йти средства от чего угодно. У народа создается впечатление,  что  кроме
арабской кухни аптекарей не нужна больше никакая медицина,  ведь  врач  не
может обойтись без аптеки, а аптекарь с легкой душой, даже не взглянув  на
больного, выдает лекарство  от  любой  хвори.  Поэтому  сегодня  прийдется
драться и за бедных больных, и за собственный денежнеый мешок.
     На улице святого Иакова  Патена  ждали  и  сразу  провели  в  комнату
больного. Это был худенький мальчик лет десяти. Он еще спал.  Его  бледное
лицо с заострившимися чертами сливалось с подушкой  и  было  бы  почти  не
видно, если бы не яркая красная сыпь,  покрывавшая  лоб  и  щеки.  Ребенок
страдал скарлатиной.
     Патен взял  его  за  руку,  нащупал  чуть  заметную  ниточку  пульса.
Конечно, мальчик сильно ослабел после  двадцати  кровопусканий,  сделанных
ему за последние десять дней, зато стремительность блуждающей влаги у него
уменьшилась,  жар  спал,  коже  вренулась  бледность,   и   даже   роковой
треугольник на лице не так бросается в глаза. Теперь  можно  приступать  к
лечению  слабительными.  Древние  в  этом   вопросе   единодушны:   всякую
воспалительную  лихорадку  следует  лечить  удалением  избытка   крови   и
очищением желчных путей. Кровопускание и  слабительное  -  вот  два  друга
врача. Правда, в последние годы среди самих докторов появились  противники
благодетельного кровопускания. Особенно обидно видеть в их числе  великого
Рабле. Веселый доктор запрещал применять кровопускания при  ангине;  более
того, он объявил, что детям кровопускание вообще не может  быть  показано.
Но в  этом  вопросе  Патен  был  несогласен  с  Рабле.  Там,  где  говорят
Гиппократ, Гален и Павел Эгинский, автор Пантагрюэля должен молчать.
     - Давайте больному сироп из ревеня, - сказал Патен  кормилице,  молча
ожидавшей его решения. - Сироп сделайте сами:  отварите  стебли  ревеня  в
белом вине и добавьте немного  меда.  Кроме  того,  давайте  ребенку  пить
сухарной воды или ячменного  отвара,  сколько  вместит  и  даже  несколько
больше. Если ревень не окажет  своего  действия,  больной  должен  принять
олеум рицини. В аптеке следите, чтобы вам не  подсунули  фальшивое  масло.
Настоящее касторовое масло должно быть прозрачно,  прохладно  и  не  иметь
никакого запаха. Вечером я, возможно, зайду еще раз.
     С этими словами  Патен  развернулся  и  вышел  из  комнаты.  Мальчик,
вздрогнувший во сне при звуках докторского голоса, снова затих.
     Времени до начала процесса оставалось уже не так много.  Патен  успел
вернуться домой, облачиться в красную докторскую мантию и  четырехугольный
берет, взять нужные книги, сесть на  лошадь  (недостойно  звания  было  бы
явиться на заседание пешком) и вовремя прибыть во дворец юстиции.
     Народ  уже  начинал  собираться.  Доктора  Патена  узнали.  На   него
показывали пальцем, кричали  "виват!",  улюлюкали.  Толпа  была  настроена
воинственно, но еще не знала, на чьей стороне ее симпатии.
     Судебный пристав встретил Патена у дверей парламента и провел  его  в
небольшую комнатку, где доктор мог бы  собраться  с  мыслями  в  последние
минуты перед слушанием дела.
     Ги Патен был медиком догматической школы. Всякое новшество,  особенно
в медицине, поначалу опасно - это он усвоил твердо. С детских лет врезался
ему в память один случай. Тогда он, сын почтенных юристов, заболел  редкой
в наше время и не слишком опасной болезнью - английской потовой  горячкой,
а какой-то негодяй уговорил его отца лечить сына рвотным вином. До сих пор
доктор Патен помнит скверный металлический вкус во рту, разъедающую горечь
желчи, судороги выворачиваемого наизнанку тела, дрожь в  ногах  и  долгую,
много дней  не  стихавшую  головную  боль.  Шарлатан  подсунул  ему  дурно
приготовленный  препарат.  Юный  Ги  выжил  с  трудом  и  на   всю   жизнь
возненавидел  минеральные  лекарства.  К  тому  же,  он  был  вопитан   на
произведениях древних авторов, его кумирами были Платон и Цицерон, Гомер и
Вергилий. Все, что шло от  древних,  было  хорошо,  даже  имя  свое  Патен
произносил на старинный лад: Гюи, хотя уже тогда в Париже чаще можно  было
услышать краткое Ги. Когда же Патен начал изучать  медицинцу,  он  увидел,
что никто из великих врачей прошлого: ни Герофил, ни Цельс,  ни  мудрейший
Гален, ни Руф из Эфеса, ни тем  более  сам  божественный  Гиппократ  -  не
давали больным много лекарств. А что сказал Гиппократ, то сказал сам  бог.
