ницы  выморочной  деревни.  Некоторые  уже  отоварились,  но   не
уходили, поддерживая светскую беседу.  На  продажу  был  выставлен  черный
хлеб, мятные пряники каменного свойства и яблоки крымского сорта козу-баш,
от долгого и нерадивого хранения и впрямь ставшие похожими на козью морду.
Кроме  того,  была  еще  пара  импортных  туфель   производства   местного
кооператива. Каждая бабка брала  их,  осматривала  и,  оценив,  возвращала
обратно.
     - Добрый день, - сказал Ефим, подходя.
     Покрытые платками головы на мгновение повернулись к нему, затем вновь
возобновился прерванный было разговор. Бабки говорили быстро со  странными
жалобно-вопросительными интонациями, обрывая фразы, казалось, на  середине
слова. Понять нельзя  было  ничегошеньки.  Не  ясно  даже,  по-русски  они
говорят или опять на своем мазовецком.
     - Кто-нибудь может сказать, сколько сейчас времени? -  громко,  ни  к
кому в особенности не обращаясь, спросил Ефим.
     Беседа вновь прервалась, потом одна бабка, наклонившись к  товарке  и
указывая на Ефима зажатой в темной  руке  неошкуренной  рябиновой  палкой,
отчетливо произнесла:
     - Гэвэр музар. Мэдабэр  ло  барур,  кэ'илу  hу  ло  руси.  Канир'э  -
йеhудон.
     Все было ясно. Ефим послушно умолк.  Потом,  решившись,  прошел  мимо
очереди, протянув деньги, сказал:
     - Две буханки, пожалуйста, - и неожиданно получил и хлеб, и сдачу.
     Старухи  неодобрительно  смотрели  на  нарушителя,  но  ни  одна   не
вмешалась. Очевидно, вымершие мужчины пользовались в  деревне  льготами  и
преимуществами.
     - У вас часов тоже нет? - обратился Ефим к продавщице.
     Спросил, как в прорубь прыгнул.
     - Nesaprotu, - ответила та, приветливо пододвигая  бучанский  ящик  с
отходами крымского производства. - Vai tu abolus negrili?
     Ефим попятился. Он узнал местную диву, с которой повздорил намедни.
     Из деревни Ефим вышел в  полном  раздрае  чувств.  Шагал,  размахивая
авоськой и пел на прежний мотив:
     - А хле-еба-а черного я-а все-таки купи-ил!..
     Навстречу по дороге плелись еще две старухи. Должно быть, спешили  на
большую распродажу из какой-то совсем уж затруханной деревни, куда и ворон
костей не заносит, и автолавка не заезжает.
     - Привет, бабуленьки! - крикнул Ефим. - Кумарет шалтравух!  [кумарет,
шалтравух - сорта яблок]
     - Мен тусiнбеймiн, - ответила одна, а вторая добавила:
     - Би олгох гуй.
     - Ну конечно, - улыбнулся Ефим. - Чего еще от вас ожидать?
     Старухи засмеялись визгливо, и первая не без кокетства сказала:
     - Келе алмайтынма катты экiнмiн.
     - Я так и знал, - подтвердил Ефим.
     Хорошо поговорили, содержательно.
     Поднявшись до половины склона, Ефим свернул  к  ближней  яблоне.  Там
лежал штрифель.
     - Повторяетес-сь... - прошипел Ефим и со сладострастным  наслаждением
растоптал яблоко.
     Потом он проверил баррикаду на амбразуре. Доски были сбиты и валялись
в глубине дота.
     - Ну я вас! - угрожающе проскрипел Ефим и помчался ко входу.
     Захарыч ожидал его возле  дверей.  На  этот  раз  он  оставил  где-то
саперную лопатку, зато приволок небольшой рогожный мешок.
     - Гэй, стораж! - позвал Захарыч. - Глядзi, якi торф  добры.  У  торфы
трэба ховаць.
