Николай Анастасьев
   Владелец Йокнапатофы
   Фолкнер. Очерк творчества
   

--------------------------------------------------------------------------
 Н.А.Анастасьев. Владелец Йокнапатофы (Уильям Фолкнер)/ Предисловие Н.Полка.
 М.:Книга, 1991, (Писатели о писателях), 416 с.
 Электронная версия: В.Есаулов, yes22vg@yandex.ru, 16 июля 2003 г.
--------------------------------------------------------------------------



СОДЕРЖАНИЕ

     Ноэл Полк. Фолкнер и Миссисипи

     От автора

     Глава I. ИСТОКИ
     Глава П. ПО ДОРОГЕ В ЙОКНАПАТОФУ
     Глава III. ВСЕ ЕЩЕ НЕ ДОМА
     Глава IV. ОБРЕТЕНИЕ
     Глава V. САМОЕ ЛУЧШЕЕ ПОРАЖЕНИЕ
     Глава VI. УСПЕХ
     Глава VII. НА ЧЕРНОМ КРЕСТЕ
     Глава VIII. В ПОИСКАХ ЦЕЛЬНОСТИ
     Глава IX. ПРОЩАНИЕ С ДЕТСТВОМ
     Глава X. ДРАМА ИДЕЙ И ДРАМА ЛЮДЕЙ
     Глава XI. СНОУПСЫ
     Глава XII. ВТОРОЕ РАСПЯТИЕ
     Глава XIII. ЛИНДА
     Глава XIV. КИЛРОЙ БЫЛ ЗДЕСЬ

     Приложение. УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР. О ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ.








