да ни у кого на Юге
не   было  изобилия  денег,  не  было  возможности  путешествовать  и  людям
приходилось   придумывать  мир,  который  бы  чуть-чуть  отличался  от  того
убожества,  в котором они жили, и поэтому они стали писать, что дешевле -- то
есть пачка бумаги и карандаш дешевле, чем железнодорожный билет".
     К  тому  времени, когда он в 1933 году написал это предисловие, Фолкнер
уже  "заклеймил"  свой  родной  край в нескольких романах и рассказах, часто
изображая   жителей   этих   мест   отсталыми,  неистовыми,  деспотичными  и
необразованными.   Его   обвинения  были  прямо  направлены  против  крупных
бесспорных  пороков,  которые присущи всем социальным и экономическим слоям:
напыщенные  высшие  классы  Джефферсона  во "Флагах в пыли" и в "Святилище",
религиозный   фанатизм   и   расовые   предрассудки  в  "Свете  в  августе",
неграмотные  белые батраки в романе "Когда я умирала", откровенное лицемерие
духовных   и   юридических  заведений  снова  в  "Святилище"  и  сексуальная
неудовлетворенность,  лежащая  в основе почти всех остальных проблем во всех
романах.
     И  все  же скрыться или обвинять не обязательно значит стать причастным
или   понять,  и  есть  основания  утверждать,  что  одна  из  самых  важных
особенностей,   характеризующих   творчество  Фолкнера,  --  это  постепенное
углубление  его  дара,  его  желания  вступать в диалог, в спор с культурой,
породившей  его,  а  не  просто оттолкнуть ее или скрыться от нее, став, как
столь  многие  его  современники  (Хемингуэй,  Фицджеральд), эмигрантом. Все
творчество   Фолкнера  свидетельствует,  как  росло  сочувствие  писателя  к
различным   обитателям   мира,  его  окружающего,  и  мира,  созданного  его
фантазией,    как   расширялась   трактовка   социальных,   политических   и
экономических  вопросов,  сделавших  этих  людей такими, какие они есть. Эту
эволюцию   можно   проследить   начиная,   например,  с  напряженных,  часто
солипсических  внутренних  монологов  в  его  ранних  крупных романах "Шум и
ярость"   (1929),   "Когда   я   умирала"   (193О),  переходя  постепенно  к
диалогическим  формам  --  спорам  между  двумя или несколькими персонажами о
локальных  вопросах ("Авессалом, Авессалом!", 1936, "Сойди, Моисей", 1942) и
далее,  на  более  позднем  этапе,  к  еще  более открытой повествовательной
структуре,  которая  позволяет поместить те же личные и локальные проблемы в
национальный  и  международный  контекст - особенно в произведениях "Реквием
по  монахине"  (1951),  "Притча"  (1954) и "Особняк" (1959), чтобы показать,
насколько  сложной  стала  жизнь  в  XX  веке, насколько неотделимы проблемы
одного  человека, даже человека, живущего в таком захолустье, как Миссисипи,
от проблем других людей, других штатов, других регионов, других стран.
     Художественное  изображение  современной  жизни  во всей ее сложности и
непреклонное  требование писателя, чтобы герои его произведений, сталкиваясь
с  трудностями,  боролись  с ними, а не пытались уклониться от них, наложило
отпечаток  и  на  его  жизнь  как  гражданина.  И действительно, в последние
пятнадцать  лет жизни Фолкнер затрачивал немало времени и энергии на всякого
рода  выступления,  сочинение  эссе  и  открытых  писем,  в которых, часто с
огромным  риском  для  себя,  высказывался  по  злободневным,  социальным  и
политическим  вопросам  (движение  за  гражданские  права,  холодная  война,
растущая  зависимость  человека  от техники), надеясь своим влиянием убедить
земляков  на  Юге  и  в  штате  Миссисипи  жить  в соответствии с принципами
свободы  и справедливости для всех, которые проповедовала их страна. Конечно
же,  ни население, ни лидеры штата, ни южане вообще не оставили без внимания
созданные  Фолкнером  литературные  портреты  Миссисипи: годами они обливали
его  грязью  с  кафедр и страниц печати. А то, что теперь он лично появлялся
на   политической   арене,   подвергал   критике  расистские  порядки  штата
Миссисипи,  пытаясь  предотвратить  возможное  кровопролитие, превратило его
дома  в  фигуру еще менее популярную, чем прежде. Штат, регион, еще тридцать
лет  назад  совершенно  равнодушный  к  художественным стремлениям Фолкнера,
теперь  был  агрессивно  настроен  и  против  его  искусства,  и  против его
политических  взглядов,  не  делая  никакого  различия  между  тем и другим.