Полифармация же получила свое начало от Гебера и других арабов, у  которых
было много трав, но мало знаний.
     Так  началась  борьба  Ги  Патена  против  злоупотреблений  фармации,
приведшая его сегодня в этот дворец.
     Большой зал во дворце юстиции был набит  битком.  Свыше  шести  тысяч
парижан пришли послушать, как будут разбирать скандальное дело.  В  первом
ряду восседают аптекари, в парадных кафтанах с пышными  жабо,  с  цеховыми
медалями  на  груди.  Глядят  насторожено  и  зло.  Черно-белыми  кляксами
выделяются в толпе рясы монахов. Это  тоже  враги.  Духовенство  не  может
простить Патену вольный язык, речи против схоластики, в  защиту  подлинной
философии древних. Особенно же озлили их слова, сказанные по поводу чумы в
Риме: "Чума унесла тридцать шесть добрых и  ученых  медиков,  но  пощадила
папу и кардиналов, потому что они злее самой чумы. Хороших врачей всюду не
хватает, а папы и кардиналы всегда в избытке".
     Доктора и бакалавры медицины собрались в центре зала. Их симпатии  на
его стороне, но они слишком хорошо знают, чью руку держит первый  министр.
А вот за остальных, всесильную и одновременно безликую тысячеглазую толпу,
прийдется сражаться. Ведь именно она, а  вовсе  не  парламент  и  даже  не
кардинал Мазарини решает, к кому придут лечиться больные.
     Королевский прокурор поднялся  со  своей  резной  скамьи  и  принялся
читать обвинительный акт:
     - Аптекари города Парижа против  доктора  медицины  Гюи  Патена.  Мы,
аптекари королевского города Парижа, заявили и заявляем, с  подтверждением
клятвой каждого пункта, следующее:
     Истинно,  что  закон  под  страхом  различных   наказаний   запрещает
причинять вред, ущерб, а также иным  образом  злоумышлять  против  всякого
человека, занимающегося честным и пристойным ремеслом.
     Верно также, что  искусство  фармации  с  древних  времен  почитается
благородным и необходимым, и что многие цари и иные достойные люди  в  сем
занятии с пользой для себя и мира немало упражнялись.
     В третьих, верно, что доктор медицины Гюи Патен, движимый  ненавистью
к нашей изящной науке, устно и  в  печати  совершал  многие  нападения  на
отдельных  аптекарей  и  всю  фармацию.   Будучи   цензором   медицинского
факультете, означенный Патен препятствовал  выходу  в  свет  многих  наших
сочинений, с томлением ожидаемых как больными, так и врачующими...
     Патен чуть заметно усмехнулся. Да, он действительно  немало  попортил
крови напыщенным болванам с Малого Моста. И дело тут  вовсе  не  в  личной
ненависти. Иной раз и  среди  аптекарей  встречаются  честные  люди,  а  в
аптеках среди дьявольских составов попадаются хорошие лекарства.  В  конце
концов, Парацельс прав: "Весь мир - аптека", а Гомер сказал:  "Много  есть
разных лекарств, но также и ядов". Всякое лекарство  может  быть  ядом,  и
всякий яд - лекарством. Даже ненавистное рвотное вино. Но он не скажет  об
этом ни слова, сейчас важнее сокрушить фармацевтов, чтобы спасти медицину.
Раздавить всех этих итальяшек, арабских прихвостней, неучей  и  недоумков,
чтобы восстановить высокий авторитет истинной науки.
     - Несомненно и то, что четырнадцатого марта сего года упомянутый  Гюи
Патен защищал в  собрании  на  улице  Бюшери  собственные  свои  тезисы  о
воздержанности в жизни и лечении, где с гневом и даже яростью обрушился на
парижских и иных аптекарей и, нарушая  законы  и  статуты  университета  и
медицинского факультета, обращался к необразованной  черни,  в  результате
чего торговля истцов нарушилась и великие цеху грозят убытки...