     Фолкнер и Миссисипи


     В  октябре  1987  года  мне  выпала  огромная удача: я оказался в числе
приглашенных   на   удивительный  фестиваль,  посвященный  Илье  Чавчавадзе,
который  проходил  в  Тбилиси.  В  знак  уважения к Чавчавадзе со всего мира
съехались  более  трехсот  исследователей,  друзей  советской  Грузии, чтобы
вместе  обсудить  вопрос:  "Судьба  цивилизации  в  современной литературе".
Поскольку  я  не  столь  хорошо знаю творчество великого грузинского поэта и
общественного  деятеля,  чтобы говорить о нем, я попросил разрешения увязать
в  своем  выступлении  эту  важную  тему  с произведениями Уильяма Фолкнера.
Организаторы  конференции  с  готовностью дали согласие, и я был чрезвычайно
счастлив, что удалось таким образом приобщиться к разговору.
     Конечно  же,  я  и  раньше  знал, сколь сильную любовь и высокую оценку
заслужили  в  Советском  Союзе  книги Фолкнера. С некоторыми исследователями
его  творчества,  приехавшими  из  Москвы,  среди  которых  был и автор этой
критической  биографии  Николай  Анастасьев,  мне  доводилось встречаться на
ежегодной   конференции   "Фолкнер  и  Йокнапатофа",  проводимой  на  родине
писателя  в  Оксфорде в университете штата Миссисипи. А в 1984 году в Москве
я  принимал  участие  в  работе  первой  советско-американской фолкнеровской
конференции,  где понял, что произведения Фолкнера глубоко волнуют не только
сравнительно  небольшое число литературоведов, традиционно присутствующих на
таких  собраниях,  но и чрезвычайно полюбились простому советскому читателю.
В  Тбилиси  я  находил  все новые и новые подтверждения справедливости своих
впечатлений,  которые, как оказалось, верны не только в отношении СССР, но и
многих  других  стран  мира.  Узнав  из  моего  выступления, что я занимаюсь
Фолкнером,  во  время  всей  конференции ко мне подходили люди, приехавшие с
разных  концов света, и говорили чаще  всего по-английски, но иногда и через
переводчика)  о  том,  как  они  любят Фолкнера. Эти люди, специально его не
изучавшие,  тем не менее с любовью и пониманием говорили о его творчестве, о
переводах  его произведений на их язык и более всего о том значении, которое
Фолкнер  имеет  для культурной жизни их стран. Не раз получалось так, что мы
разговаривали  на  разных языках, а переводчика поблизости не оказывалось, и
тогда  они  обращались  ко мне, произнося одно единственное слово "Фолкнер",
дружески  улыбались,  сердечно  обнимали  или горячо жали руку: не нужен был
общий язык, не нужен был переводчик.
     Я  бы  даже  сказал, что в те необыкновенные дни имя Фолкнера стало для
нас  неким универсальным средством общения, помогавшим становиться друзьями,
преодолевая  всевозможные  прихоти  географии  и истории, разобщившие людей,
разделившие  их  на культурные и политические группы. Меня это очень глубоко
взволновало.
     Поездки  в  Советский  Союз  были  для  меня  необыкновенно  важны. Они
позволяют  взглянуть  на  мои  собственные  исследования  в общем контексте,
увидеть  самого  Фолкнера как фигуру, имеющую международное значение. Больше
нигде  мне  бы  этого  сделать не удалось. Я считаю для себя огромной честью
предложение  дать  предисловие  к критической биографии Фолкнера, написанной
Николаем  Анастасьевым,  потому что таким образом я буду причастен к первой,
как  мне кажется, полной биографии Фолкнера, подготовленной не на английском
языке,  и  первой  подобной  работе, публикуемой за пределами США. Учитывая,
сколь   велик   интерес   к   Фолкнеру  в  Советском  Союзе,  вряд  ли  есть
необходимость   представлять   его   советским  читателям.  Большинство  его
произведений  переведены  на  русский  язык  и на языки союзных республик, а
благодаря   прекрасным   исследованиям  его  творчества,  опубликованным  на
русском   языке   такими   литературоведами,  как  Петр  Палиевский,  Сергей
Чаковский,  Александр Ващенко, Майя Коренева, Ясен Засурский, Дмитрий Урнов,
Этери  Топуридзе  и,  конечно  же,  Николай Анастасьев (я, естественно, могу
судить  о  них  лишь  по кратким изложениям, публикациям на английском языке
или   переводам),   советские   читатели  знакомы  с  основными  вехами  его
творческого  пути  не  хуже  американцев.  Нет  необходимости  говорить  и о
биографии  Фолкнера,  так  как эту задачу взял на себя профессор Анастасьев,
автор данной книги.
     В  таком  случае  мне,  уроженцу  {и жителю) штата Миссисипи, наверное,
стоит  обратиться в предисловии к тому аспекту изучения творчества писателя,
которым  я  как  профессионал  немало  занимался  последние  лет двадцать, а
именно  к  отношениям Фолкнера с Миссисипи, с Югом, с той культурной средой,
выходцем  из  которой  он  был.  В  этих  своих  размышлениях я не собираюсь
чересчур   задерживаться   на  вопросе  об  источниках  "универсальности"  и
"величия"  Фолкнера,  и  так  уж  слишком много критиков, по крайней мере на
Западе,   преувеличивали   роль   географических  и  культурных  "координат"
писателя   (особенно,   если   это   южные  координаты),  пытаясь  осмыслить
особенности  и  значение  написанного  им.  И тем не менее у Фолкнера всегда
были  непростые  экономические, политические и социальные взаимоотношения со
своим  родным  штатом,  неизменно остававшиеся причиной неудовлетворенности,
даже  негодования  земляков,  и уж конечно они были, куда сложнее, чем можно
себе  представить на основании столь краткого эссе. Я не думаю, что какие-то
отдельные  или  вместе  взятые  обстоятельства  жизни писателя могут служить
исчерпывающим  объяснением его творчества, но совершенно очевидно, что некая
зависимость  между  жизнью  и  творчеством  существует,  поэтому-то  нам;  и
интересна  жизнь Фолкнера. Родной край Фолкнера, безусловно, стал источником
тех  совершенно  особенных  качеств, той энергии, которые характерны для его
произведений,  а  общие  контуры  его  бурных  взаимоотношений  с родиной во
многом  помогают  лучше  понять  проблематику  его  творчества. И, по-моему,
именно  в  них  отчасти  и кроется причина неизменной привлекательности книг
Фолкнера для самых разных народов.