Фолкнер,  уставший  от  этого  крестового  похода,  был близок к тому, чтобы
расстаться  не только с Миссисипи, но и с верой в человечество. 12 июня 1955
года  в  письме  к  другу-европейцу  он  пытался  объяснить  суть  расовых и
политических  проблем  Миссисипи: "Сейчас в Миссисипи происходят трагические
события,  связанные  с неграми. Верховный суд постановил, что не должно быть
сегрегации,  расовых  различий  в  школьном  образовании,  при голосовании и
т.д.,  а в Миссисипи, я боюсь, многие пойдут на все, вплоть до насилия, лишь
бы  не  допустить  этого.  Делаю  все, что могу. Предвижу, что придет время,
когда  мне  придется  покинуть  родные  места  и спасаться бегством, как это
пришлось  делать  евреям  в  гитлеровской  Германии. Конечно, я надеюсь, что
этого  не  случится. Но иногда мне кажется, что только бедствие, может быть,
даже  военное  поражение сможет пробудить Америку и поможет нам спастись или
спасти  то,  что  еще  останется  от  нас.  Я понимаю, что это очень мрачное
письмо.  Но  люди чудовищны. Надо очень верить в человека, чтобы сносить его
глупость, дикость и бесчеловечность".
     Это  в  самом  деле  мрачное  письмо.  Но  и  время тогда было мрачное,
особенно  для  человека,  который  всего  пятью  годами  раньше, выступая на
трибуне  как  нобелевский лауреат, заявил о своей вере в то, что способен на
"мужество,     честь;     надежду,     гордость,    сострадание,    жалость,
самопожертвование".



II


     В  1954  году  Фолкнер  опубликовал "Притчу", над которой работал почти
десять  лет  и  которая ознаменовала собой его самое далекое "бегство", ведь
события  там  разворачиваются  дальше  всего от знакомой и приветливой земли
Миссисипи;  "Притча",  действие  которой происходит во Франции времен первой
мировой   войны,   повествует   о   судьбе  капрала,  новоявленного  Христа,
возвратившегося  на  землю,  чтобы дать миру еще одну возможность прекратить
вражду.  В начале того самого года, когда он, наверное, делал заключительные
штрихи  в  романе,  Фолкнер  в  явно  автобиографической, очень трогательной
элегии   родному   краю,   названной  просто  "Миссисипи",  попытался  более
непосредственно,  чем  когда-либо, разобраться в отношениях со своим штатом.
Это  произведение, конечно же, лишь во-вторых о Миссисипи, в основном же оно
о  самом Фолкнере. В уже упоминавшемся предисловии к "Шуму и ярости" Фолкнер
сравнивал   художника-южанина  с  "шипящей,  царапающейся  кошкой",  которую
запихнули  в джутовый мешок -- эту смирительную рубашку -- и яростно восставал
против  подобного покушения на свободу; тогда не было художника, обладавшего
"холодным   интеллектом"   и   способного  "с  полной  беспристрастностью  и
гурманским  удовольствием"  писать  о  современном  ему  Юге. И двадцать лет
спустя  в  "Миссисипи"  чувствуется  слишком  много тепла и личного участия,
чтобы  можно  было  говорить  о  "холодном  интеллекте",  но  здесь  Фолкнер
вплотную   приближается   к   тому   "гурманскому   удовольствию   и  полной
беспристрастности",   которыми   прежде   ему   овладеть   не  удавалось.  В
"Миссисипи"  он  фактически  вынимает  кошку  из мешка, ставит рядом кошку и
джутовый  мешок  и  изучает особенности каждого; или, скорее, кошка, то есть
художник  в  человеке, узнав все, что можно, о внутренности джутового мешка,
вылезает  оттуда,  ставит рядом мешок и южанина, который запихнул ее туда, и
принимается  изучать  обоих: бывший заключенный пытается постичь связь между
тюрьмой  и  тюремщиком  --  откуда  они,  из  чего сделаны, почему у человека
вообще  возникла  потребность  посадить  кошку  в  мешок и почему это именно
джутовый  мешок,  а скажем, не кожаная сумочка, -- и таким образом, возможно,
постичь  связь  между  ним,  заключенным,  с  одной  стороны,  и  тюрьмой  и
тюремщиком,  с  другой.  Поэтому  "Миссисипи" -- красноречивая и трогательная
летопись   борьбы  самого  Фолкнера  с  трудностями  и  невзгодами,  которые
доставляла ему родная земля, и его примирения с ней.