     Ефим раскрыл протянутый мешок. Там была какая-то  сероватая  пакость.
Может и в самом деле - торф. Ефим поднял мешок и высыпал торфяную муку  на
голову деду.
     - Вон отсюда, - раздельно произнес он. - Еще раз  тебя  тут  увижу  -
убью. Усек?
     Он с грохотом захлопнул стальную дверь, следом  деревянную.  Пробежал
подземными ходами к жилому доту, припал к бойнице. Под яблоней  ничего  не
было видно. Должно быть, опять зеленый сорт попался -  не  иначе  -  ренет
Симиренко. Ненавижу! Но дед-то, а? Каков  шутник?  Ничего,  я  ему  устрою
добры торф. Забудет, как шутки шутить. Дай срок, я тебя поймаю...
     Ефим сбросил плащ, подошел к столу.  Тесто  в  деревянной  дежке  уже
поднялось. Ефим примял его и вывалил на присыпанный мукой стол.  Он  месил
это тесто так, словно перед ним был виновник всех последних событий. Хотя,
собственно говоря, что такого произошло за эти дни? Да ничего! И психовать
незачем.  С  Захарычем  он  разберется  потом,  а  сейчас  предстоит  печь
штрудель.  Настоящий  верхненемецкий  штрудель  с   настоящим   тирольским
розмарином.
     Спокойная размеренная работа вернула Ефиму благодушное настроение. Он
готовил начинку:  резал  тонкими  ломтиками  восково-желтые  с  золотистым
отсветом яблоки и рассуждал вслух:
     - Ну и что такого? Главное - не нервничать. Я сюда отдыхать  приехал.
У меня все в порядке. Просто края кругом дикие. И люди, которые остались -
тоже. Никто надо мною не издевался, они меня всего-лишь  не  понимали.  Мы
чужие. Тут уже не разобрать, кто настоящий - я или они, мы просто  разные.
Нам  договориться  сложнее,  чем  элоям  и  морлокам.  Я  легче  с  немцем
договорюсь, в каске и с железным крестом...
     Легкий шорох заставил его  оглянуться.  Возле  запертой  двери  стоял
немец. Совершенно такой, как представлялось. В каске. С крестом.  Курносое
рыльце автомата смотрело в живот Ефиму.
     - Штрудель зи дойч? - гортанно спросил фриц.
     - Скрыжапель, - ответил Ефим. - Сюислеппер [скрыжапель, сюислеппер  -
сорта яблок].
     - Зер гут, - согласился немец и немедленно растворился.
     - Все ясно, - сказал Ефим. - Я сошел с ума.
     Как все просто! Можно было догадаться сразу. Сначала -  переутомление
и огорчение от несданных экзаменов, потом могильная тишина, темнота, жизнь
в склепе. И яблоки, что "мозг главной укрепляют, благовония ради  своего".
В малых дозах, может, и укрепляют, а в больших,  если  верить  гомеопатам,
действие будет обратным. Вот они, яблоки, за стеной. Сотни тысяч, миллионы
яблок. Скороспелые, прошедшие климактерическую  фазу,  и  зимние,  еще  не
улежавшиеся, кислые. Но все они  живы,  они  не  просто  лежат,  а  дышат,
забирают кислород, выдыхают углекислоту и этилен. А этилен, между  прочим,
наркотик  и  не  слабый.  Действует,  правда,   лишь   в   очень   большой
концентрации, но кто знает, сколько они его тут надышали, все вместе-то? А
запах? Он хорош, пока почти незаметен,  но  когда  он  в  избытке...  Если
вдуматься, из какой пакости он состоит... Теперь  Ефим  четко  различал  в
пропитавшем   все   яблочном   духе   отдельные    компоненты:    смердело
бутилбутиратом, несло изобутанолом, пованивало ацетоном и этилацетатом.  А
еще в яблочном аромате обнаружен метанол. Это уже  полный  конец.  Недаром
древние считали, что сырые яблоки есть вредно.
