ее от тебя.  Лучше  умереть  вот  так,  с  душой,
очищенной и готовой  к  встрече  с  богом,  чем  идти  по  земле  под  твоим
проклятьем.
   Мне казалось, что его мускулистая фигура на фоне  темного  неба  обведена
алой краской. Он шлепнулся на колени рядом со мной.
   - Но ты, ты сгинешь навечно...
   Он извлек откуда-то палку... и занес ее надо мной.
   Я перехватил его руку. Он сделал попытку  освободиться,  но  не  смог,  и
достал свой молоток, чтобы проломить мне череп, но я отбил его кулаком, и мы
покатились по земле, визжа и рыча. Смерть Татьяны  оглушила  меня  и  лишила
сил. Он был крепкий  мужчина  в  полном  расцвете  сил,  подгоняемый  жаждой
возмездия и страхом за свою жизнь. Мы друг друга стоили.
   Однако я... у меня ничего не осталось. Ничего. Ее больше нет. И этот урод
убил ее. В своей ярости я черпал энергию, чтобы бороться с ним.
   Я вырвал палку у него из рук.
   Он царапал мое лицо, мою шею, как лев.
   Я всадил эту штуковину ему в бок.  Выдрал  ее.  Ударил  снова.  И  опять.
Скорчившись от боли, он упал в слякоть, крича, как кричала она. Я  пополз  к
нему. Проткнул его ногу палкой. Проткнул насквозь. Он  завопил,  и  выгнулся
дугой, и принялся молить о пощаде, и свпомнил  всех  своих  богов,  когда  я
обрушился на него ревущим смерчем из ада.
   Но все кончилось слишком быстро.
   Чересчур быстро для наказания за его ужасное преступление.
   Его кровь тянулась красной дорожкой из одного угла сада в другой, но  все
это не заняло много времени. Он не страдал, как страдала  она.  Его  мучения
нельзя сравнить с моими.
   Я взглянул на его искалеченный труп с невыразимым отвращением.
   Мертв, конец его страданиям.
   А я... передо мной маячила вечность, бесконечная вереница  ночей,  каждая
из которых будет напоминать о невосполнимой утрате.
   Прошло полвека и я приучил себя к боли и скорби. Но вот она вернулась  ко
мне... и все эти годы слетели с моей души, как будто они мне  приснились,  и
рай блеснул впереди, а потом...
   ...я снова потерял ее.
   Это было невыносимо. Охваченный отчаянием, я валялся в  грязи,  дав  волю
своему горю, не в силах остановиться.

***

   Медленно встав на ноги, я направился к дому. Я был так потрясен, что даже
не подумал изменить форму своего тела. Я толкнул дверь и поплелся через холл
к ее комнате.
   Страый слуга растянулся  на  полу  около  порога.  Смерть  коснулась  его
бледного лица, его слабое сердце еле билось. Не обращая на него внимания,  я
собрался с духом и подошел к ее постели.
   - Нет ее, - пробормотал он.
   Да.
   Я смотрел на комнату, на единственную горящую свечку, на кровь, стекающую
со стен на одеяло... и на пустую кровать.
   На взбитых простынях остался отпечаток  ее  предсмертной  агонии.  Ее  не
было. Что этот безжалостный мясник сделал с ней?
   Я сгреб старика в охапку.
   - Где она?
   Его дряблые веки приоткрылись, но взор блуждал где-то далеко.
   - Бедная Марина. Бедное дитя.
   - Где?
   Он, похоже, не слышал и не видел меня.
   - Такая красивая. Такая добрая...
   - Где?
   Он вздрогнул и поглядел на меня.
   - Туман унес ее, - прохныкал он. - Заполнил комнату и... унес ее. Туман.
   Это были его последние слова. Он вздохнул и больше не шевелился.