I


     В  штате  Миссисипи,  где  Фолкнер родился, провел детство и юность еще
долго  ощущались  политические и экономические последствия Гражданской войны
и  Реконструкции  Юга;  во многих отношениях жизнь здесь начала налаживаться
лишь  в  50-е  годы  XX  века.  По  американским стандартам (но отнюдь не по
экономическим  стандартам других, более бедных стран мира) штат был царством
нищеты  и  отсталости,  его  провинциальные жители терзались обидой на более
благополучных  северян  (янки!),  страшились  конкуренции негров в борьбе за
скудные  экономические  ресурсы  штата,  были  сплошь  и  рядом  неграмотны,
безразличны  к  миру искусства и литературы. В этом смысле штат Миссисипи не
был  исключением.  Он  представлял  собой  часть  того  самого  Юга, который
Х.Л.Мэнкен,  язвительный  журналист  из  Балтимора,  штат Мэриленд, окрестил
"пустыней  духа".  В  своем  знаменитом  эссе  он  писал  о Юге, впрочем, не
слишком  вежливо и любовно, как о культурном пустыре (т.е. пустыне духа): не
было  музыки,  о  которой  можно  было  бы  говорить,  не  было  художников,
достойных  красок,  которыми  они  пользовались,  не  было музеев, за вход в
которые  стоило  бы  платить,  не  было  писателей,  которых  можно  было бы
поставить  в  один  ряд  с  великими американскими авторами, представляющими
другие районы страны.
     Мэнкен  был,  конечно  же,  прав: чисто экономические условия задержали
возникновение  оркестров,  оперных  трупп,  театров  и музеев почти по всему
Югу,  за  исключением  самых  крупных  городов,  а таких насчитывалось очень
немного.  Но  он  был  не  вполне прав. А если бы даже в конце 20-х годов XX
века,  когда  он  написал  "Пустыню  духа", он и был совершенно прав, то его
нападкам  на  Юг  в  лучшем случае не хватало проницательности. За несколько
следующих  десятилетий  с  Юга  выйдет  целая  плеяда  писателей, издателей,
художников,  которые  прямо  и  косвенно опровергнут тезис Мэнкена; каждый в
отдельности   и   все   вместе   они  займут  достойное  место  в  авангарде
американского  искусства;  среди  них  будут такие писатели, как Аллен Тейт,
Джон  Кроуи Рэнсом, Кэтрин Энн Портер, Роберт Пенн Уоррен, Фланнери О'Коннор
и  многие,  многие  другие, наложившие неизгладимый отпечаток на облик нашей
национальной  Литературы.  В  этот  период Миссисипи, возможно, стал родиной
большего,  чем  любой другой штат, числа писателей, прославившихся в Америке
и  во  всем  мире;  в  подтверждение  достаточно  назвать  лишь Юдору Уэлти,
Ричарда   Райта,   Теннесси   Уильямса   и   Уокера  Перси.  Тогда,  вопреки
закрепившейся  за  Миссисипи  репутацией  глухомани,  из этого штата вышли и
другие  деятели  культуры  и  политики,  оказавшие  свое влияние на развитие
Соединенных  Штатов  да и всего мира, такие, как Старк Янг, один из наиболее
значительных   театральных   критиков  первой  половины  XX  века,  прозаик,
переводчик  пьес  Чехова  на  английский;  Нэш  К.Бергер,  а течение долгого
времени   занимавший   пост   редактора  такого  влиятельного  издания,  как
"Нью-Йорк  таймс  бук  ревью"; Тернер Кэтлидж, остававшийся редактором самой
"Нью-Йорк  таймс"  в отличавшиеся политической нестабильностью годы холодной
войны  и  борьбы за гражданские права в США; Уилли Моррис, прозаик, редактор
"Харперз   мэгэзин";   биограф  Томаса  Джефферсона  Дюмас  Мелоун,  сопрано
Леонтина  Прайс  и  композитор  Мильтон  Бэббит.  Поразительный  список  для
"отсталого"  штата!  Хотя в чем-то штат Миссисипи явно находился в состоянии
культурного  застоя  (обвинение,  брошенное  Мэнкеном  всему  Югу), в других
отношениях  он отличался утонченной духовной жизнью, не испытывал недостатка
в   культурных   и  научных  связях  с  внешним  миром,  обладал  ресурсами,
способными  питать  и  вдохновлять художественный талант таких мастеров, как
Уильям  Фолкнер.  Шутка, которую я, обычно привожу тем, кто близко не знаком
с  Миссисипи  (мол, здесь, на всю отсталость, в процентном отношении больше,
чем  в Нью-Йорке, людей, способны правильно написать имя Ницше), может быть,
и  не  совсем  шутка.  Если  каждый  день  в  этом штате и не был пиршеством
изящных  искусств,  то  уж  по  крайней  мере,  всеобщего голода, описанного
Мэнкеном,  там  тоже  не  было.  Алчущие  и  жаждущие питались теми крохами,
