а. Луна поднималась, блеск  ее
усилился, свет залил долину, звезды отлетели ввысь, а красный луч  в  окне
башни побледнел и уже не всматривался так пристально.
     Колокол  на  деревенской  церкви  пробил  час.  Над  застывшим  полем
пронеслась в исступленной пляске распластанная  летучая  мышь.  Потом,  не
тревожа колосьев  и  не  приминая  травы,  поле  пересекла  полупрозрачная
неоформившаяся фигура.
     Даже не разглядеть, зверь это или человек. Видение прошло, не оставив
следа, и уже через секунду вжавшийся в дерево Жак не мог  определить,  был
ли здесь призрак или все только померещилось усталым глазам  в  обманчивом
лунном свете.
     Жак хотел перекреститься, но замер, не донеся руку до лба. Его  слуха
коснулся отчетливый и давно ожидаемый  звук.  Зашуршали  кусты,  раздалось
тихое повизгивание и хрипловатое хрюканье вожака. На поле показалось стало
кабанов. Их было не меньше дюжины, свиней,  окруженных  полосатыми  тощими
поросятами, шумливых подсвинков всех возрастов, молодых  кабанов,  которых
вожак терпел, поскольку они еще не вошли в силу. Вел стадо огромный секач,
возвышавшийся среди всех словно глыба черного камня. Изогнутые ножи клыков
белели в свете луны.
     Вепрь  остановился  на  краю  нивы,  несколько  раз  мотнул  головой,
принюхиваясь, и разрешающе хрюкнул. Свиньи высыпали на поле, давя колосья,
взрывая землю, громко чавкая. Вожак несколько времени постоял у кустов, но
успокоенный тишиной, тоже двинулся на кормежку.
     ...А строже того возбраняется пугать дичь на корме криками и огнем  и
метанием камня и дерева...
     Жак наложил стрелу, прицелился. Коротко  свистнув,  стрела  вонзилась
под левую лопатку зверя. Ноги  его  подломились,  и  он,  не  хрюкнув,  не
взвизгнув, ткнулся опущенной мордой в чернозем.
     Кабаны,   встревоженные   непонятным   звуком,   сгрудились    вокруг
неподвижного  секача,  ожидая  распоряжений  и  переговариваясь  короткими
нутряными повизгиваниями.
     Жак выбрал кабанчика покрупнее и наложил вторую стрелу. Она вошла ему
в бок, погрузившись до основания перьев.  Кабан  упал  на  спину,  дрыгнул
ногами, но вдруг вскочил и, дико вереща, метнулся к лесу.  Стадо  ринулось
за ним, оглашая воздух нестройными воплями, круша кусты и частый подлесок.
На поле осталась лишь туша убитого секача.
     Жак спрыгнул с дерева, держа нож наготове,  подошел  к  вепрю.  Ткнул
ножом в ноздрю, проверяя. Тот был мертв.
     Стрелу Жак трогать не стал; если вепря найдут, то пусть  думают,  что
просто ему удалось уйти во время недавней охоты. А вот убрать тушу с  поля
нужно.
     Зверь весил не меньше десяти пудов. Утащить его в  кусты  и  спрятать
там в случайно найденной яме было делом нелегким. Луна клонилась к закату,
свет бледнел, но все же Жак вытащил припасенную заранее мотыгу и перекопал
то место, куда пролилась кровь вепря и раненого кабана.
     Стояла глубокая предутренняя тишина. Кабанов уже не  было  слышно,  и
даже цикады,  притомившись,  не  гремели  хором,  а  лишь  иногда  пускали
мелодичную, затихающую трель.
     Все спало, только красный глаз замка все еще  мерцал.  Жак  вспомнил,
что в том крыле здания  находится  молельня.  О  чем  может  просить  бога
господин барон?
