и с чистой синей водой. Словно тонкие девичьи пальчики  постучали  в
эту непонятную, закрытую душу,  и  в  дверях  на  миг  показался  человек.
Выглянул  и  скрылся.  Дверь  запахнулась  -  он  натянул  на  свое   лицо
невозмутимость, как маску. Пожал плечами.
   - Я плохо танцую.
   - Иногда люди танцуют, чтобы поговорить.
   Валя была чересчур  откровенной.  Сказывалась  ее  самонадеянность.  Ей
никто из мужчин никогда ни в чем не отказывал.
   Тор-1 повел себя самым неожиданным образом.
   - О чем говорить? - пренебрежительно протянул  он.  -  Если  вы  хотите
оправдаться за небрежность в  последней  работе,  то  напрасно.  Приказ  о
выговоре я уже отдал.
   Он говорил громко и не беспокоился, что все слышат его слова.  А  затем
повернулся к собеседнику, продолжая прерванный Валей разговор.
   Валя быстро пошла через весь зал к двери. Наверное, так ходят  раненые.
Я пошел за ней, позвал. Она посмотрела на меня совершенно пустыми  глазами
и, кажется, не узнала. Для  другой  то,  что  произошло,  было  бы  просто
горькими минутами обиды, а для Вали - жестоким уроком.
   Она побежала по лестнице, не глядя под ноги. Я боялся, что вот-вот  она
споткнется, покатится по ступенькам.
   Догнал я ее у самой двери. Вложил в свой голос все, что чувствовал в ту
минуту:
   - Валя, не стоит из-за него. Он гнилой сухарь. Мы все - за тебя.
   Она зло глянула на меня.
   - Он лучше всех. Умнее и честнее всех вас.
   Она оставалась самой собой.  Я  понял,  что  ничего  не  смогу  с  этим
сделать. И еще понял, что никогда не прощу этого Тору.
   С того вечера я перестал замечать директора.  Приходил  только  по  его
вызову. Отвечал подчеркнуто официально. Так поступали и мои друзья.
   А Тор-1 не обращал на эго никакого внимания. Он вел себя со всеми  и  с
Валей так, как будто ничего не произошло, по-прежнему  вмешивался  во  все
мелочи.
   Издавна в нашем  институте  установилась  традиция:  влюбленные  рыцари
ранней весной преподносили девушкам мимозу, а  те,  не  чуждые  тщеславия,
ставили букеты в лабораториях, так  что  сильный  запах  проникал  даже  в
коридоры. Тор-1 распорядился заменить мимозу  подснежниками,  и  добрейший
Мих-Мих  сначала  познакомился  с  благословлявшими   его   старушками   -
продавщицами подснежников, а потом, тысячу раз извиняясь, начал  исполнять
приказ директора в лабораториях, меняя цветы в вазах.  Тут  вместо  добрых
пожеланий его встречали язвительными шуточками, вроде:
   - Какую долю от продажи подснежников получает директор?
   - Приоритет родной природы?
   Или невинным голосом:
   - Правда, что у директора болит голова от сильного запаха?
   Больше, всех старался Саша Митрофанов.
   Это продолжалось до тех пор, пока директор не объяснил:
   - Фитонциды мимозы влияют на некоторые опыты.
   И Саша понял, почему два дня тому назад неожиданно не удался выверенный
опыт с заражением морских свинок гриппом.
   По-настоящему мы поняли цену директору  на  заседании  ученого  совета.
Доклады по работе лабораторий начал  Саша  Митрофанов.  Он  рассказывал  с
наблюдениях за прохождением нервного импульса по волокнам разного сечения.
Известно, например, что у спрута к длинным щупальцам  идут  более  толстые
нервные волокна, чем к коротким. Чем толще нервное  волокно,  тем  быстрее
оно проводит импульс. Благодаря этому сигнал, посланный из  мозга  спрута,
может одновременно прийти на кончики коротких и длинных щупальцев,  чем  и
обеспечивается одновременность действия.
   Саша рассказал о серии тонких, остроумных  опытов,  проведенных  в  его
лаборатории, о том, как была уточнена зависимость между толщиной волокна и
скоростью импульса, о подготовке к новым опытам.
   Директор слушал доклад Саши очень внимательно. Казалось,  он  старается
запомнить каждое слово, даже шевелит губами от усердия. А иногда его глаза
медленно погасали, углы рта опускались. Но затем он спохватывался и  снова
придавал своему лицу выражение пристального интереса. Когда Саша  закончил
доклад, все посмотрели на директора. От того, что  скажет  Тор-1,  зависит
последний штрих в мнении о нем.