     Ефим выставил  стекло,  приник  пылающими  щеками  к  стальным  щекам
амбразуры и долго старательно дышал. Потом  как  следует  собрался,  надел
телогрейку и  ватные  непромокаемые  штаны,  в  которых  зимами  ездил  на
рыбалку, и  отправился  в  дозор.  Запирая  двери,  вставил  в  контрольку
листочек с самым вычурным из своих факсимиле - кто знает, вдруг у Захарыча
есть дубликат ключей, и в отсутствие хозяина он шастает по складу.
     В сумерках Ефим вышел к дереву, без труда отыскал  ожидаемый  зеленый
плод - крупнину антоновскую, невкусное яблоко, годное в мочку, а также  на
мармелад и пастилу. Топтать яблоко Ефим не стал - зачем? -  так  поступают
душевнобольные, а он собирается выздороветь. Есть тоже не стал -  мало  ли
какой гадостью мог начинить его Захарыч. Ефим отнес  яблоко  под  горку  и
утопил во рву. Потом вернулся к дереву, выбрал кочку поудобнее,  уселся  и
стал ждать.
     Темнота быстро сгустилась, лишь размывы туч  над  головой  продолжали
сереть на черном фоне.  Ночи  еще  не  было,  где-то  в  безудержной  дали
заунывно выл вакуумный насос, вытягивающий у колхозных  буренок  последние
капли жидкого молока. Шла дойка. Потом и этот звук смолк. Пала ночь.
     Ефим сидел недвижно, чутко вслушиваясь в мир. Летом и  весной  ночная
природа непрерывно гомонит: щелкает  соловьями,  трещит  коростелем,  орет
лягушками, звенит зеленой кобылкой и просто шуршит, пробираясь в  траве  и
по ветвям. Осенью жизнь спит,  осенью  тихо.  В  такой  тишине  невозможно
потерять бдительности, Ефим невольно  вслушивался,  хотя  и  понимал,  что
Захарыч, ежели придет, будет с  фонариком.  Впрочем,  вряд  ли  это  шутка
Захарыча - слишком уж она  сложна,  громоздка  и,  главное,  бесцельна.  И
все-таки, лучше грешить на Захарыча, чем на собственный психоз.
     Смотреть в глубокой ночи было некуда,  но  Ефим  регулярно  обшаривал
взглядом окрестности: не мелькнет ли  где  затаенный  луч.  По  ассоциации
вспомнился ломтик солнечного света, проникший  сквозь  амбразуру,  и  лицо
Ефима вытянулось от неожиданной и дикой мысли. Ведь если  вечером  в  доте
солнце, значит, амбразура направлена на запад! Что же  это  за  укрепрайон
такой? От кого собирались отбиваться засевшие под землей фрицы? Может  это
вовсе и не фашистские укрепления, а наши? Скажем, остатки  линии  Сталина.
На Псковщине линия Сталина, вроде, не проходила, хотя, кто  знает?  -  все
было засекречено, да и сейчас об этом не слишком охотно пишут.
     А с другой стороны, его дот  -  правый  фланкирующий  полукапонир  и,
значит, должен смотреть почти точно на юг. Это если взорванные центральные
капониры  ориентированы  строго  на  восток.  А  если  удар   ожидался   с
юго-востока, от Москвы? И вообще, с чего он решил, что солнце показывается
по вечерам? Часы у него стоят, всякое представление о времени -  потеряно.
Конечно, солнце, когда смотрит в его окно, стоит низко, но в  октябре  оно
высоко и не поднимается.
     Ефим криво усмехнулся. Вот так - три минуты логических заключений,  и
запад с востоком поменялись местами.  Самого  себя  можно  убедить  в  чем
угодно, было бы желание.
     Чуть  слышный   шорох   коснулся   слуха.   Ефим   замер,   мгновенно
подобравшись. Палец напрягся на кнопке фонаря словно на спусковом  крючке.