     Издалека над вершинами деревьев  пронесся  тонкий,  жалобный,  волной
нарастающий звук: "У-у-у!.." - словно  невиданной  величины  волк  выл  на
исчезающую луну. Вой оборвался неожиданно на  самой  высокой  ноте  резким
перхающим звуком. Жак торопливо закрестился. Значит, рассказы  о  страшном
змее не бабий брех,  а  настоящая  жуткая  правда.  А  вдруг  змей  сейчас
появиться здесь? Куда бежать посреди поля? Хотя, судя по  вою,  он  там  у
себя в скалах. Жак хорошо знал скалы посреди  леса  и  мрачную  расщелину,
где, по слухам, поселился дракон. Если чудовище действительно так  велико,
как это рассказывают, то оно станет настоящим бедствием  для  всего  края.
Тогда неудивительно, что в замке всю ночь служат молебен.
     Жак вернулся домой, поел сухого хлеба. В доме было пусто  и  неуютно.
Собравшись бить кабанов, Жак, во избежание лишней болтовни, отправил семью
до конца недели к родителям жены в соседнюю деревню.
     На сон времени не оставалось: среда  -  барский  день.  Зато  четверг
целиком принадлежит ему. Это потом, когда созреет хлеб и начнется  страда,
крестьян будут собирать на барщину шесть раз в неделю. А сейчас  он  почти
свободный человек.
     Жаку выпало трудиться в винограднике, подрезать молодые побеги, чтобы
они не слишком тянулись вперед и закладывали  больше  плодовых  почек.  Он
проходил с кривым садовым ножом вдоль шпалер, увитых виноградными  лозами.
Подрезал где надо, двигался дальше, а сам то и дело косил глазом на ворота
замка, хорошо видимые с пологого мелового склона,  на  котором  раскинулся
виноградник.
     Все время ему мерещилось, что вепря нашли  в  кустах,  все  поняли  и
сейчас за ним придут.
     В замке затрубил рог,  ворота  распахнулись,  и  показалась  странная
процессия. Впереди церковный служка нес хоругвь со святым Георгием, следом
на статном боевом коне ехал рыцарь, с ног до головы одетый в  железо.  Два
оруженосца несли за  ним  длинное  копье  с  кедровым  древком  и  тяжелый
двуручный меч. Позади всех семенили священник и несколько монахов, которых
всегда и повсюду много.
     Хотя забрало у рыцаря  было  опущено,  Жак  признал  его  по  коню  и
доспехам. Это был сеньор Ноэль, племянник старого барона де Брезака. Возле
леса  шествие  остановилось,  сеньор  Ноэль  опоясался  мечом,  принял  от
оруженосца копье и скрылся за деревьями. Пешие слуги  и  священнослужители
заспешили обратно к замку.
     Значит, господин баронет решил стяжать славу и сразиться со змеем?  В
добрый час! Жак немного поглядел на опустевшую дорогу и вернулся к лозам.
     Жак  работал  без  обеда  и  кончил  урок  засветло.  Управляющий  на
винограднике не появился, и Жак отправился к дому. Еще издали  он  заметил
толпу крестьян, собравшуюся посреди улицы. Из  толпы  доносились  крики  и
плач. Там, окруженная односельчанами, прямо на земле  сидела  Ивонна.  Она
раскачивалась и драла седые космы на  непокрытой  голове.  Ее  прерывистый
плач разносился между домами.
     Соседи объяснили Жаку, что  сегодня  около  полудня  змей  выполз  из
ущелья на луг, где паслось стадо, и сожрал разом четырех овец. Две из  них
принадлежали Ивонне. Теперь у ведьмы из всего хозяйства оставались  только
черный кот да поросенок, которого она держала в закутке хлева.
     "Божье наказание, - первым делом подумал Жак, и сразу же вслед за тем
мелькнула ужасная мысль: - Две другие овцы, чьи?.."
     У самого Жака было пять овец и корова, надзор за  которыми  на  время
отсутствия жены был поручен соседке.