     Далее Патен  не  слушал.  Он  хорошо  знал  этот  документ,  советник
Ламуаньон потихоньку показал его еще вчера вечером.  Сейчас  всего  важнее
было хорошо начать оправдательную речь.
     Наконец до его ушей донеслось:
     - Доктор Гюи Патен, ответчик, что вы можете сказать в свою защиту?
     Патен глубоко вздохнул и вышел на кафедру. Там он остановился и вдруг
улыбнулся публике. Такого еще не бывало на заседаниях парламента.
     - Наши аптекари, - начал Патен, - жалуются, что я их не  люблю,  сами
же они меня ненавидят. Если бы они могли, то отравили бы меня всеми своими
лекарствами сразу, но, к счастью, я обхожу  аптеки  стороной.  Почему?  Да
просто я слишком хорошо знаю, кто и как хозяйничает в  этих  лавках.  Даже
январь со своей непогодой менее убийственен, чем наши аптекари.  Не  будем
голословными  и  прочтем  несколько  строк  из  одного   фармацевтического
сочинения,  книги,  как  сказано  в  предисловии,  необходимой  медикам  и
фармацевтам и полезной всем любознательным.
     Патен распахнул загодя  припасенный  том  и  громко,  нараспев  начал
читать:
     - Возьмите двух новорожденных щенят, изрубите их на куски, положите в
горшок,  прибавьте  фунт  живых  земляных  червей  и  кипятите  в  течение
двенадцати  часов.  Отвар  укрепляет  нервы,  помогает  при  меланхолиевой
болезни и параличе.
     Он вскинул голову и спросил:
     - Нет ли  здесь  желающих  испробовать  этого  супа?  Спешите,  лавки
открыты!
     В зале зашумели, кто-то нервно рассмеялся.
     - И не все ли равно, кто это написал, - продолжал  ободренный  первым
успехом Патен, - Батиста Порта, Турнейссер  или  же  присутствующий  здесь
господин Кроль, чьей книге я, к сожалению, не сумел помешать увидеть свет.
Все эти сочинения похожи и годны только на то, чтобы делать из них  пакеты
для бакалейщиков. Вот вам строки из другой сокровищницы полифармации: "Кал
кошачий смешать с луковым соком, тем мазать плешь, и волосы вырастают".  -
Патен тряхнул густой черной шевелюрой и,  ткнув  рукой  туда,  где  сидели
аптекари, все как один украшенные пышными завитыми париками, потребовал:
     - Кто из вас решится снять парик  и  объяснить,  почему  вы  сами  не
воспользовались  своими  секретными  средствами?   Или   вы   боитесь   за
аптекарскую мудрость, которая заключена в одной только лысине?
     Наконец он  добился  своего:  зал  грохнул  дружным  хохотом.  Патену
пришлось кричать, чтобы его услышали:
     - Если бы меня укусил заразный скорпион, я бы не прибег ни к териаку,
ни к какому иному секретному  средству,  продающемуся  в  лавочках.  Я  бы
перевязал язву и приложил к ней оттягивающее, а в случае  сильной  боли  и
жара я бы пустил себе кровь. По счастью, у нас нет ядовитых животных. Зато
у нас  есть  аптекари  и  шарлатаны,  сторонники  антимония.  Они  успешно
заменяют змей и скорпионов!
     В зале творилось невообразимое. Люди хватались  за  бока,  задыхаясь,
опускались на пол. Хохот душил всех. Сейчас перед ними выступал  достойный
преемник Рабле, не зря носящий почти  забытый  титул  "веселого  доктора".
Недаром же известный острослов и дуэлянт Сирано де Бержерак посещал лекции
Патена и, как  говорили,  не  для  того,  чтобы  изучать  анатомию,  столь
необходимую в его профессии. Искусству беспощадного высмеивания противника
- вот чему учился у доктора славный забияка.
     - Даже лучший из химиков не сделал в жизни ничего доброго,  -  кричал
Патен, - за один только год шарлатаны отправили на тот свет  больше  сотни
людей.  Впрочем,  природа  старается  возместить  ущерб,  ибо,   как   мне
достоверно известно, за этот же год  во  Французском  королевстве  родился
один человек, который станет честным аптекарем. Желаю вам  всем  избегнуть
соблазнов нынешних отравителей и дожить до той минуты,  когда  он  откроет
свое дело.
