я к роману, составил, как ему тогда
казалось,  окончательный  план.  Название:  "Сойди, Моисей". Главы: "Огонь и
очаг",  "Черная  арлекинада",  "Старики",  "Осень в пойме", "Сойди, Моисей".
Оставалось,  правда,  отшлифовать  текст, убрать внутренние несоответствия и
т.д.  --  работа некороткая и нелегкая, но все же Фолкнер надеялся, что более
полугода  она  не потребует, даже с учетом того, что, как он писал издателю,
"по  ходу дела может возникнуть надобность в чем-нибудь новом". Но в срок он
все  равно  не  уложился.  2 декабря он писал совладельцу издательской фирмы
Роберту  Хаасу:  "Мое  обещание  прислать  рукопись  к первому уже нарушено.
Оказалось,  что  этому  скелету нужно больше мяса, чем я думал. Мне кажется,
тем,  что  я  сейчас  пишу,  можно будет гордиться, поэтому нужна тщательная
отделка,  переписывание, чтобы получилось как надо. Сейчас -- и уже давно -- я
целиком ушел в это дело".
     Повествование  действительно  пошло резко вглубь, налаженные, казалось,
пропорции   совершенно  сместились,  вообще  получался  другой  и  о  другом
написанный роман.
     Раньше  Фолкнер  считал, что достаточно рассказать об "отношениях между
черной  и  белой  расами".  Так он и обозначил тему книги в письме от 1 мая.
Первоначальная  композиция  такому  замыслу  вполне отвечала. Автор вспомнил
комическую  пару  --  дядю  Бака  и  дядю  Бадди -- из "Непобежденных" и решил
подробно  описывать  еще  одно  йокнапатофское  семейство  --  Маккаслинов, у
основателя  которого  была  белая  жена  и  черная  наложница, так что род с
самого  начала пошел двумя рукавами, и на протяжении полутораста лет белые и
черные   Маккаслины   жили  бок  о  бок,  образуя  единый,  но  и  внутренне
раздвоенный клан.
     В  соответствии  с таким планом Фолкнер и принялся перерабатывать ранее
написанные   вещи.   Персонажам  были  даны  новые  имена,  придуманы  новые
биографии.  Скажем, в журнальном варианте "Стариков" был хорошо нам знакомый
Квентин   Ком-пеон;  теперь  он  превратился  в  Айка  Маккаслина,  которому
предстояло,  хоть  и  не  сразу,  стать  главным героем романа. Естественно,
перемена  имени  произошла не механически -- другим получился характер. Своим
чередом,  отец  Квентина  тоже исчез, и на его место стал Маккаслин Эдмондс.
Не  названная  по  имени  негритянка из "Осени в пойме" оказалась правнучкой
Люциуса  Карозерса,  основателя  рода,  а  ее  любовник -- Рос Эдмондс и т.д.
Потом  автор  по  привычке  графически  изобразил  генеалогическое древо, не
забыв  и  тех,  кто в событиях участия не принимает, но семье принадлежит и,
следовательно,  тоже  входит  в историю. Например, безымянная сестра Бадди и
Бака  или  трое  умерших в младенчестве детей Тенни Бичем и Томиного Терла --
представителей черной части Маккаслинова семейства.
     Этому скелету и предстояло как раз обрасти мясом.
     В  "Огне  и  очаге" Фолкнер рассказал юмористическую историю о том, как
Лукас  Бичем,  наиболее  крупная  фигура  среди  черных  Маккаслинов  (к ней
Фолкнер  еще  вернется), наткнувшись случайно на золотую монетку" в кургане,
где  он  прятал  самогонный  аппарат,  принялся  за раскопки клада. Впрочем,
комический  жанр  не выдерживается, травестийные сцены -- Лукас уводит мула у
своего  белого  родственника,  облапошивает  представителя фирмы, приславшей
какое-то  кладоиска-тельское  устройство,  бракоразводная процедура и т.д. --
перемежаются  тяжелыми  раздумьями  о  расовом  проклятии Юга. Умирает белая
женщина,  и  двух  младенцев,  своего  и  оставшегося  сиротой,  воспитывает
негритянка.  До  поры у мальчиков все было общее -- и игры, и маленькая свора
гончих,  и  лошади,  на  которых  взрослые  позволяли  ездить. Но в какой-то
момент  одного  из  них настигло "старое родовое проклятье -- старая кичливая
гордость,   порожденная   не   доблестями,  а  географической  случайностью,
произросшая  не  на  чести  и  мужестве, а на стыде и лиходействе". Братский
союз  сразу же распался, тепло, и любовь, и совместность открытия мира ушли,
и  одному  из  них  --  белому  --  осталось  лишь  мучительно переживать свое
грехопадение,   вернее,   то,   что  кровь  и  наследие  велят  ему  считать
грехопадением.