     Главный  герой  "Миссисипи" -- Фолкнер-гражданин, а не Фолкнер-художник.
Писатель  постоянно  подчеркивает эту разницу, говоря о гражданине в третьем
лице  --  "он",  "мальчик",  "молодой  человек",  "мужчина", "человек средних
лет",  -- и отказываясь касаться его творческой карьеры, хотя несомненно и не
отходит  от  нее  слишком далеко в сторону, потому что повествование плавно,
спокойно  течет  между  двумя  Миссисипи Фолкнера -- реальной и созданной им,
как  бы  демонстрируя,  сколь  тонка  грань между ними, сколь неотделимы они
друг  от  друга.  Не  слишком  удаляемся  мы и от основной тематики романов:
возникновение   и   расцвет  Сноупсов,  исчезновение  первозданной  природы,
расовая   несправедливость,   отказ   некоторых  жителей  Миссисипи  принять
перемены, влияние прошлого на настоящее.
     На  первых  страницах "Миссисипи" прослеживается история штата, начиная
с   того   времени,   когда   он  представлял  собой  "болота,  образованные
постоянными   разливами   и   наводнениями,   окаймленные   черными,   почти
неподвижными   протоками-рукавами,   наглухо   заросшие  тростником,  буком,
кипарисом,  ясенем,  дуб/ш  и  эвкалиптом",  продолжаясь рассказом о древних
индейцах,  европейских переселенцах, освоении Запада, хлопковой экономике, о
гражданской  войне, об отмене рабства, реконструкции Юга и завершаясь концом
XIX  века, когда рождается и вступает в мощный поток истории "мальчик". Хотя
он  -- дитя XX века, силы, определявшие его судьбу как жителя Миссисипи -- это
во  многом  силы  XIX  века: мальчик помнит, что услышал о гражданской войне
раньше,  чем  о  рождественском  Санта-Клаусе,  а  из тех, кто окружал его в
детстве,  он  прежде  всего говорит о матушке Кэлли, няньке всех ребятишек в
семье,  бывшей  рабыне,  отказавшейся  расстаться  с Фолкнерами после отмены
рабства  и  дожившей до тех пор, пока Фолкнеру пойдет 43-й год,  о той самой
матушке  Кэлли, которая своим существованием постоянно напоминает о том, что
война  и  реконструкция Юга важны не только как чисто исторические факты, но
и  как  события,  чье  влияние  ощущается постоянно в повседневной жизни. Не
считая  главного  героя,  матушка  Кэлли  --  самое  важное  действующее лицо
"Миссисипи".   Ее   жизнь  проходит  сквозь  все  произведение  трогательным
контрапунктом  к истории возмужания самого мальчика. Она играет с семейством
Фолкнеров  в  простую  шутливую игру: напоминает им, что они задолжали ей за
работу  89  долларов  -- тот самый долг, по крайней мере денежный, который ей
снова  и снова предлагали выплатить, а она отказывалась принимать. Этот долг
превращается  у  Фолкнера  в  мягкую,  ненавязчивую метафору того, что белый
Миссисипи  задолжал  своим  черным  гражданам,  того,  что он уже никогда не
возместит,  --  отчасти  потому,  что  негритянка матушка Кэлли -- то есть все
чернокожие  --  сами  не  хотят  освободить  белых  от этого долга, а отчасти
потому, что его вообще невозможно оплатить.
