели? Мы - роботы?
Чушь какая,  чушь  неимоверная,  чушь  страшная,  чушь  неслыханная,  чушь
собачья, чушь свинячья, чушь, чушь, чушь, чушь!.."



   Игорь Росоховатский.
   И снять скафандр...

   -----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Вокруг света".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 11 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Зелено-голубая планета очень  напоминала  нашу  Землю,  но  можно  было
предположить, что ее флора и фауна таят немало сюрпризов.
   Едва затих рев тормозных  двигателей,  из  ближайшей  рощицы  выскочили
несколько проворных двуногих существ и направились  к  моему  космокатеру.
Они бежали почти как люди, но при этом вихлялись  и  высоко  подпрыгивали,
хотя  на  их  пути  не  наблюдалось  никаких  видимых  преград.   Движения
аборигенов были неразумно расточительны - они расходовали в несколько  раз
больше энергии, чем требовалось для преодоления пути.
   Неслыханная удача для астронавта! Наконец-то! После стольких скитаний и
неудач... Я откинулся на спинку сиденья, зажмурился. Вот  сейчас  настанет
миг, к которому я так долго готовился. Секунда - и  я  вступлю  с  ними  в
контакт...
   Аборигены - они были раза в два меньше землян -  что-то  кричали.  Речь
их, доносившаяся из  динамиков,  состояла  из  звуков,  модулированных  на
высоких частотах, отдельных слов в ней как будто и не было. Правда, иногда
мне чудились слова родного языка, слитые  в  немыслимые  сочетания  вроде:
"Давайцуркипалкиуйдидуракаганажми..."
   Аборигенов  становилось  все  больше,  они  вплотную   приблизились   к
космокатеру.  Я  почувствовал  легкие  толчки  -  это  они,   по-видимому,
исследовали корабль. Толчки становились все  ощутимее  -  хозяева  планеты
были явно не из робких или чересчур деликатных.
   Через минуту корабль уже раскачивало  как  в  бурю,  затем  послышались
удары и треск пластмассы.
   "Однако исследования принимают угрожающий оборот", - подумал я, увидев,
как рухнула мачта дополнительной антенны. А когда зашатались кронштейны  -
держатели солнечных батарей, я не выдержал и включил защитное поле.
   Отброшенные от космокатера, аборигены, однако, не разбежались, а  снова
бросились на штурм. Одни пытались достать корабль палками, другие  бросали
в него камни.
   Из  динамиков  внешней  связи  слышался  все  тот  же   сплошной   рев:
"Давайцуркипалкинажмидуракагаей..." Я понимал, что это может  продолжаться
достаточно долго...
   Как говорил мой первый  командир,  "высший  профессионализм  -  выбрать
момент риска". Я открыл аварийный люк и выскочил из корабля.
   Наступающие несколько растерялись, отпрянули. Я  показал  жестами,  что
пришел с миром. Представьте мою радость, когда они  будто  бы  поняли  мои
знаки, окружили меня, стали ощупывать скафандр, дергали, галдели, тыкали в
него палками. Некоторые влезали друг на друга, пытаясь достать до шлема.
   Особенно неистовствовал один из них - худенький, порывистый,  собранный
словно из одних пружинок. В одной руке он держал длинную палку, в Другой -
короткую. Он поддевал длинной короткую и подбрасывал  ввысь,  заговорщицки
глядя на меня, словно это  нелепое  манипулирование  палками  могло  иметь
какой-то особый, понятный мне смысл. Затем абориген стал предлагать мне то
длинную, то короткую палку. Он явно хотел, чтобы я повторил его  движения.
Более того, он действовал так уверенно, будто нисколько не сомневался, что
я знаю, зачем это нужно, и немедленно начну ему подражать.
   Видя, что я слабо реагирую на его  предложения,  он  забежал  сзади,  с
необычайным проворством ухитрился влезть мне на плечи и стал заглядывать в
лицо, одной рукой держась за мой шлем,  а  второй  непрестанно  размахивая
палкой и что-то выкрикивая. Звуков я не разбирал, так как аборигены успели
сломать антенну на шлеме.
   В конце концов ему надоело жестикулировать, он  бросил  палку  и  начал
елозить рукой по скафандру, нащупывая защелку шлема. Я перехватил его руку
и сильно сжал. Он искривился от боли,  но  защелку  не  отпустил.  Так  мы
продолжали бороться, и при этом он все время что-то выкрикивал. Конечно, я
мог бы легко сбросить его с  плеч,  разбросать  остальных  и  вернуться  в
корабль. Но об этом стыдно было даже думать. Встретил разумных существ,  и
так легко отказаться от контакта?
   И я решился на отчаянный шаг. Сам  открыл  защелку,  отбросил  шлем  за
спину. И сразу же "давайцуркипалкиа" стихли.
   - Почему ты так долго не приходил ко мне? - Абориген прижался  ко  мне,
заглядывая в лицо, я почувствовал его теплое дыхание.
   И вдруг я узнал его! Я догадался, куда попал и что  это  за  планета...
Это планета детства! Она находилась там же, где я ее когда-то оставил.  Ее
координаты не изменились, да и сама она осталась прежней. Это я  отдалялся
от нее. Отдалялся - и, как оказалось, приближался  -  по  спирали.  И  вот
настал момент совмещения. Именно в этот миг я понял, почему мне так трудно
бывает ладить с сыном, почему всем  взрослым  нелегко  понять  собственных
детей. Словно мы живем на разных планетах, в  разных  цивилизациях.  Чтобы
наладить контакт, надо точно выбрать  миг  совмещения  и...  не  побояться
снять скафандр.