     - Будь ты проклят! -  завопила  Ивонна,  ударив  сжатыми  кулаками  в
землю. - Узнаешь у меня, как обижать  старуху!  Добрый  сеньор  де  Брезак
убьет тебя сегодня! Убьет!..
     И в это самое мгновение раздался лошадиный  топот  и  из-за  поворота
вылетел конь сеньора Ноэля. Он был в  мыле,  боевая  попона  из  множества
стальных цепочек сбилась набок и волочилась по  земле,  поднимая  страшную
пыль. Конь промчался мимо остолбеневших крестьян и скрылся из глаз.
     Наступило тяжелое молчание. Крестьяне  не  больно  жаловали  молодого
баронета, он чаще всех прочих скакал бывало  по  колосящейся  ниве,  спеша
настигнуть убегающую косулю, но теперь всем вспомнилось другое.
     Когда Гастон Нуарье - рыцарь-разбойник напал на деревню и угнал  весь
скот, то сеньор Ноэль пустился за похитителем, настиг его и убил,  а  скот
вернул крестьянам, хотя по закону мог забрать себе половину добычи.  Да  и
сейчас молодой рыцарь вышел против дракона, который похищал мужицких овец.
И крестьяне жалели Ноэля де Брезака.
     - Ай-я-яй!.. - запричитала Ивонна. Она поднялась с земли и, продолжая
стонать, заковыляла к своей избушке. Жак тоже поспешил к дому.
     На этот раз беда обошла его стороной,  все  пять  овец  были  целы  и
испуганно жались друг к другу, запертые в специальном  загончике.  Корова,
привязанная рядом, тревожно косила глазом, а когда Жак входил, шарахнулась
от заскрипевшей двери.
     Жак протянул ей пучок свежей травы, но корова только вздохнула  и  не
притронулась к зелени.
     "Как бы молоко не пропало", - мрачно подумал Жак.
     Положение складывалось невеселое. Держать скот дома не хватит кормов,
ходить за травой на луг - страшно. Жак думал  целый  вечер,  но  не  видел
иного выхода, кроме того, который сразу пришел ему в голову.
     Едва стемнело, Жак постучал в дверь лачуги Ивонны. Ведьма открыла ему
и отступила вглубь, разглядывая гостя и щуря воспаленные, лишенные  ресниц
глаза.
     - Заходи, - сказала она. - Зачем пришел?
     Жак плотно затворил дверь и сказал в затхлую темноту:
     - Мне нужен волчий яд. Много.
     - Ай-ай! - старуха появилась откуда-то сбоку, держа в  согнутой  руке
пучок горящей лучины. Подпалила фитиль  в  плошке  с  виноградным  маслом,
коротко взглянула на Жака.
     - Кто же травит волков среди лета?
     - Не твое дело! - оборвал Жак. - Я плачу, ты продаешь.
     - Дорого обойдется, -  проскрипела  колдунья.  -  Сначала  яд,  потом
молчание,  коли  вдруг  в  замке  или  в  деревне  кто-нибудь   скончается
скоропостижно.
     - Что ты!.. - испугался Жак. - Никто  не  скончается,  -  он  немного
подумал и признался: - Для змея яд.
     - А!.. - закричала ведьма. - Для змея? Хорошо. Я ждала  тебя,  только
не думала, что это будешь именно ты, смирный Жак! Что же, тем лучше...
     Она выбежала из каморки и тут же вернулась с небольшим мешком.
     - Смотри, - зашептала она, - здесь все, что надо. Я научу. Денег  мне
не давай - даром даю. Ты только  барашка  возьми  пожирнее,  а  еще  лучше
поросенка. В жире отрава хорошо расходится. Своего бы отдала да  не  могу,
подохну я без него с голоду. Ты слушай, слушай!..
     Глубокой ночью Жак вышел за околицу.