     Потом  эта  ситуация  разлада,  нецельности рода людского дублируется в
среде  взрослых,  и  мирный  до  поры  повествовательный  тон  и вовсе готов
взорваться,  не  выдерживая  внутреннего напряжения. Карозерс Эдмондс (Рос),
сын   Захарии   и   внук  Карозерса  Маккаслина  Эдмондса  (Каса),  владелец
наследственного   поместья,  вдруг  с  ужасом  видит,  что  его  поденщик  и
чернокожий  родственник, Лукас Бичем, при всех своих пороках, по-человечески
выше,  значительнее  его -- белого человека: "Он больше Карозерс, чем все мы,
вместе  взятые,  включая  самого  Карозерса. Он и порождение, и вместе с тем
модель  для  всей  географии,  климата,  биологии, которые произвели старого
Карозерса   и   нас,   остальных,  весь  наш  несметный,  неисчислимый  род,
утративший  ныне  лицо  и  даже  имя,  --за исключением его, который сам себя
сотворил  и  сохранился,  остался цельным, презирая, как, наверное, презирал
старый  Карозерс,  всякую  кровь -- и белых, и желтых, и краснокожих, и в том
числе свою собственную".
     Этих  слов  сначала  не  было,  они  пришли  потом,  когда  идея романа
оформилась   окончательно,   когда  повествование  об  отношениях  двух  рас
включилось в иную духовную перспективу.
     Вслед  за  "Очагом  и  огнем"  идет  "Черная  арлекинада"  --  рассказ с
сильными  элементами  готики: негр -- рабочий лесопилки хоронит молодую жену,
затем,  одержимый  горем,  напивается,  убивает  --  отсекает  бритвой голову
ночному  сторожу-белому,  карточному  шулеру, а потом сам становится жертвой
суда  Линча.  Фолкнер  использует  традиционную  маску  комедии дель арте (в
буквальном  переводе  название  прозвучало  бы  так: "Черный Панталоне"), но
совершенно  переворачивает  содержание:  место  шута, пройдохи, насмешника и
паяца  занимает  человек,  насмерть  раненный  душевно  и  изживающий беду в
крови,  чужой  и  своей.  Этот рассказ вошел в книгу почти без изменений и в
общем  ее плане может показаться инородной вставкой, даже с внешней стороны.
Автор  объясняет  в  нем-то,  что  объяснять  бы  не  должен,  что давно уже
известно:  Карозерс  Эдмондс  --  местный  белый землевладелец, Лукас Бичем --
старейший  из  Эдмондсовых  арендаторов и проч. К тому же ни Райдер, главный
герой,  ни покойная жена его Мэнни, ни дядя Алек, ни тетка несчастного никак
не связаны с Маккаслиновым семейством -- а ведь на этой связи все держится.
     И  все  же  "Черная арлекинада" не по случайности сюда попала, это тоже
кирпичик,  хоть  и незаметный, без которого здание не держится. Тут вся суть
не  в  кровавых  эпизодах,  а  в  их стороннем истолковании. Помощник шерифа
вроде  и старается, но так и не может пробиться к смыслу, это, собственно, с
его  точки зрения все происшедшее выглядит арлекинадой. Ему даже в голову не
приходит,  что  человек  с  черной кожей способен на подлинное страдание, он
все  понимает  буквально:  раз пришел на работу сразу после похорон, значит,
души  нет,  раз  вместо  того,  чтобы  сидеть  смирно в камере и ждать суда,
проламывает  тюремную  стену,  значит, напился до бесчувствия и не понимает,
что  путь  теперь только один -- на костер. Все это безумие легко, без всяких
усилий,  укладывается  в  элементарную схему -- она даже не помощником шерифа
придумана,  вычерчена  долголетней традицией, передвинувшей негра на обочину
истории:  "Проклятые  негры.  Это  еще чудо, ей-богу, что с ними хлопот не в
сто  раз  больше.  Потому  что  они  же  не  люди.  С  виду вроде человек, и
понимаешь  его,  и  он тебя вроде понимает -- иногда, по крайней мере. Но как
дойдет  до  нормальных  человеческих  чувств  и проявлений человеческих, так
перед тобой проклятое стадо диких буйволов".