     Я не думаю,  чтобы  на  земле  были  шарлатаны  более  законченные  и
извращенные, чем обвиняющие меня химики, которых я знал нищими  бродягами,
бахвалами и невежественными лжецами. Один  из  моих  обвинителей,  имеющий
наглось  называть  себя  медиком  и  ятрохимиком,  услыхал   где-то,   что
знаменитый Авиценна советовал промывать больные глаза  раствором  тинкали,
но, не зная, что это такое,  применил  для  примочек  алкали,  чем  немало
увеличил число слепых на церковных папертях.
     Хохот постепенно стих. Патена  теперь  слушали  внимательно,  отмечая
недолгим, но дружным смехом каждый его выпад в сторону противника.
     - Вы спросите, за что ненавидят меня недоучки,  школяры  от  химии  и
арабской магии? За то, что я использую простую и недорогую медицину, а  не
медицину расточительную, которая наполняет кассы фармацевтов и расставляет
ловушки  кошелькам  больных.  Если  бы  у  аптекарей  было  хоть   немного
честности, они не смешивали бы горячего с прохладным, а влажного с  сухим,
не сыпали бы в отвары  золота,  чтобы  поднять  его  цену,  не  заставляли
глотать обременяющий желудок камень гиацинт, а положили бы в состав  цветы
гиацинта. Но они  все  это  делают.  Делают  и  многое  другое.  Во  время
приготовления териака - самого дорогого и бесполезного лекарства  -  берут
перламутр вместо жемчуга,  мел  вместо  алебастра,  местную  жирную  глину
вместо армянского битума. Я сам видел, как  обычное  дерево  перекрашивали
под   лимонно-желтый   сандал.   Но   еще   страшнее   аптекарей-арабистов
аптекари-химики. Они заставляют больных глотать "вечные пилюли" из свинца,
затем предлалают искать их в экскрементах  и  глотать  снова.  Они  травят
народ сурьмой, ртутью и крысиным ядом. И после этого смеют  называть  себя
последователями Асклепия! Да оджин их антимоний  убил  в  Германии  больше
людей, чем шведский король!
     Аптекари слушали молча, в напряженных позах. Они понимали,  что  дело
оборачивается не в их пользу. Над ними  смеялись  даже  члены  парламента.
Патен говорил уже больше полутора часов, но никто не замечал времени,  все
требовали продолжения.
     - Тысячу семьсот лет назад  достойнейший  Асклепиад  призвал  "лечить
полностью, быстро, приятно". Нынешние поборники арабской  кухни  не  умеют
действовать приятно, зато они полностью и быстро отправляют  пациентов  на
тот свет своими ядовитыми как понтийская  утка  средствами.  Поэтому  я  и
говорю, что если у вас возникнет болезнь, то  не  нужно  пожирать  столько
пилюль,  лизать  столько  сиропов  и  опустошать  лавки  аптекарей,  чтобы
уменьшить вес мерзкой влаги,  являющейся  генератором  болезней,  не  надо
прибегать к чемерице,  дьявольскому  уроду  антимонию  и  другим  пагубным
медикаментам,  которые  сами  нуждаются  в  очистке,  прежде  чем   смогут
безболезненно очищать наши тела.  Вместо  этого  выпустите  лишнюю  кровь,
нежным промывательным очистите желудок - и, с божьей  помощью,  вы  будете
здоровы. Провались к черту весь ворох лекарств, таких, как  рвотное  вино,
идол дураков -  безоар,  роскошный  состав  -  териак,  митридат  -  смесь
зловонных трав, другие вонючие отбросы, которые не больше благоприятствуют
выздоровлению, чем известь или пепел,  и  являются  обычными  нелепостями,
сфабрикованными незнающими  мошенниками,  стервятниками,  прокравшимися  в
святой храм медицины!..
     Процесс был выигран.
     Когда  адвокат  аптекарей  попытался  подняться  на   трибьуну,   его
встретили свистом, улюлюканьем и  таким  градом  моченых  в  уксусе  груш,
пареной репы и  другой  снеди,  захваченной  из  дому  предусмотрительными
парижанами, что ему пришлось спасаться бегством. Речь не была произнесена.
Аптекари поспешно отправились по домам и заперли лавки.
     Вечером разошедшаяся толпа разгромила одну из аптек  и  воздвигла  на
площади перед домом Патена пышный  монумент,  сооруженный  из  майоликовых
сосудов  для  териака,  распотрошенного  чучела  крокодила  и  целой  кучи
клистирных трубок.