     В  деревне  все  спали,  только  из  домика  Ивонны  сквозь   пузырь,
вставленный в  окно,  просачивался  свет.  Колдунья  не  ложилась,  ожидая
результатов мести.
     Луна, как и вчера поднялась на лесом. Полнолуние уже миновало, но все
равно света хватало с лихвой. Жаку даже приходилось  держаться  поближе  к
изгороди из колючих кустов терновника, чтобы с башни случайно не  заметили
одинокого человека, катящего тележку по ночной дороге.
     Вепрь лежал там же в кустах, где оставил его Жак.  Первым  делом  Жак
вырезал стрелу - она еще пригодится. Потом острым ножом во  многих  местах
надрезал толстую шкуру зверя. Он нашпиговал тушу резаным аконитом, сыпал в
раны белену и волчий корень, пудрил шкуру порошком мертвого гриба, напихал
в оскаленную пасть боронца, цикуты и жабьего глаза.
     Жак трудился, пока мешок не опустел.  Тогда  он  взвалил  истерзанную
тушу на тележку и повез ее вглубь леса к скалам.
     Дорога медленно  поднималась  в  гору.  Хорошо  смазанные  колеса  не
скрипели,  только  мелкие  камешки  похрустывали  под  ободами  да  иногда
слышался  легкий  стук  -  это  тележка  наезжала  на  камень   покрупнее.
Исчерченная  ножом  туша  кабана  громоздилась  над  бортами.  Теперь  Жак
чувствовал к  бывшему  врагу  почти  нежность.  Это  была  удачная  мысль:
скормить вепря дракону и так разом избавиться  от  обоих.  Если,  конечно,
змей не сожрет заодно и Жака.
     Тропинка раздвоилась, Жак свернул на ту,  что  поуже.  Она  зигзагами
поднималась к вершине утеса, возвышавшейся  над  ущельем  дракона.  Когда,
задыхаясь от усталости, Жак вышел к обрыву, уже  почти  рассвело.  С  неба
неприметно опустилась  обильная  роса,  туман  собирался  в  низины.  Лес,
окружавший скалу, стоял по пояс в тумане, а круглые башни замка, маячившие
вдали, казались отсюда ничтожно маленькими.
     Жак подошел к краю расщелины, осторожно  глянул  вниз.  Густой  белый
туман наполнял ущелье, не позволяя видеть. Вздохнув, Жак отошел от края  и
прилег неподалеку от тележки. Он  был  согласен  рисковать  собой,  но  не
делом.
     Придется немного обождать.
     Жак, не спавший две ночи  подряд,  незаметно  задремал  и  проснулся,
когда солнце, поднявшееся над  кронами  деревьев,  заглянуло  в  ущелье  и
разогнало туман. В ярком свете обрыв уже не казался ни слишком крутым,  ни
чрезмерно высоким. Если дракон захочет, он в два счета заберется сюда. А в
том, что чудовище живет  именно  здесь,  сомнений  больше  не  оставалось.
Кусты,  раньше  покрывавшие  дно  расщелины,  были  выломаны  и  вытоптаны
огромными лапами.  Особенно  пострадали  они  там,  где  ущелье  сжималось
настолько,  что  вершины  нависающих  деревьев  совершенно  скрывали  его,
образуя подобие пещеры с живым зеленым сводом.
     А  на  голой  каменистой  площадке   перед   самым   логовом   лежало
искалеченное тело Ноэля де Брезака. Стальные доспехи были  смяты,  руки  и
ноги неестественно вывернуты, сквозь прорези  шлема  натекла  лужа  крови.
Переломленное копье и двуручный меч валялись неподалеку.
     Жак взялся за ручки тележки. Даже если чудища нет в норе,  оно  скоро
вернется и не пройдет мимо отравленной приманки.