     Подлог,  старый  безличный обман разоблачается: там, где принято видеть
холодное  равнодушие,  обнаруживается  сильное, пусть и принимающее крайние,
истребительные  формы,  чувство;  а  те,  кто  привыкли считать себя людьми,
обнаруживают   совершенную  бесчеловечность.  На  этом  контрасте,  на  этом
разоблачении  все  и  строится.  "Ну  что  ты  на  это  скажешь?" -- заключив
рассказ,  обращается  к  жене  помощник  шерифа.  --  "А то и скажу, что если
хочешь  сегодня  ужинать,  то  поторапливайся.  Через пять минут я убираю со
стола и ухожу в кино".
     В  следующем  рассказе  --  "Старики"  --  происходит некоторая разрядка,
эпическое  замедление.  Действие  переносится  в  любимую среду Фолкнера -- в
лес,  и природный мир словно обволакивает своей величественной нетронутостью
людей,  извлекает  их из суеты повседневности, устраивает им испытание, учит
своему  языку, своей стойкости, своему кодексу чести. "Они стояли, укрытые в
поросли  под величавым дубом, и снова был реющий, пустынный сумрак да зябкий
бормоток  дождя, моросящего весь день без перерыва. Затем, точно дождавшись,
когда  все  станут  по  местам,  глушь шевельнулась, задышала. Она как будто
наклонилась  к  ним -- к Сэму и мальчику, к Уолтеру, к Буну, что затаились на
каждом  лазу,  --  нависла  исполинским,  беспристрастным и всеведущим судьей
состязания.  А  где-то  в глубине ее шел олень, не всполохнутый погоней, шел
не  труся,  а лишь настороже, как и положено участнику охоты, и, быть может,
повернул  уже  на  них,  и  совсем  уже рядом, и тоже ощущает на себе взгляд
предвечного арбитра".
     Человеческие  существа естественно входят в общий круговорот, и это для
Фолкнера   знак  той  цельности  мироздания,  культуры,  которую  он  всегда
противопоставлял  раздробленности  цивилизации.  Никакого сбоя не происходит
при  перемещении  взгляда  с  природы  на человека: история старого охотника
Сэма  Фэзерса, сына индейского вождя и негритянки-рабыни, -- это, собственно,
история  земли.  Но  покою  не суждено длиться бесконечно, в какой-то момент
случается  раскол:  "Мальчику  казалось,  что хотя места, где охотятся они с
Сэмом,  принадлежали  еще  деду, потом отцу с дядей, теперь Касу, а потом во
владение  ими  вступит сам Айк, но власть Маккаслинов над этой землей так же
эфемерна,  малозначаща,  как  закрепившая ее давняя и уже выцветшая запись в
джефферсонском  архиве,  и  что он, Айк, здесь всего-навсего гость, а хозяин
говорит  устами  Сэма".  Здесь  это  все  еще  малозаметная трещина, смутное
предощущение  грядущих  катастроф,  глухой  намек на тему, которой предстоит
развиться  и  стать  одной из центральных в романе. А пока Фолкнер через нее
переступает,  возвращается  к  задвинутой  было в сторону двуцветной картине
жизни на Юге.
     Согласно  первоначальному  плану,  за  "Стариками"  следовала  "Осень в
пойме",  и  связь  тут действительно прямая. Положим, продало много времени,
лет  шестьдесят,  не  меньше,  но  герой  тот же, Айзек Маккаслин, который в
"Стариках"  впервые совершил ритуальный обряд приобщения к охотничьему делу,
теперь,   на  склоне  лет,  оборачивается  назад,  в  минувшее.  И  действие
происходит  там  же,  в  лесу, только лес уже не тот, что прежде: "...бывшие
оленьи  и  медвежьи  тропы  сделались  дорогами, затем автострадами, и новые
города  возникли в свой черед на автострадах и вдоль речек..." Теперь, чтобы
добраться  до  глуши,  надо  ехать  за двести миль от Джефферсона, да и этот
нетронутый участок все уменьшается.