     Но это было потом, а пока Патен выслушивал хвалебную речь  президента
Талона, принимал поздравления коллег и товарищей и никак не мог привыкнуть
к такой потрясающей, великолепной победе. Голова у него кружилась, и он не
сразу понял, что говорит ему очередной подошедший. Только  потом  до  него
дошло, что рядом стоит нянька того больного мальчика, у  которого  он  был
утром.
     - Доктор, - повторила она, - Жано умер. Открыл глазки,  посмотрел  на
меня, прошептал: "Ах, как хорошо!" - и умер.
     На секунду Патеном овладела растерянность. В который уже раз  у  него
умирают  больные  скарлатиной.  Кажется,  если  не  лечить  их  вовсе,  то
выздоровлений   будет   больше.   Неужели   он   сам   чем-то   напоминает
отравителей-аптекарей? Патен представил насмешливый взгляд Поля  Куртуа  -
известного противника  кровопусканий,  услышал  его  голос,  произносящий:
"Больной скончался при всех признаках  глубокого  обескровливания".  Этого
Патен не мог вынести. Он резко выпрямился, сердито глянул на женщину:
     - Лечение проводилось правильно. Видимо, вы давали ему  слишком  мало
питья!
     Он чувствовал, что надо добавить еще краткий афоризм, но никак не мог
отыскать подходящей к случаю  фразы.  "Полностью,  быстро,  приятно",  "Не
повреди", "Врачу - исцелися сам!" Нет, в данном случае  все  это  неверно.
Если больные предпочитают умирать при правильном лечении, то тем хуже  для
больных...
     - Скарлатина, - медленно произнес  доктор  Патен,  -  хочешь  или  не
хочешь, но я приучу тебя к кровопусканиям!
     Кормилицу оттеснили в сторону. Патен стоял посреди зала, по  которому
уже успела разнестись молва о  новом  словечке  доктора.  Он  улыбался,  с
важностью кивал, и никто на свете не мог бы догадаться, что славный доктор
изо всех сил старается задушить в себе невероятную, еретическую  мысль:  а
что, если в следующий раз, прежде чем пускать кровь, испробовать  все-таки
другие средства?



Святослав ЛОГИНОВ


     АНАЛИТИК

     В то утро жители города Кобурга были развлечены скандальным зрелищем:
всюду  прославленный  профессор  истории  и  поэзии,  заслуженный   доктор
медицины, почтенный директор гимназии Андеас Либавиус бежал  по  улице.  К
тому же, к вящему смущению обывателей, на докторе вместо подобающей ему по
годам и званию мантии был надет старый во многих местах прожженый  камзол,
а в руках он сжимал огромнейшие, черные от копоти щипцы.
     Доктор гнался за обидчиком.
     Несомненно, его противник, молодой и более легкий на ногу,  сумел  бы
спастись от разъяренного профессора, если бы не  споткнулся  и  не  рухнул
прямо в уличную грязь.
     - Значит, мы боимся замарать ручки и огорчить наш благородный нос?  -
зловеще  проговорил  подоспевший  Либавиус  и,  ухватив  своими  страшными
щипцами беспомощного юнца за шею, принялся окунать  его  головой  в  лужу,
сопровождая каждое погружение кратким наставлением:
     - Запомни, сопляк, царских путей в геометрию нет,  так  сказал  Эвкли
д... Добродетель и порок, согласно Аристотелю,  указывают  на  различия  в
движении или деятельности, понял, лентяй? Ведь это  о  тебе  писал  Гебер:
"Кто увлекается воображением, тщеславием и следующими  за  ними  пороками,
так же  неспособен  заниматься  алхимией,  как  слепой  или  безрукий".  А
поскольку, по мнению Разеса "начало нашего делания есть очищение", то  ты,
как часть нечистая, можешь оставаться здесь и  жрать  конский  навоз,  раз
тебе не по нраву трудиться в лаборатории!
     С этими словами Либавиус отпустил  провинившегося  школяра,  отряхнул
полы заляпанного камзола, поправил сбившееся набок плоеное жабо и,  тяжело
дыша, отправился в обратный путь.
     Подойдя к  дверям  лаборатории,  располагавшейся  в  бывшем  тюремном
флигеле, Либавиус привычно задержал дыхание  и  лишь  потом  шагнул  через
порог и окинул помещение строгим проверяющим взглядом.
     Как все здесь непохоже на ту идеальную лабораторию, что сам  Либавиус
придумал  и  описал  еще  пятнадцать  лет  назад!  Настоящая  алхимическая
мастерская должна иметь отдельный зал для печей