     Тележка с  грохотом  покатилась  по  крутому  склону,  несколько  раз
подпрыгнула, перевернулась, одно колесо отлетело в  сторону,  и,  наконец,
тележка и истерзанный кабан порознь шлепнулись на площадку внизу. И  сразу
же, в ответ на раздавшийся  шум  из  тьмы  переплетшихся  стволов  донесся
жуткий шипящий звук:
     - Кх-х-х!..
     Жак, едва удержавшийся на склоне, упал  на  землю;  редкая  трава  не
могла прикрыть его, и он понимал, что если змей взглянет наверх, то сейчас
же обнаружит непрошенного гостя. Теперь обрыв казался совсем ничтожным.
     Внизу посыпались камни, заскрипело сгибаемое  дерево,  и  из  черного
провала расщелины одним мгновенным рывком выдвинулась голова змея.  Быстро
перебирая чешуйчатыми лапами, он выбрался из норы, сильным ударом отбросил
в сторону доспехи баронета.
     Массивная лапа поднялась второй раз и ударила вепря. Громко хрустнули
кости.
     Жак, вжавшись в землю, затаился между кустиками иссопа и глядел, не в
силах отвести глаз.
     Нет, это был не тот  игрушечный  змей,  которого  с  такой  легкостью
пронзает  на  иконах  скачущий  Георгий  Победоносец.  В  ущелье  разлегся
настоящий дракон, покрытый несокрушимой броней, вооруженный острым гребнем
вдоль спины и всесокрушающего хвоста. Кривые когти напоминали мавританские
сабли, а клыки в открытой пасти были почти полутора пядей длиной. От морды
до хвоста в чудовище насчитывалось не меньше тридцати шагов.
     Дракон наклонил пасть над кабаном и,  блеснув  клыками,  оторвал  ему
голову.  Лапа  нетерпеливо  рванула  тушу,  распоров  вепрю  брюхо.  Издав
знакомый шипящий звук, дракон окунул морду в кровавое месиво. Через минуту
все было кончено. От кабана не осталось даже костей, и дракон разлегся  на
солнце, прикрыв маленькие пронзительно красные глазки морщинистыми нижними
веками. Тонкий раздвоенный язык метался между оскаленных зубов.
     Солнце поднялось совсем высоко, отвесные  лучи  немилосердно  палили,
над известковыми утесами, переливаясь, дрожало прозрачное марево нагретого
воздуха.  От  сухой  травы  тянуло  душным  пряным  ароматом.  Из   ущелья
поднималось зловоние. Голова кружилась, склоны  плыли  перед  глазами.  Но
уходить было  нельзя,  во-первых,  потому,  что  малейшее  движение  могло
привлечь внимание лежащего чудовища, а во-вторых, Жак знал, что если уйдет
сейчас, то уже никакими силами не  заставит  себя  вернуться  и  проверить
действие яда.
     Дракон вздрогнул,  раскрыл  глаза  и  медленно  переполз  к  телу  де
Брезака. Лизнул алым языком засохшую кровь, потом опустил морду на  землю.
Хвост дракона беспокойно дергался, гремя чешуей по  камням.  Движения  его
становились все  более  редкими  и  вялыми,  наконец  прекратились  вовсе.
Красные глаза потухли.
     Жак ожидал, что отравленный колосс будет реветь, кататься по  камням,
биться в судорогах на дне ущелья. Но ничего этого не было: громада дракона
недвижно лежала перед ним, вокруг глаз толклись мухи.
     Жак еще долго выжидал, опасаясь, что страшилище просто спит.  Наконец
решившись, он поднялся на колено и взял лук. Стрела ударилась  о  костяную
пластину на морде дракона и отскочила, не оставив следа. Дракон  продолжал
лежать.
     По осыпающемуся под  ногами  склону  Жак  спустился  вниз,  осторожно
приблизился к чудовищу. В трех  шагах  от  уродливой  головы  остановился,
поднял с земли двуручный меч господина  де  Брезака,  выставив  его  перед
собой, подошел к монстру вплотную, нацелился острием  в  фигурную  ноздрю,
зияющую над  пастью,  и  что  есть  силы  навалился  на  рукоять.  Секунду
казалось, что кожа дракона не уступит натиску стали, но потом клинок легко
и быстро вошел в плоть, погрузившись до половины.