   В тишине отчетливо прозвучал бесстрастный голос:
   - Пусть выскажутся остальные.
   Он слушал их так же, как  Сашу.  А  потом  встал  и  задал  Митрофанову
несколько вопросов.
   - Какова оболочка у волокон разной толщины и зависимость между толщиной
оболочки и сечением волокна? Учитывалась ли  насыщенность  микроэлементами
различных участков волокна? Почему бы  вам  не  создать  модель  нерва  из
синтетических белков и постепенно усложнять ее по участкам?
   Не  то,  чтобы  эти  вопросы  зачеркивали  всю  работу,  проведенную  в
лаборатории Митрофанова. Они и не претендовали на это, особенно по  форме.
Но  Тор-1  наметил  принципиально  новый  путь  исследований.  И  если  бы
лаборатория Митрофанова шла по этому  пути  с  самого  начала,  то  работа
сократилась бы в несколько раз.
   С того времени я начал внимательно присматриваться к директору, изучать
его.
   Меня всегда интересовали люди с необычными  умственными  способностями.
Ведь и работа моя была такой. Успех в ней помог бы  нам  усовершенствовать
нервную систему.
   Природой установлено для нас жесткое ограничение: приобретая новое,  мы
теряем что-то из того, что  приобрели  раньше.  Позднейшие  мозговые  слои
накладываются  на  более  ранние,  заглушают  их  деятельность.   Засыпают
инстинкты, угасают и покрываются пеплом неиспользованные  средства  связи.
Но это только половина беды.
   Лобные доли не успевают анализировать всего, что хранится в мозгу:  как
в уютных бухтах, стоят забытыми целые флоты нужных сведений;  покачиваются
подводными лодками, стремясь всплыть, интересные мысли;  гигантские  идеи,
чье  местонахождение  не  отмечено  на  картах,  ржавеют  и   приходят   в
негодность.
   Можем ли мы признать это законом для себя? Признать и примириться?
   Мы привыкли считать человеческий  организм,  и  особенно  мозг,  венцом
творения. Привыкли и к более опасной мысли, что ничего лучше и совершеннее
быть не может. Так нам спокойнее. Но  ведь  спокойствие  никогда  не  было
двигателем прогресса.
   А на самом деле наши организмы косны, как наследственная информация,  и
не всегда успевают приспособиться к изменениям  среды.  Импульсы  в  наших
нервах текут  чертовски  медленно.  Природа-мать  не  растет  с  нами,  не
поспевает за нашим развитием. Она дает нам теперь то же, что и  двести,  и
пятьсот, и тысячу лет тому  назад.  Но  нам  мало  этого.  Мы  выросли  из
пеленок, предназначенных для животного. Начали самостоятельный путь. И  мы
можем гордиться собой, потому что создания наших рук во многих  отношениях
совершеннее, чем мы сами: железные рычаги мощнее  мышц,  колеса  и  крылья
быстрее ног, автоматы надежнее  нервов,  и  вычислительная  машина  думает
быстрее, чем мозг. А это значит, что мы умеем делать лучше, чем природа.
   Пришло время поработать над своими организмами.
   Я пытаюсь представить себе нового человека. Он будет думать в сотни раз
быстрее - и уже одно это качество сделает его сильнее в тысячи  раз.  Ради
этого работает  наш  институт.  Ради  этого  мы  изучаем  сечение  нервов,
соотношение в них различных веществ. Каким же будет новый человек? Как  бы
мы отнеслись к нему, появись он среди нас?
   Моя фантазия бедна, и я не могу  создать  его  образ,  представить  его
поступки. Перестаю фантазировать и думаю о работе, о своей лаборатории.
   Мы сделали немало. Но в исследовании свойств  некоторых  микроэлементов
на проводимость зашли в тупик.  Насыщенность  волокна  кобальтом  в  одних
случаях давала ускорение импульса, в других - замедление. Никель вел  себя
совсем не так, как это предписывала  теория  и  наши  предположения.  Одни
опыты противоречили другим.