По-прежнему вокруг было темно, но в этой темноте  кто-то  двигался.  Тихо,
слишком тихо для человека.
     Ефим направил фонарь на звук и судорожно  вдавил  кнопку.  Яркий  луч
рассек ночь, вырвал из небытия кусок склона, примятую потоптанную траву  и
яблоко, катящееся вниз с холма.
     - Стой! - заорал Ефим, вскочив и описывая фонарем  дугу  вокруг  того
места, где двигалось яблоко.
     Потом он сам не мог  понять,  кому  кричал  в  ту  минуту:  мерзавцу,
подпустившему живой биллиардный шар или самому яблоку.
     Вокруг никого не было, не только людей, но даже трава не шелохнулась,
потревоженная каким-нибудь мелким существом, на  которого  можно  было  бы
списать происходящее. Яблоко лениво  прокатилось  еще  немного  и  замерло
неподалеку от стоящего под яблоней Ефима.
     Луч фонаря скачками шарил по окрестностям,  стараясь  высветить  хоть
кого-нибудь, хоть что-то, на что можно выплеснуть злобу и растущий  страх,
на кого можно закричать, облегчив душу, кого можно  ударить  или  хотя  бы
просто обвинить в творящемся вокруг молчаливом и спокойном безумии. Но  не
было  абсолютно  никого  и   ничего,   кроме   яблока,   которое   лежало,
полупровалившись в случайную ямку. Взглянув  на  него,  можно  было  смело
утверждать, что оно выросло здесь, созрело, упало с ветки в мягкую траву и
откатилось вверх по склону. На пару шагов, не больше. Давно замечено,  что
яблочко от яблоньки не далеко катится.
     -  Вот,  значит,  как...  -  произнес  Ефим,  нагибаясь.  -   Значит,
прогуляться захотелось. Дубовый листок оторвался от ветки  родимой...  Нет
уж, пойдем-ка домой.
     Ефим обтер яблоко рукавом ватника, спрятал в карман. Подошел к  доту,
посветил фонариком в амбразуру. Окно открыто, правильно, он сам открыл его
перед уходом. Дверь тоже распахнута, снаружи она не запирается. Вот только
кто мог притащить яблоко из нижних галерей, пропихнуть через  амбразуру  и
так точно направить под ноги сидящему сторожу?
     Замок на внешних дверях был не тронут, листочек в контрольке  -  цел.
Ефим заперся изнутри, перевесив контрольный замок на дужку засова.  Пройдя
как сквозь строй мимо рядов ящиков, вышел в дот, закрылся и заставил дверь
кроватью. Извлек пойманное яблоко, положил на  свет.  Долго  и  пристально
разглядывал его, потом предложил:
     - Признавайся.
     Ответа не было. Совершенно обычное яблоко лежало на  столе.  Когда-то
это сорт  был  очень  популярен  на  Московском  и  Петербургском  рынках.
Назывался он "черное дерево", поскольку кора яблонь, на  которых  он  рос,
отличалась темно-бурым, почти черным цветом.  Яблоко  непритязательное  на
вид: мелкое, одноцветное, лишь чуть подкрашенное тусклым румянцем,  кожица
исчерчена тонкой ржавого цвета сеткой. Зато аромат выше всех ожиданий -  с
легкой пряностью свежей малины. И хранятся  яблоки  до  середины  зимы,  и
путешествия  переносят  с  легкостью,  и  даже,  как  видим,  сами   порой
путешествуют.
     Ефим достал широкий кухонный нож, протер  лезвие  полотенцем.  Яблоко
безучастно лежало на столе.
     - Ну, как знаешь, - произнес Ефим и рассек яблоко пополам.
     Яблоко распалось на две половинки, и больше ничего не произошло.