     Дракон не шелохнулся. Из рассеченной ноздри вытекла  струйка  зеленой
крови.
     Жак  отвернулся  от  поверженного  чудовища  и  принялся   насаживать
слетевшее колесо. Потом отыскал стрелу, впрягся в  тележку  и  покатил  ее
прочь. У выхода из ущелья оглянулся: рыцарь Ноэль сеньор де  Брезак  лежал
рядом с убитым гигантом. Меч рыцаря торчал из окровавленной морды.
     Всякий увидавший эту картину поклялся бы, что доблестный рыцарь  убил
дракона, но и сам был повержен издыхающим чудовищем.
     - Ты навек прославишься, добрый сеньор, - пробормотал Жак.
     Отойдя от скал на приличное расстояние, Жак принялся собирать хворост
и грузить его на тележку. Разрешение на сбор у него было. Стрелу и лук  он
спрятал в одной из вязанок. Теперь  никого  не  удивит,  что  делал  он  с
тележкой в лесу.
     Вскоре он уже вывозил груз из леса. На краю поля  остановился,  вытер
рукавом пот со лба.
     Хлеб стоял стеной. Усатые колосья пшеницы покачивались на ветру.  Еще
две недели - и можно будет жать. Ничего не скажешь - удачный  год,  урожай
будет по меньшей мере сам-десят. И если больше ничего не случится, то даже
после выплаты всех повинностей хлеба хватит до следующего лета.





                                ЦИРЮЛЬНИК


     Всю ночь Гийома Юстуса мучили кошмары, и утром он проснулся с тяжелой
головой. Комната была полна дыма, забытый светильник  чадил  из  последних
сил, рог, в который была заключена лампа, обуглился и скверно вонял. Юстус
приподнялся на постели, задул лампу. Не  удивительно,  что  болит  голова,
скорее следует изумляться, что он вообще не сгорел  или  не  задохнулся  в
чаду. Хорошо еще, что ставень плотно закрыт, и свет на улицу не  проникал,
иначе пришлось бы встретить утро в тюрьме: приказ магистрата,  запрещающий
жечь по ночам огонь,  соблюдается  строго,  а  караул  всегда  рад  случаю
вломиться среди ночи в чужой дом.
     Юстус распахнул окно,  вернулся  в  постель  и  забрался  под  теплое
одеяло. Он  был  недоволен  собой,  такого  с  ним  прежде  не  случалось.
Возможно, это  старость;  когда  человеку  идет  пятый  десяток,  слова  о
старости перестают быть кокетством и превращаются  в  горькую  истину.  Но
скорее всего, его просто выбил из колеи таинственный господин Анатоль.
     Слуга Жером неслышно вошел в  комнату,  поставил  у  кровати  обычный
завтрак Юстуса - тарелку сваренной на воде овсяной каши  и  яйцо  всмятку.
Юстус привычно кивнул Жерому, не то здороваясь, не то благодаря.  Есть  не
хотелось,  и  Юстус  ограничился  стаканом  воды,  настоянной  на   ягодах
терновника.
     Город за окном постепенно просыпался. Цокали копыта лошадей, скрипели
крестьянские телеги, какие-то женщины, успевшие повздорить с утра,  громко
бранились,  и  ссору  их  прекратило   только   протяжное   "берегись!..",
донесшееся из окон верхнего этажа. Кумушки,  подхватив  юбки,  кинулись  в
разные стороны, зная по опыту, что вслед за этим криком им на головы будет
выплеснут ночной горшок.
     Книга, которую Юстус собирался читать вечером, нераскрытой лежала  на
столике. Такого с ним тоже еще не бывало.