     Матушка  Кэлли была рядом с "мальчиком", когда тот вступал в жизнь, а к
своему  элегическому концу "Миссисипи" подходит, когда "человек средних лет"
прощается  с  матушкой  Кэлли,  уходящей  из  жизни,  произносит  речь на ее
похоронах  и  говорит,  "что  ему  бы очень хотелось, чтобы и над ним, когда
придет  его  черед,  кто-нибудь  произнес  такие  же  слова,  как и над ней,
которой  они, всю жизнь окруженные ее заботой, ее верностью и ее честностью,
столь  многим  обязаны". Ее смерть -- тематическая кульминация "Миссисипи", а
жизнь  и  смерть  матушки Кэлли, как их показывает Фолкнер, заключают в себе
все  то,  что  его  герой-гражданин  успел  узнать  про  свой  родной  штат,
превращаясь   из   мальчика   в   зрелого  человека,  а  именно:  как  можно
одновременно   быть   настолько   жертвой  --  жертвой  цвета  кожи,  закона,
экономики,  какой была матушка Келли, и все же находить место для любви даже
к  тому,  что  сделало  ее  жертвой,  и как он, "человек средних лет", может
ненавидеть  людей  и систему, заставлявших страдать матушку Кэлли, и в то же
время,  следуя  ее  примеру,  находить  даже  в  угнетателях нечто достойное
любви.
     "Миссисипи"  завершается  возвращением героя, который после путешествия
оказывается  "снова дома, снова на родине. На земле, где родился и где будет
похоронен".  То, что Фолкнер впервые заговорил об эмоциональном примирении с
родным  штатом  --  а  это,  конечно  же,  и есть главная тема "Миссисипи", --
равносильно  признанию  того,  что любовь и ненависть - не взаимоисключающие
понятия:  "любить,  даже  когда ненавидишь какую-то часть", когда ненавидишь
жадность,  бесхозяйственность  лесозаготовителей  и  торговцев землей, пишет
он,  которые,  вырубив  ради  древесины  вековые  деревья,  изменили пейзаж,
заставили  Большие  леса  отступать  все дальше и дальше от тех мест, где он
охотился    ребенком.    "Но    особенно   ненавидел   он   нетерпимость   и
несправедливость:  линчевание -- не за преступления, а просто так, за то, что
у  них  черная  кожа  (таких  случаев  становилось  все  меньше  и меньше, и
хотелось  надеяться,  что  со  временем  их  не  станет и вовсе, но зло было
совершено,  и  оно  навсегда  останется  несмываемым  пятном),  он ненавидел
неравенство:  убогие  школы  для  черных  (если  вообще  у  них были школы),
лачуги,  в  которых  они ютились (чтобы не остаться под открытым небом), они
могли  молиться  богу  белого  человека  --  но  только  не  в  церкви белого
человека,  платить  налоги  в  судах  белого  человека -- но не участвовать в
выборах  судей  и  присяжных,  они работали, сколько скажет белый человек, и
получали  за  работу,  сколько  белый  человек сочтет нужным заплатить... он
ненавидел  фанатизм,  из-за  которого  мы  посылали в Вашингтон сенаторами и
конгрессменами  тех,  кого  нельзя  было  туда посылать, благодаря стараниям
которых  в  таком небольшом городке, как Джефферсон, могло быть пять церквей
различных  наименований,  но  ни  одного  клочка  земли,  где  дети могли бы
играть, а старики сидеть и смотреть, как они резвятся".
     "Миссисипи"  завершается  рассказом  о смерти матушки Кэлли, о том, как
проститься  с  ней  собрались  все  ее  дети"  и "человек средних лет" читал
молитву;  так  Фолкнер  подводит  нас  к  последнему  абзацу эссе, в котором
повторяет  мысль  о  сложной взаимосвязи между любовью и ненавистью, на этот
раз  глубже  раскрывая  ее суть: "Он любил все, хотя что-то и ненавидел, ибо
понял   раз  и  навсегда,  что  любишь  не  за  что-то,  а  вопреки,  не  за
достоинства, а вопреки недостаткам".
     Разница  огромная  по  сравнению  с  полными страдания словами Квентина
Компсона,  вырвавшимися  у  него  двадцать  лет  назад: "Неправда, что я его
ненавижу".   Теперь   языком   писателя  говорит  мудрость,  накопленная  за
пятьдесят  шесть  лет  мучительных  размышлений над тем смятенным состоянием
души,  которое  он  определил  как  человеческое  сердце в конфликте с самим
собой;  в  них  звучит  своего  рода  отказ от сентиментального выбора между
бегством  и  обвинением,  и  то и другое было слишком простой и неадекватной
реакцией  на  очень  запутанную  ситуацию, насильственным разрешением клубка
проблем,  просто  не  допускающего решения. Любовь -- это не только пассивная
ответная  реакция  на  то,  что  избрало  нас,  это  в  большей степени наша
активная  реакция  на  то,  что  мы  сами  в  конце  концов  избрали, любовь
достаточно  велика, чтобы вместить в себя, допустить и бегство, и обвинение,
чтобы  включить  и  то  и  другое  в  спектр  приемлемых  эмоций. Это и было
достоинством  матушки  Кэли  --  любить  вопреки  чему-то,  и то, что Фолкнер
признал  это  открытие, говорит о его абсолютной причастности как художника,
так  и  просто  человека  к жизни родной земли. Может быть, он и отсталый, и
мрачный,  и  примитивный,  и  часто  приводящий в бешенство, этот штат с его
жителями,  но  все  же,  несмотря  ни  на какие недостатки -- родной; и эссе,
написанное  в  период,  когда  Фолкнер совершенно открыто, с горечью клеймил
позором  то,  что  ненавидел  в Миссисипи, доказывает, как тесна связь между
ним и штатом, как всецело Фолкнер принадлежит ему.