Глава 9

Двенадцатое полнолуние, 720

   Наступило время зимнего солнцестояния,  время  завершения  старых  дел  и
начала новых, время обновления и смерти.
   Самая длинная ночь в году.
   Без солнца, луны или звезд, не имея другой возможности мерять часы,  крме
как считать удары моего сердца, я все равно чувствовал приближение полуночи.
Это важный, поворотный момент в году, когда тьма наиболее  могущественна,  а
рассвет - очень далек. Власть мрака не уравновешена светом и не уступает ему
по силе, как во  время  летнего  солнцестояния;  преимущество  в  их  борьбе
однозначно на стороне теней.
   По отношению к магии эта ночь имеет огромное  значение  для  всевозможных
волшебных экспериментов, но вместо того, чтобы  заняться  совершенствованием
свего мастерства, я сидел в библиотеке и глядел на портрет Татьяны.
   С тех пор, как она позировала для него, прошло три с лишним столетия,  но
краски на полотне сохранили свою яркость. Лак слегка  потемнел,  но  задумка
художника по-прежнему была хорошо видна. В ее лице  светилась  невинность  и
живой ум, но сама она была на удивление далека. Где бы  вы  ни  стояли,  она
всегда смотрела мимо вас на сто-то другое. Ее красота, видимо,  очаровала  и
художника тоже, и он влюбился в нее, так как многие  со  временем  пришли  к
выводу, что он создал настоящий шедевр. Конечно, что бы он ни рисовал потом,
ничто не могло сравниться с этой его работой... хотя, по правде говоря,  ему
уже не суждено было превзойти самого себя,  потому  что  вскоре  он,  как  и
другие, погиб от яда Лео в ту давнюю, летнюю ночь.
   Многое случилось за это время, но мало что изменилось. Крестьяне все  так
же разводили птицу на фермах и  пасли  свои  стада.  Они  боялись  меня,  но
подчинялись моим приказам. Если кто и нарушал закон, второго шанса повторить
преступление у него уже не было. Жизнь не баловала их,  но  они  знали,  что
кое-где людям приходилось и похуже.
   Ибо Баровия перестала быть изолированной от остального мира страной.
   По прошествии нескольких веков туман на границе  отодвинулся  в  сторону,
открыв другие земли. Господа вроде меня правили ими, сидя в своих владениях,
как в ловушке. Это, однако,  не  мешало  им  воевать  между  собой,  но  эти
сражения  никогда  не  приводили  к  каким-то  значительным   перестановкам.
Например, Влад Драков, правитель Фалковнии, старался подчинить  себе  Даркон
(как и другие народы) с настойчивостью зануды на протяжении  последних  трех
десятилетий. Мои шпионы недавно сообщили, что он, очевидно,  опять  собирает
под свои знамена солдат для очередной атаки. Через шесть  месяцев  он  снова
приготовился выступить в  похож,  радуясь,  что  посылает  людей  на  верную
смерть, или, что еще хуже, намереваясь  потешить  свою  уязвленную  прошлыми
поражениями гордость. В те дни, когда воевал и я, такого  командира  казнили
бы только по причине его вопиющего скудоумия.
   Не то чтобы я не  пытался.  Его  безответственные  поступки  сделали  его
довольно непопулсярным, и я, в обмен на оказанные  мне  другими  правителями
услуги, не раз посылал к нему своих слуг. Они вплотную подбирались  к  нему,
но он выживал и соотношение сил оставалось прежним.  За  исключением  этого,
тем же методом - услуга за услугу - я пользовался  и  для  достижения  своих
собственных целей. Единственной причиной для проведения такой политики  было
то, что без постоянной угрозы с его стороны наш общий сосед, Айван  Дилисния
- после смерти Рейнхольда в развитии этой семейной линии наступил  упадок  -
обратил бы все свое внимание на  Баровию.  Мои  шпионы  пустили  в  ход  яд,
специальность Айвана, и это возбудило подозрения во  многих  умах,  заставив
этих двоих сцепиться между собой и грызть друг друга  уже  в  течение  очень
долгого времени. Возможно, я и мог бы снабдить своих слуг более  действенным
порошком или смесью для Дракова... но по-настоящему я не был заинтересован в
своей победе в этой схватке.
   Так же я вел себя  и  с  другими  правителями  других  стран,  окруженных
туманом. Я посылал к ним своих шпионов, они от  меня  не  отставали.  Мы  не
могли  сразиться  в  честной  битве  и  все  больше  действовали  хитростью,
расставляя друг для друга политические ловушки. Несмотря на то, что я всегда
предпочитал открытое выяснение отношений, я  теперь  тоже  включился  в  эту
игру, в этот как бы уменьшенный, если не сказать даже цнизительный для меня,
вариант одного большого состязания.
   Но Татьяна смотрела мимо меня, как будто ничто не имело значения.
   Вероятно, она права.
   Я смотрел на нее с затаенной болью, которую научился терпеть, привыкнув к
постоянному тупому покалыванию отчаяния у меня внутри. Свои последние  слезы
я выплакал много-много лет назад? Сколько раз за эти столетия я встречал ее?
И сколько раз терял? Я не знал. У нее всегда было одного и то  же  лицо,  но
другое имя и иногда совсем другие характер и привычки. Но каким-то образом я
всякий раз находил путь к скрытым воспоминаниям в ее сердце.
   И каким-то образом я непременно терял ее: Марина,  убитая  своим  приеным
отцом... Олия, погибшая от зимней лихорадки, как мне сказали... и остальные,
отнятые у меня. На протяжении веков она появлялась и исчезала опять и опять,
и моя великая радость сменялась великой печалью.
   Если бы я только мог разбить заклятье, разбить  то,  что  не  давало  нам
соединиться. Сделав это, я бы освободил и ее, и себя.
   Я пытался. Бессчетное число раз.
   Я не однажды ходил к границам, выставляя против темной силы  тумана  свое
растущее могущество. Я  расспрашивал  кочевников,  которые  беспрепятственно
путешествовали из страны в страну, но они не помнили своих дорог.  Я  изучил
все магические книги, находящиеся в моем распоряжении, и  не  нашел  ничего,
что помогло бы мне понять природу моей и ее тюрьмы и как  нам  вырваться  из
нее на волю. Этой ночью  я  должен  был  работать,  но  я  не  испытывал  ни
малейшего желания идти в свою мастерскую. Возможно,  позже  я  и  пожалею  о
потерянном времени, но пока мне было глубоко на все наплевать.
   Наступила полночь... но ведь вечно она не продлится.
   Какую бы силу я ни мог почерпнуть в ее тьме, я уже упустил момент,  и  на
следующий год мне не наверстать упущенного.
   Но это такой пустяк. Годы стали для  меня  бесцветными.  Сегодня  я  буду
охотиться среди сугробов, а завтра помчусь по  воздуху,  напоенному  сладким
теплым  ароматом  цветов.  Годы  летели  мимо  меня;  из  них  выстраивались
десятилетия, а за ними громоздились века.
   Сколько еще ждало меня впереди? Обречен ли я на одиночество?
   Не в состоянии ответить, не  желая  размышлять,  я  сидел  и  смотрел  на
портрет Татьяны,  чувствуя,  как  еще  одна  ночь  утекает  в  безвозвратное
прошлое.