которые  им удавалось отыскать. Культурная обстановка в штате Миссисипи и на
Юге  в  целом  тогда  отнюдь  не  была  столь  безрадостной и тоскливой, как
представлялось  Мэнкену  и  некоторым другим. Культурная история штата -- это
прямое  отражение  его  политической  истории,  его  сосредоточенной главным
образом  в  деревне,  почти  полностью  исчерпывавшейся  сельским хозяйством
экономической  жизни,  которая  привела  к  возникновению  огромного разрыва
между  землевладельцами, плантаторами, располагавшими временем и средствами,
чтобы  быть  грамотными  и  "культурными" во всех традиционных отношениях, с
одной  стороны,  и  теми,  кто  обрабатывал  землю  и  не  располагал  этими
возможностями,  -  с  другой.  Практическим  следствием  этого стало то, что
вплоть   до   последнего  времени  здесь  не  было  ничего,  даже  отдаленно
напоминающего  средний  класс, который помогал бы развитию и процветанию тех
самых  драматических  и  оперных  театров, музеев и симфонических оркестров,
способных  обеспечить  штат  собственной  эстетической  пищей. Богачи читали
книги,   купленные   в   Нью-Йорке   и  Лондоне  во  время  частых  поездок,
предпринимаемых  с целью походить по театрам и музеям, они же посылали детей
учиться  в  Йельский  и  Принстонский  университеты;  у  мелких  торговцев и
служащих  времени  для  изящных искусств оставалось немного, если не считать
того,  что в детстве они брали уроки игры на фортепиано, однако существующее
положение  вещей  удовлетворяло  их  ничуть  не  меньше,  чем  плантаторов и
политиков; бедняки же изо всех сил старались прокормиться.
     Многие  из  тех,  хотя  и  не все, кто уезжал за пределы штата получать
образование,   впоследствии   возвращались,   став   банкирами,  адвокатами,
судьями;  большинство из тех, кто уезжал и не возвращался, сохраняли связи с
семьей  и  друзьями;  и  все  они оказывались проводниками культуры, которой
штат   был   якобы   начисто   лишен.   Так,   например,   в   годы   своего
интеллектуального  становления Фолкнер имел счастливую возможность дружить с
адвокатом  из  Оксфорда,  выпускником  Йельского университета Филом Стоуном,
который  заказывал  себе  и приятелю новейшие книги и старался держать его в
курсе  последних  литературных сплетен. И, наконец, не следует забывать, что
Оксфорд  был  городом,  в  котором  находился  университет  Миссисипи,  чьей
большой  библиотекой  регулярно  пользовался  Фолкнер.  Таким  образом, хотя
большинство  критиков  и  исследователей  творчества  Фолкнера, рассматривая
Миссисипи  лишь  с  политической точки зрения, склонны были считать писателя
деревенским  простаком  без  образования,  который не понимал природы своего
таланта,  а  следовательно,  не мог должным образом распорядиться им, все же
остается  фактом, что даже в Миссисипи человеку было открыто множество путей
к культуре и науке большого мира.
     Многим  удавалось  их  отыскать,  а многим, конечно же, нет. Но в штате
Миссисипи   человек   находил   эти  пути  на  фоне  всеобщего  презрения  и
пренебрежения  к  культурной  жизни.  Именно к этой проблеме прямо обратился
Фолкнер  в эссе, которое написал: скорее всего в 1933 году как предисловие к
намеченному  переизданию  "Шума  и ярости". Фолкнер прямо заявляет в начале,
что  искусство  "не  является частью жизни южан". Иное дело -- большие города
Севера.  Там  можно встретить людей, которые "живут буржуазной своей жизнью,
по-прежнему  кормясь  от  искусства";  концерты,  театры,  музеи  совершенно
естественно  входят  в  повседневную жизнь "многоязычных юношей и девушек из
нью-йоркских  небогатых  школ,  занявших  места  в редакциях и при картинных
галереях,   в  повседневную  жизнь  седовласых  с  брюшком  мужчин,  которые
работают  на  линотипах  или  проверяют  билеты  в концертных залах, а потом
спокойно,  с  чувством собственного достоинства возвращаются домой в Бруклин
или  на  какую-нибудь  пригородную  станцию,  где  их  ждут  дети  и внуки"*
{Произведения   Фолкнера  цитируются  по  изд.:  Фолкнер  У.  Статьи,  речи,
интервью,  письма.  М., 1985. Пер. О.Сороки, Ю.Палиевской, С.Белова}. Совсем
не  так  обстоят  дела  на  Юге,  где,  согласно Фолкнеру, "искусству, чтобы