   В конце концов я решился посоветоваться  с  директором.  Несколько  раз
заходил к нему в кабинет, но нам все время мешали. Потому  что  хотя  тех,
кто его не любил, было немало, но и в тех, кто его уважал,  недостатка  не
было.  А  поскольку  и  те  и  другие  нуждались  в  его  советах,   дверь
директорского кабинета почти никогда не закрывалась. Я удивлялся, как  мог
он успевать  разбираться  во  всех  разнообразных  вопросах,  и  вспоминал
состязание с машиной...
   После очередного неудачного визита Тор-1 предложил:
   - Заходите сегодня ко мне домой.
   Признаться, я шел к нему с болезненным чувством,  которое  трудно  было
определить,  -  в  нем  сливались  воедино  настороженность,  любопытство,
неприязнь, восхищение.
   Мне открыла дверь пожилая женщина  с  ласковым  озабоченным  лицом.  На
таких лицах выражение заботы не бывает кратковременным, а ложится  печатью
на вето жизнь.
   Я спросил о директоре.
   - Торий в своей комнате.
   Она так произнесла "Торий", что я понял: это его мать.
   - Пройдите к нему.
   Я прошел по коридорчику и остановился. Через  стеклянную  дверь  увидел
директора. Он сидел за столом, у окна, одной рукой  подпер  подбородок,  а
второй  держал  перевернутую  рюмку.  Его  лицо  было  сосредоточенным   и
напряженным. Радиоприемник пел чуть хрипловато:
   "...Напишет ротный писарь бумагу..."
   Тор-1 твердо опустил рюмку на стол, словно ставил печать. Затем  поднял
другую, перевернутую рюмку.
   Мне стало не по себе. Промелькнула догадка: он  закрылся  в  комнате  и
пьет. Холод чужого одиночества на миг коснулся меня. Но  почему  же  тогда
мать не предупредила его о моем приходе?
   Я открыл дверь...
   Директор обернулся, сказал приветливо:
   - А, это вы? Очень хорошо сделали, что пришли.
   Он поставил рюмку на...  шахматную  доску.  И  я  увидел,  что  это  не
перевернутая рюмка, а пешка. Тор-1 играл в шахматы против самого себя.
   - Рассказывайте, пока  никто  не  пришел,  -  предложил  он,  устроился
поудобнее, приготовившись  слушать.  Но  уже  через  минуту  перебил  меня
вопросом: - А вы всегда учитываете состояние системы?
   Он вскочил, почти выхватил у меня из рук рентгенограммы,  начал  ходить
по комнате из угла в угол, заговорил так быстро, что слова сливались:
   - Вы спрашиваете, что даст вот здесь пятно - железо или никель? Но надо
учесть, что перед этим нерв находился в состоянии длительного возбуждения.
Станет ясно: пятно - кобальт. А вот  этот  зубец  -  железо,  потому  что,
во-первых,  в  этой  области  железо  может  выглядеть  на  ленте  и  так,
во-вторых, процент железа в ткани - уже  начал  увеличиваться,  в-третьих,
функция изменилась. И, в-четвертых, когда  функция  изменилась  и  процент
железа в ткани растет, то зубец с таким углом - только железо.
   Он стоял передо мной, привстав  на  носки,  расставив  длинные  сильные
ноги, и слегка покачивался из стороны в сторону.
   Мне показалось, что я могу дать точное определение гения. Гений  -  это
тот,  кто  может  учесть  и  сопоставить  факты,  которые  кажутся  другим
разрозненными. Я думал, что мне выпало большое счастье - работать вместе с
Тором. Боясь неосторожным словом выдать  свое  восторженное  состояние,  я
заговорил о нуждах лаборатории, доказывал  необходимость  обратить  особое
внимание именно на наши работы.
   - В конце концов от этого зависит будущее...
   - Чье? - спросил директор,  сел  в  кресло,  и  у  его  рта  притаилась
насмешливая улыбка.
   Я не успел своевременно заметить ее.
   - Всей работы института... Того, к чему мы стремимся... -  Я  запутался
под его взглядом. - Всех людей...
   - Вы бы еще сказали вместо "будущее" "грядущее".  Например:  "От  нашей
работы зависит грядущее человечества".
   Улыбка больше не пряталась у  рта.  Она  изогнула  губы  и  блестела  в
глазах. Он держал себя так, как будто не знал о значении наших  работ  или
не придавал им такого значения. Но он меня больше не мог обмануть.
   Я ушел от него опьяненный верой в  свои  силы.  Долго  не  мог  уснуть.
Слушал пение птиц за окном, капанье воды  из  испорченного  крана,  шелест
листвы, голоса мальчишек и пытался сопоставить все это.