     Накопилась  у  старика усталость, и ностальгия есть, но сильнее чувство
достойно   прожитой   жизни.   Он,  Айк,  не  поддался  тому,  что  называют
прогрессом,  поэтому  --  вдруг  открылось  --  ему и леса не жалко. Они с ним
"ровесники:  его  собственный  срок  охотника, лесовика не с первого дыхания
его  начался, а как бы передан ему, продолжателю, старым де Спейном и старым
Сэмом  Фэзерсом,  наставником  его,  и  принят им с готовностью и смирением,
гордо  и радостно; и оба срока -- его собственный и леса -- вместе истекут, но
не  в  забвение  канут  и  небытие,  а  возобновятся  в  ином измерении, вне
пространства  и  времени, и там найдется вдоволь места для них обоих". И еще
одно  успокаивает  Айзека:  той  догадке,  что  мелькнула  давно  в  детском
сознании,  --  лес не принадлежит и не может принадлежать никому - он остался
верен,  не  принял  наследства, отказался и от земель, и от дома, прожив все
долгие годы в хибаре.
     Тут  вроде  можно  было  ставить  точку.  Но до конца, оказывается, еще
далеко,  чудесные  видения  прошлого  и  довольство  собою резко обрываются.
Молодежь  уходит  на  охоту,  старик остается в палатке один, внезапно полог
откидывается,  и входит молодая женщина с ребенком в руках. Ребенок, говорит
она,  от  Роса  Эдмондса  --  белого Маккаслина, а сама -- негритянка. Правда,
кожа  светлая, не сразу понял Айзек, кто перед ним, но, когда сообразил, все
в  нем  --  белом  --взбунтовалось: "Может, через тысячу или две тысячи лет, --
мелькнуло в мозгу. -- Но не теперь в Америке! Но не теперь!"
     Так  природная праведность подверглась испытанию социальной традицией и
этого  испытания  не  выдержала.  Айзеку  нечего ответить на спокойные слова
женщины  из  его  же,  Маккаслино-ва,  рода:  "Старый  человек,  неужели  вы
настолько  все забыли, что не осталось в вас малого воспоминания о своей или
хотя  бы  чужой любви". Он лишь себе может, и то невнятно, признаться, что и
его  вина  есть  в том, что мир разделен и вообще устроен не так, как нужно.
Нет,  герой  не  развенчан,  даже  не  осужден, он просто лишается святости,
которая уходит, когда осознается ответственность.
     Наконец,  финальная  часть -- "Сойди, Моисей". Для названия использована
строка  из  негритянского  духовного  гимна: "Сойди, Моисей, в далекую землю
Египетскую  и  скажи  старому  фараону,  чтобы  он  отпустил  мой  народ  на
свободу".  В  довременном  сознании  обитателей  Двуречья  земля Ур -- Египет
ассоциировалась  с мировым "низом". Религиозное сознание американских негров
трансформировало  это  представление,  отождествив  мечту об освобождении от
рабства с библейским исходом иудеев из Египта.
     Здесь  музыкально  завершается  тема, прошедшая через весь цикл: старая
негритянка  Молли  встает воплощением спокойного достоинства, воли, терпения
целого  народа,  который и в многовековом порабощении сумел сохранить лучшие
человеческие  качества.  Она  не  ищет милости, не просит подачки. Если внук
совершил   преступление  (а  изгнанный  Росом  Эдмондсом  с  фермы,  он  его
совершил,  убил  полицейского),  то  наказание заслужено. Она лишь хочет его
похоронить   дома   --   Вениамина,  проданного  в  Египет  (тут  неграмотная
негритянка  немного путает: согласно ветхозаветной легенде, братья продали в
Египет  не Вениамина, а другого сына Рахили, жены Иакова, -- Иосифа, которого
после  прозвали Прекрасным). В облике Молли легко угадываются черты Дилси и,
своим  чередом, Кэролайн Барр. За несколько месяцев до того, как был написан
рассказ,  она умерла, и долго еще в памяти писателя звучал негритянский хор,
которым  проводили  соплеменники  его  старую  няньку.  Печальная эта музыка
чистым, сильным сопрано отозвалась в рассказе:
     - Продали в Египет, и теперь он умер.
     -- Воистину так, господи. Продали в Египет.
     -- Продали в Египет.
     -- И теперь он умер.
     - Продали фараону.
     - И теперь он умер".