III


     В  отличие  от многих американских критиков я не считаю, что какая-либо
географическая   точка   обладает  литературной  магией  или  же  что  южное
происхождение  давало  Фолкнеру  преимущества в литературных скачках. Он сам
всегда   старался  затушевать  "южность"  своих  произведений,  называя  это
качество  случайным:  "Я  склонен думать, что мой материал, Юг, -- писал он в
1944  году  Малкольму  Каули,  -- очень важен для меня. Просто так случилось,
что  я  хорошо  знаю его, а одной жизни не хватит на то, чтобы узнать другой
материал  и  написать  о  нем.  Хотя та жизнь, которую я знаю, не хуже любой
другой,  жизнь  -- это определенная реальность, но в ней нет новизны, все тот
же  безумный  бег  с  препятствиями  в никуда; и человеческие пороки везде и
всегда  одни  и  те  же".  Получается, что местоположение, материал не столь
важны,  как  ум,  душа,  гуманизм  художника,  превращающего этот материал в
искусство.  Поисками  именно  этой души, этого гуманизма мы и должны в конце
концов  заняться,  чтобы понять, в чем привлекательность Фолкнера для разных
культур:  есть  множество  "великих"  писателей,  которые  не находят такого
сильного отклика у столь многих народов, как Фолкнер.
     В  пантеоне  писателей  положение  Фолкнера прочно настолько, насколько
это  вообще возможно. Я полагаю, что его "технические" достижения в развитии
романистики   --   выразительность  "потока  сознания",  поистине  виртуозное
использование  английского  языка  --  вряд ли удастся адекватно передать при
переводе  на  другие языки. Зато в переводе можно донести широту его подхода
к человеку, его настойчивое требование уважать всех людей.
     Многие,  из  тех,  кто  принадлежал к поколению Фолкнера, расстались во
время  первой  мировой  войны  с иллюзиями, стали с подозрением относиться к
идеализму,  к  таким  абстрактным  понятиям, как "правда", "справедливость",
"патриотизм",  из-за  которых  Европа  и  Америка  оказались  вовлеченными в
войну.  Но  ни  сам Фолкнер, который, как известно, не сражался на войне, ни
его  герои  не  отрешились от этих идеалов, играющих столь важную роль в его
прозе.  Писатель  не  так наивен, чтобы утверждать, что идеализм сам по себе
способен  изменить  мир:  в  битвах  с силами прагматизма и власти его герои
очень  редко одерживают победу. Метод его заключается в том, чтобы ПРОВЕРИТЬ
идеализм  в столкновении с реальным миром, поместить своих героев-идеалистов
Квентина  Компсона, Хорэса Бенбоу, Айка Маккаслина, Гэвина Стивенса и других
в  такие  ситуации,  где  ставится  под  сомнение  действенность их идеалов.
Обычно  идеалы проверки не выдерживают, отчасти потому что не выдерживают ее
идеалисты.  Но  для произведений Фолкнера характерно, что идеал в них всегда
существует,  пусть  даже как некий недостижимый эталон поведения, призванный
своим   постоянным   присутствием  удерживать  людей  от  капитуляции  перед
собственной  беспомощностью  и отчаянием, постоянно напоминать им о мужестве
и  стойкости,  которые  они,  когда  понадобится, смогут призвать на помощь,
напоминать об их лучших, а не худших душевных качествах.
     Фолкнер  действительно  верил, что человек, даже тот, чьи пороки "везде
и  всегда  одни  и те же", "бессмертен... потому что он один обладает волей,
душой,  способной  к  состраданию, самопожертвован