   Игорь Росоховатский.
   Учитель

   -----------------------------------------------------------------------
   Сборник "Операция на совести".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 23 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   - Уйди, дурак!
   - А еще кто?
   Послышались два удара. Плач. Крик:
   - Знаешь, кто ты?
   - Скажи, скажи. Что, забоялась? Скажи, трусиха! Ну, говори!
   Я на бегу свалил хрустальную вазу, и она красиво зазвенела и затенькала
в разных местах комнаты.
   - Говори, кто я! Горбун, да? Калека, да?!
   Град хлестких ударов сыпался на кого-то.
   Я знал не только их силу, но и заряд злобы, знал, чего можно опасаться.
Отшвырнув стопку книг и еще что-то, мешающее добраться до двери, ударил  в
нее плечом, не говоря ни слова, бросился к мальчику. Увидел острый горб  и
длинные цепкие руки...
   Я никак не мог его удержать и стиснул так,  что  он  начал  задыхаться.
Только тогда драчун ощутил мое присутствие и прохрипел:
   - Пустите!..
   Я молчал, сжимая его, и мне казалось, что  держу  звереныша.  Стоит  на
мгновение отпустить - и он опять бросится на жертву.  Я  не  мог  оторвать
взгляда от окровавленного лица девочки, которую он избил.
   - Пусти...
   Его тело обмякло, почти повисло в  моих  руках,  и,  сделав  над  собой
усилие, я расслабил  объятие,  повернул  его  к  себе  лицом,  заглянул  в
упрямые, сухие, бесцветные глаза.
   - Девочку? Ты посмел бить девочку? Девочку, которая в два  раза  младше
тебя?
   Я никак не находил нужных слов. Ярость клокотала во мне, искала  выход,
и я несколько раз крепко встряхнул его, прежде чем овладел собой. Он стоял
полузадохшийся, обессиленный, но не укрощенный.
   - Пусть не дразнится. А то покажу... какой я... калека...
   Я не объяснял ему, что девочка не называла его ни горбуном, ни калекой,
что он все придумал, что сам назвал себя. Любые объяснения были бесполезны
- в этом я уже не раз убеждался. Его перевели в мою группу, доверили  мне,
как самому выдержанному из  воспитателей,  и  всего  за  каких-нибудь  три
месяца он "перевоспитал" меня и превратил в неврастеника.
   Сначала я еще держался, говорил себе; он не  виноват,  он  калека,  его
замучили на  операциях  в  клиниках,  пытаясь  исправить  легкие,  сердце,
позвоночник, железы... Он родился паралитиком -  последнее  звено  в  цепи
деда-алкоголика и слабоумного отца, давшего  ему  словно  в  насмешку  имя
библейского красавца - Иосиф. Его вырвали из оков паралича, есть  надежда,
что удастся в будущем еще несколькими операциями исправить  горб.  Но  как
исправить его тупость? Его дикую злобу и к взрослым и к детям? Я  пробовал
вовлечь  его  в  свой  кружок  рисования  и  лепки,  но  даже   безмолвные
изображения людей вызывали у него припадки ярости, и он в  мое  отсутствие
нарочно портил холсты,  разбивал  гипсовые  фигурки.  Только  животные  не
пробуждали у  него  злости.  Заметив  это,  я  поручил  ему  ухаживать  за
кроликами, но одного из  них  он  сразу  же  изжарил  на  костре.  На  мои
нравоучения ответил, уставясь в землю и облизываясь: "Вкусно".
   И даже после этого я все еще на что-то надеялся: так  велика  была  моя
самоуверенность. Я не хотел сдаваться,  признаться  себе,  что  тут  нужны
нечеловеческие нервы и терпение. Хотя бы для того, чтобы к длинному списку
его жертв не присоединился еще и сведенный с ума воспитатель.
   - Пошли! - крикнул я, волоча его за руку.
   Я  втащил  Иосифа  в  кабинет  директора.  Выражение  моего  лица  было
достаточно красноречивым, и директор опустил голову.
   - В специнт! - рявкнул я. - Умываю руки!
   - Да, да, хорошо, дорогой, только успокойтесь, - директор подвинул  мне
стакан воды, и я его выпил залпом.
   Воспитанник, смотревший на нас с  откровенным  любопытством,  несколько
приуныл. И его лицо, которое оживляла лишь злость, стало тупым и жалким.
   В эту ночь мне было не до сна. Унижение,  досада,  сомнения  не  давали
покоя. Подушка становилась горячей, и я переворачивал ее. В конце концов я
начал видеть в темноте и  обнаружил,  что  авторучка,  которую  безуспешно
искал в течение трех дней, завалилась  под  кресло  и  блестела  там,  как
таинственное око.
   Я понял, что никакие усилия не помогут мне уснуть  и,  набросив  халат,
резко щелкнув выключателем,  пошел  в  свою  мастерскую.  Гипсовые  слепки
подозрительно уставились на меня  пустыми  глазницами,  разноцветные  лица
смотрели с холстов. Здесь были сотни набросков,  сотни  лиц  и  выражений,
схваченные  на  бумаге,  на  холсте,  вылепленные  в  глине,   пластмассе,
вырезанные в камне. Так я пробовал создать тот единственный облик учителя,
на который детям достаточно было бы взглянуть, чтобы поверить ему.
   Но у меня он получа