вообще  быть  замеченным,  нужно  превратиться  в церемонию, в зрелище", ему
нужно  заявить  о себе как о чем-то отличном от нормального, привычного, как
о  чем-то  даже  чужеродном. Получается, что для всех южан, кроме художника,
искусство  --  это  отклонение  от  обыденности,  для  художника же южанина в
искусстве  заключена  сама  суть  жизни,  "это  почти  вся  жизнь... Это его
дыхание,  кровь,  плоть,  все".  Потому  что,  продолжает  он, "южанин не об
окружающей  среде,  а  о  себе  пишет,  образно  говоря,  он впихивает себя,
художника,  в среду, точно шипящую и царапающуюся кошку в джутовый мешок. Он
пишет.  В  музыке, в скульптуре, в живописи мы недалеко ушли и вряд ли уйдем
далеко.   Нам   требуется   рассказать,   выговориться,  ибо  красноречие  --
наследственный  наш дар. Мы хотим в бешено краткий срок, пока дышим и держим
перо,  создать яростный обвинительный акт современному миру или уйти от него
в  выфантазированный  мир  магнолий, пересмешников и сабельных атак, на деле
никогда,  быть  может,  не  существовавший. И к обвинению, и к уходу толкает
нас  чувствительность;  возможно,  самые  сентиментальные из нас как раз те,
кто  повествует  жестко  и свирепо о кровосмешеньях, совершаемых на глиняном
полу  лачуг.  Словом,  и  уход  и  обвинение  нами пылко выстраданы, в обоих
случаях  писатель  бессознательно  насыщает  каждую  строку  и  фразу  своим
неистовым  отчаянием,  гневом,  обезнадеженностью или страстным пророчеством
новых  надежд,  еще более пылких, чем прежние. Среди нас не сыщется холодный
интеллект,  способный  описывать современность с полной беспристрастностью и
гурманским  удовольствием;  не  верю  я,  чтобы существовал писатель-южанин,
который  мог  бы  искрение  сказать,  что  пишет с гурманским удовольствием.
Возможно, мы и не желаем обращать писание в такое удовольствие".
     Уйти  или  обвинить. Фолкнер утверждает, что испробовал и то, и другое.
Но  оба  пути,  данные  здесь  как  взаимоисключающие, по словам Фолкнера, -
результат  сентиментальности,  излишних  упрощений, порожденных примитивными
реакциями  в  их  первозданном  виде:  "пока  дышим  и  держим перо", "пылко
выстраданы",  "отчаяние, гнев, обезнадеженность или... страстное пророчество
новых  надежд,  еще более пылких, чем прежние". Да и сам он, Фолкнер, еще не
достиг    стадии    того   "холодного   интеллекта,   способного   описывать
современность с полной беспристрастностью и гурманским удовольствием".
     Фолкнер  описывает здесь состояние души, неспособной прижать, что любит
то;  что  ненавидит,  и  ненавидит  то, что любит, неспособной в собственном
доме  отличить  дорогое  от  ненавистного, потому что в этом доме между ними
существует  множество  запутанных  связей,  делающих их неразделимыми, почти
идентичными.  Именно  такое  состояние  души  прорвется  наружу тремя годами
позже  на  последних  страницах  романа  "Авессалом,  Авессалом!" В ответ на
презрительный  упрек  Шрива:  "Почему  ты  ненавидишь Юг?" -- Квентин Компсон
говорит:  "С  чего  ты  взял,  что я его ненавижу?" Потом напряженно думает,
явно  пытаясь  убедить  себя:  "Это  неправда, что я его ненавижу! Неправда!
Неправда!  Неправда!"  Это в лучшем случае весьма двусмысленное утверждение,
и  трудно  поверить,  что  то,  что  мучает Квентина, не мучает в достаточно
большой степени и самого Фолкнера.
     Возможно,  всю  жизнь  Фолкнер  хотел  "уйти",  "сбежать" от Миссисипи,
просто  уезжая  из  штата  --  сперва  в  Канаду,  где  вступил в королевские
воздушные  силы, безуспешно пытаясь попасть на первую мировую войну; затем в
начале  20-х  годов  --  в  Нью-Йорк  и Нью-Хейвен, в середине 20-х -- в Новый
Орлеан  и Европу; в течение следующих двадцати лет он несколько раз пробовал
заработать  на  жизнь  в  Голливуде. Действие его первого романа "Солдатская
награда"  (1926)  происходит  в Джорджии, события второго, "Москиты" (1927),
разворачиваются  в псевдоутонченной среде "людей искусства" в Новом Орлеане.
Но  главным  убежищем  для  него,  как и для многих писателей-южан, было его
творчество,  его  воображение,  о  чем  он говорил, обращаясь к слушателям в
Виргинском   университете  в  1957  году:  "Я  бы  сказал,  что  период  так
называемого  расцвета  писателей-южан наступил тогда, ког