***

   Приближался рассвет и мое недолгое пребывание в гробу. В последнее  время
я перестал отдыхать за короткие промежутки смерти. Сначала я думал, что  это
связано с непродолжительностью  зимних  дней,  но  потом  осознал,  что  моя
усиливающаяся усталость объяснялась совсем другим.
   Дрова в камине давным-давно догорели. Меня бил озноб, хотя я и не  ощущал
холода в комнате. Мороз шел откуда-то изнутри. Это было мучительное  чувство
и вызывал его во мне мой утомленный дух.
   Я так устал, как будто тяжесть всех годов  навалилась  на  мое  сердце  и
теперь уже ничто не в состоянии снять  ее.  Все  вокруг  сделалось  тяжелым.
Воздух затвердел и я не мог двигаться, но  я  и  не  хотел  шевелиться.  Мне
казалось, что я взбираюсь на бесконечно высокую гору, но  никогда  не  смогу
долезть до ее вершины.
   Мне бы только отдохнуть. Мне бы заснуть, но не на один  день,  заснуть  и
забыть свои печали, заснуть и потеряться в... я не знал.
   Плыть по течению, не видя снов, безмятежно и бездумно.
   Не помнить ни о чем.
   Чтобы...
   Отдохнуть.
   Эпилог Ван Ричтан перевернул страницу и увидел, что  следующая  абсолютна
чиста. Он мельком  просмотрел  остальные  листки  в  стопке.  Ничего.  Страд
дописал до точки... и просто ушел.
   Он огляделся вокруг новыми глазами, обратив особое внимание на портрет  -
Татьяна, несчастная душа. А вот то место на полу, не там ли  Страда  одолели
страшные силы тьмы?
   Тело его затекло от долгого  сидения.  Ван  Ричтан  поднялся,  взял  свой
фонарь и направился к дверям, в спальню Страда. Вон то  окно,  выходящее  на
смотровую площадку, где погиб Алек Гуилем, а вот и шкаф, где  Страд  спрятал
его труп. Здесь сгущались тени и легкий сквознячок,  дующий  из  библиотеки,
заставлял занавески и покрывало на  кроватитрепетать  наподобие  беспокойных
призраков. Его фонарь не справлялся с...
   С темнотой... становилось темно.
   Он позабыл, что в этом месте сумерки наступают  раньше  из-за  того,  что
солнце спускается за горные  вершины.  Господи  помоги,  мне  надо  убраться
отсюда.
   Он бросился в библиотеку, но не стал тушить уже почти догоревшие свечи.
   Скоро они погаснут сами и если кучки теплого  воска  скажут  Страду,  что
кто-то побывал в его замке, да будет так. У Ван Ричтана были неплохие  шансы
сбежать до того, как проснется эта тварь. Он знал, как войти  во  дворец,  и
теперь да придадут ему добрые боги скорости и сил,  чтобы  выбраться  отсюда
прежде, чем...
   Забыв про онемевшие мускулы, он понесся вниз  по  ступеням,  не  чуя  под
собой ног.