     Скрыв  разочарование,  Ефим   продолжил   исследование.   Внимательно
осмотрел срез: плоть белая, мелкозернистая, семенные гнезда узкие, глубоко
уходящие в тело плода. В каждой  камере  помещается  по  одному  толстому,
хорошо сформировавшемуся семечку. Ефим срезал  тончайший  до  прозрачности
ломтик, осторожно, словно  яд  брал  в  рот,  попробовал.  Вкус,  пожалуй,
излишне островат, не улежалось еще яблоко, в пору войдет недели через две.
Вот, кажется и все. А что, собственно, он собирался найти?
     Ефим  изрезал  яблоко  на  мелкие  кусочки  и  выбросил  в  ведро   с
картофельными очистками и прочим кухонным мусором.
     Он проснулся, когда в секторе обстрела начало  светлеть.  Оставленное
со вчерашнего дня тесто кисло в деревянной  лоханке,  присыпанные  сахаром
ломтики розмарина потемнели и дали сок. Тесто  Ефим  выкинул,  неудавшуюся
начинку отправил в посудину, где бродил яблочный уксус. Обидно, но  больше
такого не  повторится.  Пусть  хоть  бомбежка,  хоть  прямое  попадание  в
бронеколпак, но завтрак,  обед  и  ужин  состоятся  вовремя.  Штрудель  он
испечет потом, а сегодня сделает яблочно-картофельные галушки. Жаль к  ним
нет кровяной колбасы. Но можно открыть баночку колбасного фарша.
     Прежде чем взяться за готовку, Ефим выглянул  наружу.  Отблескивающее
пурпуром пятно под яблоней было видно издалека, и не  стоило  гадать,  что
это там режет глаз.
     На этот раз, чтобы выяснить принадлежность найденных яблок,  пришлось
перерыть весь определитель. Первым плодом  оказался  брейтлинг,  известный
также под названием "красный кардинал".  Под  дальним  деревом  отыскалось
красно-оранжевое гранатное яблоко, оно же  -  зимняя  титовка.  Справочник
утверждал, что брейтлинг особенно вкусен в печеном виде, и Ефим понял, что
надо делать.
     Казнь! Причем не просто казнь, а децимация! Весь виновный сорт должен
быть наказан. Конечно, ему не управиться даже с  каждым  десятым,  но  все
равно, за бегство одного яблока должны отвечать все.
     Где лежит гранатное, Ефим  не  знал,  зато  отыскал  пяток  картонных
коробок с брейтлингами и, не выбирая, отсчитал десять штук яблок.
     - Так будет с каждым! - заявил он громко.
     Настроение было праздничным. Он, наконец, нашел противника  и  теперь
занимался делом.
     - Яблочко, яблочко, - пел Ефим, - соку спелого полно!
     ...жестяной  трубкой  извлечь  из  целых  яблок  семечки,   разложить
подготовленные плоды на противне...
     - Так свежо и так душисто,
     Так румяно-золотисто...
     ...присыпать отверстия сахарным песком по половинке чайной  ложки  на
каждое...
     - Будто медом налилось!
     Видны семечки насквозь...
     ...и в  духовку,  в  самый  жар,  пока  не  подрумянятся,  не  примут
насыщенный карамельный цвет.
     Так будет с каждым! Он не позволит смеяться над собой!
     Отправившись восстанавливать снесенную преграду в  пустом  доте  Ефим
нашел среди досок яблоко тульской духовой антоновки. Что ж, тем лучше. Все
равно слаболежкая антоновка в этих условиях не сохранится  до  зимы.  А  я
проверю, зря мне читали пищевую технологию или все-таки нет.