     Так  завершается  повествование.  Но  автор  медлил отсылать рукопись в
издательство.   Не   потому,   что   она  расползалась:  после  значительной
переработки  внутренние  связи наладились и укрепились, получилась книга, не
просто  сборник.  Смущало  что-то  другое.  Поначалу  Фолкнер  решил, что не
хватает  временного  размаха,  нужна  историческая глубина, так, чтобы видны
были  истоки,  откуда  все  пошло,  так, чтобы прошлое, о котором Сэм Фэзерс
рассказывает  юному  Айку,  существовало не только в памяти, передаваемой по
наследству,  но  в  живых своих картинах. Писатель взял сочиненный год назад
(и  еще  не  опубликованный) рассказ "Почти", изменил название -- "Было", -- а
также   способ   повествования:  теперь  оно  ведется  не  от  имени  Баярда
Сарториса,  а в третьем лице. Помимо того, автор дописал как бы введение, из
которого  явствует, что, не будучи свидетелем происшедшему, Айзек Маккаслин,
"дядя  Айк",  переживает  события так, как если бы сам в них участвовал. Так
Фолкнер   и  объяснил  смысл  нового  названия:  "Это  первая  часть  книги,
составленной   из   рассказов,   действие   которых  развивается  в  течение
длительного  времени.  Главный  герой  человек  по имени Айзек Маккаслин -- к
началу  событий  уже довольно стар. Но все же кто-то должен был рассказать о
предках  Айзека.  В  книге  эту  роль  сыграл  его  дядя... Только поэтому и
называется  "Было",  то  есть  все это было давно, но Айк причастен ко всему
этому".
     Рассказ  легко  вписался в общий план и действительно обогатил его -- не
просто  в  том  смысле,  что  появились  новые люди, которых раньше мы знали
только  по  именам  в  таблице:  мисс  Софонсиба,  Томин  Терл  --  или знали
недостаточно,  как,  например, дядю Бака и дядю Бадди. Получив новое начало,
роман   укрепил  свою  форму  симфонически.  На  протяжении  всего  действия
трагические   эпизоды   смягчаются   комическими,  в  середине  же  ("Черная
арлекинада")  и  финале  этого  смягчения нет, здесь все смещается в сторону
смерти.  Нужно  было  найти  соответствие, контраст. Этой задаче и подчинена
первая  глава,  в  которой рассказана совершенно юмористическая история, как
Томин  Терл  в  очередной  раз  удрал от братьев-близнецов, как его ловят, а
между  делом  обыгрывается вовсе уж анекдотический сюжет, когда карты решают
судьбу  одного из братьев: жениться ему или не жениться на мисс Софонсибе, в
чьей спальне он совершенно ненароком оказался.
     И  все  же  глубины  по-прежнему  не  хватало:  как  всегда, Фолкнер за
роковыми  проблемами  расы  хотел  увидеть  что-то  еще  более значительное,
касающееся всего рода человеческого.
     Тут  снова  пришел  на  помощь  опыт "Непобежденных" -- на этот раз не в
композиционном  смысле.  Тогда,  если помните, главный герой долго оставался
лишь  участником,  а  то  и  просто  заинтересованным наблюдателем событий --
важен  был  не  он  сам,  важна  точка  зрения.  А  потом  Баярд утратил эту
закрепощающую  узость,  предстал  в  своем  духовном  росте  --  и  все разом
переменилось,  цепочка анекдотов, или, скажем, хроника из времен Гражданской
войны, превратилась -- впрочем, мы видели, во что она превратилась.
     С  трудностями  нового романа Фолкнер справился сходным образом. Прежде
Айк  Маккаслин  то  отступал в тень, то выходил на передний план, но, даже и
оказываясь  в  четком  фокусе,  выявлял  лишь малую часть своего внутреннего
мира,  своей духовной биографии -- приобщение к охотничьему делу предков, что
еще? А главное оставалось скрытым.
     Теперь  оно  проявилось:  во  всю  мощь  развилась  тема  нравственного
возмужания   личности,  поиска  правды,  которая  выше  всех  тех  сил,  что
разъединяют  человеческое  сообщество. Автор усилил уже прозвучавшие мотивы,
ввел  новые ударные фразы, взял камертонную ноту во вступлении к роману: "Он
не  имел  никакой  собственности  и не желал иметь, ибо земля не принадлежит
никому,  а  принадлежит всем, как свет, как воздух, как погода". Главное же,
написал  --  писал долго и трудно -- новый рассказ, мы его раньше упоминали, --
"Медведь".  Он  и стал фундаментом романа, его корнем, откуда побеги пошли в
разные стороны, но связь с основой не утратили.
     Фолкнер,  как  мы  видели,  часто и терпеливо растолковывал смысл книг,
символику   сцен,  характеры  героев.  Но  он  почти  всегда  избегал  любых
самооценок,  не  вступал  в спор даже с доброжелательными критиками и уж тем
более  не  любовался  собственным  изделием.  Вот  и  когда о "Медведе" речь
заходила  --  а  бывало