***

   В спальне от стены отделилась тень, чернее всех остальных, и придвинулась
к окну, которое бесшумно отворилось. Тень выплыла наружу и  замерла  у  края
смотровой площадки.
   Через несколько долгих минут маленький исследователь появился  во  дворе,
торопясь по направлению к опускным воротам.
   Страд фон Зарович с интересом  наблюдал  за  его  продвижением  вперед  и
усмехался. Удивительно, что человек в таком возрасте мог так быстро  бегать,
но еще удивительнее то, что он, Страд, по-прежнему находил  подобные  штучки
забавными. Он было подумал о том,  чтобы  приказать  одному  из  своих  слуг
поймать нарушителя его спокойствия, но потом отказался от этой идеи. Если он
такой же, как и остальные, он очень скоро опять будет здесь. Вот тогда Страд
с ним и разберется.
   Когда старый исследователь пересек мост и скрылся из виду в тумане, Страд
вернулся в библиотеку. Его книга лежала на столе в открытом виде. Он вытянул
руку и погладил ждущую его пергаментную страницу,  своими  длинными  ногтями
оставляя на девственно чистой странице листа неглубокие бороздки.
   Многое надо было сделать... многого еще не случилось.
   Он уселся в кресло, сохранившее тепло тела старого ученого,  выдернул  из
стаканчика гусиное перо, откупорил чернильницу и принялся писать.



    Джордж Роберт КИНГ
    RAVENLOFT
    СЕРДЦЕ ПОЛУНОЧИ


   Посвящается Дженни, которая чуть было не вылечила мою ликантропию.

Анонс

   "Юный Казимир, сладкоголосый бард, выросший в приюте для бедных, несет на
себе страшное проклятье: он - оборотень Он безумно страдает от  этого  и  от
ненависти, которую испытывает к Верховному Мейстерзингеру  Зону  Кляусу,  по
чьему приказу была убита его мать Согревает его сердце лишь преданная любовь
младшего друга Ториса. Казимир и Торис разрабатывают план  мщения,  на  пути
осуществления которого Казимир  встречает  любовь  и  раскрываются  страшные
тайны"