     Кучу пустых бочек Ефим отыскал в рокадной галерее, вытащил  несколько
штук наверх, разжег неподалеку от входа костер, вскипятил три ведра воды и
как мог ошпарил бочки. У него не было  ни  ржаной,  ни  пшеничной  соломы,
чтобы застелить дно, ни солода, ни горчичного порошка; нельзя и  надеяться
получить в таких условиях качественный продукт, но Ефим все же  засыпал  в
бочки яблоки, потом, истратив половину запасов сахара и  соли,  приготовил
маринад и залил подготовленные яблоки. Он неверно рассчитал диаметр  бочек
в пуке, заливки не хватило, и  ее  пришлось  дополнительно  готовить.  Еще
сложней  оказалось  укупорить  бочки.  Сначала   Ефим   мучился,   пытаясь
установить дно, не сняв уторный обруч, потом не мог вернуть уторный  обруч
на место, потому что не догадывался осадить шейный  обруч,  а  драгоценный
рассол тем временем утекал сквозь щели.
     И все же он  совладал  с  этой  работой,  набил  на  головки  ригеля,
разложил подготовленные шпунты вдоль бродильных отверстий и, нянча избитые
в ссадинах руки, неведомо в каком часу ночи отправился домой. Жалел только
об одном, что поблизости нет  подходящего  водоема,  и  нельзя,  заколотив
бочки в паки, утопить их для подводного зимнего хранения.
     Утром под  яблоней  привычно  кровавилось  пятно.  Фрекен  красный  -
французский сидровый сорт. Кто знает, как в условиях  могильного  хранения
готовить сидр? А потом, что, и до кальвадоса дело дойдет?
     Ефим метался по подземелью, кричал, грозил. Яблоки молчали. Большие и
мелкие, румяные и зеленые, с  плотной,  рыхлой,  зернистой  и  мармеладной
мякотью, кислые и приторные, сочные  и  суховатые,  с  привкусом  ананаса,
крыжовника, бергамотной груши,  клубники,  монпасье,  шампанского  вина  и
вяземских пряников. Они были покорны, но не покорялись, позволяли делать с
собой что угодно, но жили своей независимой жизнью.
     Даже та партия антоновки, что была им  замочена,  оставалась  как  бы
сама  собой.  Яблоки  меняли  свой   состав,   мацерировалась   клетчатка,
происходил солевой  осмос  и  гидролиз  фруктозы,  уменьшалось  содержание
яблочной и лимонной  кислот,  а  взамен  накапливались  кислота  молочная,
янтарная и альфакетоглутаровая. Но все  это  происходило  само  собой,  по
закону яблока, а не по закону людей.
     Ефим испек штрудель, а вечером - американскую мечту:  яблочный  пирог
со взбитыми белками. На  утро  нового  дня  поставил  тушиться  яблоки  со
свеклой, а выйдя на улицу, принес два новых плода, которые было уже поздно
резать в кастрюлю.
     Одержимый приступом трудолюбия,  Ефим  распаковал  завезенное  Путило
оборудование. Агрегаты грозно мерцали нержавеющей сталью, но  оказались  в
данной ситуации вполне бесполезны. Шпарочной установке  требовался  острый
пар под давлением в пять атмосфер, протирочной машине  -  силовой  кабель.
Сверх того, в поставке обнаружился некомплект: недоставало луженого  котла
для повторной варки  вытерок,  не  было  и  окорят  из  светлой  чинаровой
древесины. Пару часов Ефим читал найденную в ящиках  документацию,  изучал
график  зависимости  скорости  желирования  от  температуры  и  содержания
пектина в мармеладной массе, потом убрал технические описания на  место  и
все свое внимание  сосредоточил  на  кухне.  Наварил  кастрюлю  компота  и
нажарил пряженцев с яблоками.
     Ночью ему снились яблочные беньеты, миротон  и  фруктовые  тортелеты,
которые суть маленькие торты,  подаваемые  вместо  десерта  и  в  качестве
сахарного антреме.
     Утром он обнаружил, что щит в пустом доте разбит в щепу  и  все  ради
двух ничтожных  ренеток,  обнаруженных  в  законном  месте  неподалеку  от
яблонь.
     Преступниц  Ефим  изрезал  и  испек  с  ними  шарлотку.  Два  десятка
отобранн