   А  потом  мне  приснились  горы.  Туман  стекал  по   ним   в   долину,
сизо-зеленый, как лес на рассвете, и прохладный, как горные ручьи...
   Я проснулся с  предчувствием  радости.  Ночью  прошел  дождь,  промытый
воздух был свеж, а пронизанная лучами синева слегка ослепляла  и  казалась
особенно нарядной. Я несколько раз выжал гири, быстро умылся  и,  на  ходу
дожевывая бутерброд, вышел из дому.
   Я размахивал портфелем, как школьник, и мне  казалось,  что  будущее  -
раскрытая книга и можно прочесть его без ошибок.
   Легко взбежал по ступенькам главного  входа.  Взялся  за  ручку  двери,
когда раздался первый взрыв, за ним второй, третий, особенно  сильный,  от
которого  вылетели  стекла.  Какие-то  обгоревшие  бумаги  закружились   в
воздухе, как летучие мыши. Ко мне подбежал  Саша  Митрофанов,  схватил  за
рукав, потащил куда-то. Мы увидели две багровые свечи  над  корпусом,  где
размещались Сашина лаборатория и реактор. Густой дым валил из окон, сквозь
него, как языки змей, быстро высовывались  и  втягивались  языки  пламени.
Последовала серия небольших взрывов, как пулеметная дробь.
   "Огонь бежит по пробиркам с растворами. Подбирается к складу реактивов,
- с ужасом думал я. - А там..."
   Очевидно, и Саша думал о  том  же.  Не  сговариваясь,  мы  бросились  к
клокочущей воронке входа. Это было  безумием.  Все  равно  не  успеть,  не
преградить дорогу огню. Погибнем! Но мы не думали об этом.
   Нам оставалось несколько шагов до  входа,  а  уже  мечем  было  дышать.
Нестерпимый жар обжигал лицо, руки. Сзади нас послышался крик:
   - Это я виновата! Я одна... Пустите!
   Валя бежала прямо в огонь.
   Я успел схватить ее за руку. По лицу  Вали  текли  слезы,  оставляя  на
щеках две темные полосы. Она снова рванулась к выходу. Я не удержал ее, не
смог. Куда она? Пламя...
   Я не слышал, как подъехала машина директора. Тор-1  внезапно  вырос  на
фоне багрового пятна рядом с Валей, отшвырнул ее назад, сказал "извините",
исчез в бушующем пламени.
   Теперь  Валю  держали  мы  с  Сашей  вдвоем.  Она  стояла  сравнительно
спокойно, исчерпав все силы. Повторяла сквозь слезы:
   - Моя вина. Забыла убрать селитру. Это я...
   Я смотрел туда, где исчез Тор-1, вспомнил  его  слова:  "Человек  имеет
право только на те ошибки, за которые сам  в  силах  расплатиться.  Только
сам".
   В первый раз он отступил от своих слов. Что заставило его  броситься  в
огонь, какая сила? Самопожертвование? Жалость? Сострадание? Благородство и
смелость?
   Почему я тотчас не бросился за ним? Это до сих пор терзает меня.
   Через две-три минуты  мы  увидели  директора.  Он  вышел,  пошатываясь,
одежда на нем свисала  черными  клочками.  Сделал  два  шага  и  упал.  Мы
бросились к нему. Он лежал на боку, скорчившись, и смотрел на нас.
   - Не трогайте, - простонал он и приказал, глядя на Валю так, что она не
посмела ослушаться. - Проверьте, выключен ли газ  в  центральном  корпусе.
Вы, - он перевел взгляд на Сашу,  -  скажите  пожарникам,  пусть  начинают
тушить с правого крыла.
   Он посмотрел на меня, но его взгляд бегал, словно искал еще кого-то:
   - В левом верхнем ящике моего письменного стола папка. Мать  отдаст  ее
вам. Там записи опыта. Да, я сумел изменить свою  нервную  ткань,  ускорил
прохождение импульса в семьдесят шесть раз. Сечение волокна,  насыщенность
микроэлементами... Главное - код. Код  сигналов  -  больше  коротких,  чем
длинных...
   Ему становилось хуже. Лицо  серело,  словно  покрывалось  пеплом.  Губы
потрескались так, что было больно смотреть.
   - Узнаете,  когда  прочтете...  Только  учтите  мою  ошибку.  Ускорение
импульса действует на гипофиз и другие железы. Это  я  проверил  на  себе.