ПРОЛОГ

   - Что-то  город  никак  не  успокоится...  -  пробормотал  себе  под  нос
молоденький стражник, глубоко вдохнув прохладный ночной  воздух.  Прислонясь
спиной  к  городской  стене,  он  разглядывал  раскинувшийся  внизу   город,
состоящий из деревянных оштукатуренных домиков. Холодный лунный свет выбелил
булыжные мостовые города, а над черепичными и крытыми соломой крышами  домов
неслись беспокойные серые тучи.
   - Не бойся, - как можно тверже сказал себе стражник, чувствуя, как  кровь
отхлынула от лица.
   В ночи раздался какой-то шепот.
   Стражник вздрогнул и бросил  тревожный  взгляд  вдоль  стены,  окружавшей
город. Ему показалось, что неподалеку  от  него,  на  расстоянии  брошенного
камня, в нише стены скрючилась какая-то странная  черная  тень.  Раздумывая,
что это может быть, стражник шагнул вперед.
   - Минуту назад там ничего не было, - вслух  подумал  он,  кусая  губу.  -
Должно быть, это просто игра снега.
   Потом он увидел глаза.
   Черная тень выскользнула из ниши и зашагала к нему. Черный  широкий  плащ
развевался на ветру. Стражник замер на  месте,  неловко  шаркнув  по  камням
древком своей алебарды.
   Темная фигура ускорила шаг и наконец  побежала  прямо  на  него.  Капюшон
плаща откинулся, и стражник рассмотрел  худое,  но  правильное  лицо  юноши,
глаза которого сияли, как новенькие серебряные монеты. У  него  не  было  ни
доспехов, ни оружия и вообще  никакой  одежды  кроме  плаща,  и  все  же  он
приближался. Стражник поднял топор  и  покрепче  уперся  ногами  в  холодный
камень.
   - Стой!
   Неожиданно плотное облако  заслонило  луну,  и  фигура  юноши  совершенно
растворилась в наступившем мраке. Стражник покрепче обхватил древко алебарды
и напряг зрение, пытаясь определить местоположение незнакомца, но  не  смог.
Звук шагов неуклонно приближался, и их  лихорадочный  ритм  заставил  сердце
воина забиться быстрее. В испуге он посмотрел на небо,  тихо  молясь,  чтобы
небо скорее очистилось.
   Словно в ответ на его мольбы,  облака  неожиданно  разошлись.  Серебряный
лунный свет осветил юношу.
   Только это больше был не юноша.
   В проблеске  лунного  сияния  стражник  увидел  широколобую  и  массивную
собачью голову, серебристо-серый мех, похожую на пещеру  пасть,  обрамленную
клыками и полосками белой пены, острые как серпы когти на передних лапах...
   Это было его последнее воспоминание. Последовал мощный удар,  и  стражник
отлетел назад к городской стене. Хрустнули кости,  лязгнул  металл.  Он  еще
пытался стоять, но колени его подогнулись, и он рухнул на  мостовую,  словно
тряпичная кукла. На булыжник хлынула  кровь.  Мертвые  пальцы  заскребли  по
скользким камням, но человек уже не мог подняться.
   Еще один  удар  сотряс  его  тело,  и  стражник  перевернулся  на  спину,
ударившись затылком. Потом его тело снова переворачивали и трясли, но он уже
не чувствовал боли. Невидящий взгляд его устремился к звездам, мимо яростных
зрачков ночного убийцы.
   Потом темнота сомкнулась вокруг него.
   Вервольф  торопливо  рвал   зубами   мясистые   ляжки   трупа,   поднимая
окровавленную морду лишь затем, чтобы вдохнуть воздух. В груди его рождалось
довольное  ворчание,  прерываемое  лишь  мокрым  чавканьем,  когда  тварь  с
жадностью глотала кровавую пищу. Снова и снова оборотень вонзал свои клыки в
еще теплое мясо.
   Никто не пришел, чтобы отогнать его от тела.
   Через некоторое время дыхание зверя  успокоилось.  Окровавленная  жесткая
шерсть на морде и на загривке улеглась, а сияющие глаза  погасли,  став  как
тусклое серебро. Вервольф уселся на задние лапы, подальше от залитого кровью
тела. Сытая отрыжка сотрясала его тело. Потом, по мере того как  тени  стали
удлиняться в лунном свете, его тело  начало  изменяться.  Выступающие  скулы
натянули лысеющую шкуру, клыки таяли как  сахар  и  принимали  форму  зубов,
острая морда становилась все короче, превращаясь в лицо, на  передних  лапах
появились безволосые ладони и пальцы, задние превратились в  ступни.  Густая
серая шерсть по всему телу оборотня редела, исчезая в упругой молодой коже.
   Наконец таинственное превращение закончилось.
   Под небом, по которому неслись тревожные серые облака, чуть посеребренные
луной, сидел рядом с трупом юноша восемнадцати лет. Он был совершенно голым,
если не считать жуткого одеяния из подсыхающей крови, которая покрывала  его
тело с ног до головы. Серебристо-серые глаза его были еще мутны,  словно  он
только что проснулся.
   Тряхнув головой, словно отгоняя наваждение или сон, юноша  бросил  взгляд
на распростершееся у стены тело. Стражник лежал совершенно  неподвижно,  его
позвоночник был изогнут под каким-то неестественным углом. Вместо его правой
ноги торчал изуродованный обрубок, словно  истерзанный  тупой  пилой.  Мышцы
голени и бедра полностью отсутствовали,  а  в  полутьме  белели  обглоданные
суставы и перекушенные сухожилия.
   Юноша отвернулся.
   - Проклятье! - негромко выругался он.
   Он знал, что убьет кого-то нынешней ночью, знал с  того  самого  момента,
когда накинул на плечи черный плащ и выскользнул в  окно.  Голод,  терзавший
его, был таким сильным, что преодолеть  его  не  было  никакой  возможности.
Теперь, однако, он насытился и не чувствовал ничего кроме тошноты.
   Бросив взгляд на тело, юноша вздрогнул.
   Что-то на трупе шевельнулось.
   Дрожа, юноша наклонился ближе и снова увидел движение на  залитом  кровью
лице.  Веко  мертвеца  сно