Узнаете из дневника...
   - Почему вы бросились в огонь? - закричал я. - Ведь любой из нас...
   - Там надо было быстро... Слишком быстро для нормального человека...
   Откуда-то появились санитары. Осторожно положили его на носилки. Он  не
стонал и не шевелился.
   Торий Вениаминович умер по дороге в больницу.


   Я  разбираю  его  бумаги.  Стремительный  почерк,   буквы   похожи   на
стенографические значки. Кляксы разбросаны по  страницам,  как  попадания.
Очень много исправлений разноцветными карандашами: красный правит чернила,
синий карандаш правит красный, зеленый правит синий -  так,  очевидно,  он
различал более поздние правки от ранних. Исписанные листы  сухо  шелестят,
говорят со мной его голосом. Он первым решился  поставить  на  себе  опыт,
который мы пока проводили на животных-моделях.
   Неужели человек будущего будет похож на него? Ведь нам было так  трудно
с ним...



   Игорь Росоховатский.
   Триумф "каскадеров"

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Понять другого". Киев, "Радянськый пысьмэннык", 1991.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   1

   "...Наконец-то я у истоков. Именно здесь  рождается  еле  заметный  под
тонкой  коркой  льда   "ручеек",   который   затем,   в   зависимости   от
обстоятельств, становится полноводной  рекой  или  застойным  засасывающим
болотом... Мое воображение настроено на одну волну  и  так  натренировано,
что с  поражающей  меня  самого  ясностью  и  выпуклостью  показывает  все
превращения этого "ручейка": гениальные взлеты и  отвратительные  падения,
позволительное   великодушие   и   вынужденную    скаредность,    показное
благородство и трусливую подлость...
   Конечно, не только я, - многие открывали истоки. Но  одни  предпочитали
не задумываться над  последствиями,  другим  становилось  страшно,  и  они
отворачивались, спешили забыть случайно  подсмотренное,  третьи  пробовали
использовать и употребить их на благо себе, четвертые...
   А, не все ли равно, - ведь только я, я один, поняв, что  справедливость
среди людей не осуществится до тех пор,  пока  ее  нет  в  породившей  нас
природе,  сумел  изобрести  орудие  воздействия  на  истоки.  Оно  поможет
установить справедливость - наивысшую справедливость, какая  только  может
быть на Земле, среди людей. И, пожалуй, хорошо, что на это повела меня  не
самодвижущая гениальность баловня судьбы, не жажда  славы  и  почестей,  а
стремление к лучшему устройству мира. Да, да, только забота об  обиженных,
да еще жалость к больной девушке с золотистым пушком  на  шее  и  длинными
загнутыми ресницами, притеняющими печальные глаза, вдохновила  и  подвигла
меня на Деяние".



   2

   "Никогда не думала, что ветер бывает таким ласковым и  нежным.  Как  он
обдувает  мои  щеки!  Мягко-упруга  земля  под  ногами   -   чувствую   ее
податливость и силу.
   Люди  идут  навстречу,  говорят  о  чем-то,  и  никто  не  знает,   что
повстречался с чудом. О да, с чудом! Как же иначе можно  назвать  то,  что
случилось со мной? Вернулись надежды и радости -  мир  скрипнул  на  своей
оси...
   Наконец-то я смогу увидеть уже не по телевизору  выступление  на  арене
цирка самого родного человека. Страшно и сладостно  думать,  что  это  мой
брат, Витенька, совершает головокружительные трюки под  куполом.  Впрочем,
он  и  в  детстве  был  отчаянным  смельчаком.  В  детстве...  Тогда  и  я
участвовала в его проказах, тогда я была здорова,  меня  еще  не  постигло
несчастье - эта проклятущая болезнь с благозвучным латинским названием.
   А потом - годы неподвижности, отчаяния. И когда показалось, что уже нет
и не будет никакого просвета, явился волшебник -  добрый  и  великодушный,
как брат, но совсем не похожий на моего Витю.
   Иван Степанович столько сделал для меня, что за всю оставшуюся жизнь не
смогу отблагодарить его. Тем более, что окружен он, будто невидимым полем,
каким-то холодом отчужденности. Может быть, это величие, которого  мне  не
дано постигнуть. А он разговаривает со мной так ласково и заботливо, будто
протягивает руку, чтобы помочь преодолеть запретную полосу. И всякий  раз,
когда уже решаюсь, что-то нас