мелье
- Ефим заметил еще одну фигуру.  Опять  женщина  -  не  иначе  у  них  тут
матриархат -  но  на  этот  раз  помоложе,  не  совсем  старуха.  Женщина,
расплескивая серебристые капли, сняла с крана ведро, поставила его рядом с
другим,  уже  полным.  Зацепила  дужку  ведра  крюком  коромысла,   затем,
изогнувшись странным, немыслимым для человека образом,  подхватила  вторым
крюком другое ведро, а коромысло при этом как бы само очутилось на  плече.
Неведомое, сверхъестественное умение, еще одна  тайна  здешней  жизни.  Не
оглянувшись на Ефима, женщина пошла по протоптанной вдоль обочины  стежке.
Капли срывались с покачивающихся ведер.
     - Сударыня! Гражданочка! - крикнул Ефим и припустил бегом. - Я сторож
тут со складов. У меня часы встали. Где можно время узнать?
     - Neka nesaprotu, - сказала женщина то ли Ефиму, то ли самой себе.
     - Вы что, с ума  посходили  все?  Ефим  загородил  дорогу.  -  Я  вас
по-человечески спрашиваю: который час?
     - Tu, maita, mani neaztiec! - теперь местная Венера точно  обращалась
к нему. - Rokas nost!
     Ефим  по-прежнему   ничего   не   понимал,   но   движение,   которым
сопровождалась странная речь, недвусмысленно показывало, что сейчас  одно,
а возможно и оба ведра будут выплеснуты ему на голову. Вода  даже  на  вид
была холодной, ничуть не хуже, чем в роднике. Кроме того, у дамы есть  еще
коромысло. Ефим отступил в сторону.
     - Дура! - истово сказал он.
     - Ei tu dirst! - отпарировала собеседница, не оборачиваясь.
     Походка у нее была не по возрасту легкая, коромысло приучает  красиво
ходить.
     Ефим сам не помнил, как вышел из  деревни  и  направился  в  обратный
путь.  Шел,  стараясь  понять  или  хотя  бы  просто  уложить   в   голове
происшедшее. Думалось трудно.
     Может, у  них  свой  говор?  Вроде  мазовецкого  языка?  Какой-нибудь
разбойный  язык.  Прежде  в  этих  краях  целые  деревни  жили   разбойным
промыслом, на большую дорогу ходили. Стоит на карту  взглянуть,  как  села
называются? Большие Воры,  Малые  Воры,  Сокольники,  Лихославль,  Люта...
Только как они уцелели, такие дремучие? Хотя, может потому  и  уцелели.  А
все, что получше - погибло. Путило говорил, тут прежде сады были. Где они?
Торчат  местами  на  крутизне  останцы  от  яблоневых   массивов.   Старые
бесплодные. Редко какое из этих деревьев выхолит и уронит  дивный  плод  -
напоминание о том, что не просто абы что растет здесь, а лучшие из  лучших
сортов.
     Сад здешний был, конечно, не  торговый,  а  скорее  всего  -  обычный
крестьянский, для своих нужд. На склонах, где ни пахать нельзя, ни с косой
пройти, располагались, как правило, мужицкие сады. Но какие, однако, нужды
были у тогдашних мужиков! А может  -  господский  сад  был.  Места  вокруг
красивые. Стояла на холме усадьба, от которой ныне и  камней  не  сыскать,
вокруг зеленел сад, скакали по аллеям всадницы в ярких амазонках, вечерами
из комнат доносились звуки фортепиано.
     А возможно, и скорее всего, все было не так. Слишком уж  эта  картина
отдает литературщиной, Толстым да Тургеневым. "Все врут  календари",  люди
жили иначе, чем можно себе представить, но одно  держим  за  верное:  поля
тогда не вырождались под сорной ивой, и никто не пилил яблонь. Просто было
чуть больше людей с живою душой.
     Куда они делись, знатоки и ревнители садоводства,  патриоты  русского
яблока, прославившие отечественные сорта? Где  вы,  братья  Гозер,  пастор
Авенариус и Иван Николаевич Гангардт? Вернитесь, граф  Клейнмихель  -  без
вас не растет на Руси белое  свечковое  яблоко  и  пипка  лимонная.  Ольга
Александровна Кох, где ваши карликовые ренетки, прозванные  медуничкой  за
вкус и цвет? Госпожа Янихен, Вера Козьминична, хутор  Сергеевка  снесен  с
лица земли, нет больше сада на двухстах  десятинах,  и  ничего  нет.  Куда
делись  псковские  садоводы:  Бельский,  Гартциус,  Мальм  и  господин  со
странной фамилией Иванов, год за годом поставлявший  миру  лучшие  образцы
антоновки обыкновенной? Все забыты, одного Ивана Владимировича Мичурина из
города Козлова Тамбовской губернии помнят и то в основном по анекдотам.
     Ветер дует над пожухлой травой  на  месте  бывших  образцовых  мыз  и
торговых садов,  топорщат  в  небо  безлистные  сучья  случайно  уцелевшие
корявины. Осень. Начало октября. Яблочная пора. Она теперь яблочная больше
по названию. Ушли славные люди и умерла русская слава. Один нувориш Путило
хоронит в бетонном склепе остатки того, что было. Воистину,  "то,  что  ты
сеешь, не оживет, если не умрет".
     Ефим вышел на склон, свернул к доту. Сквозь амбразуру не  было  видно
ничего. Интересно было бы отыскать эту точку изнутри.  Скорее  всего,  там
пусто, но все равно, интересно посмотреть. И ведь  что  замечательно:  как
они парами стоят - дот, а напротив яблоня. Может и вправду дерево добра  и
зла лучше всего растет на крови? Прежде  считали,  чтобы  плодовое  дерево
скорей принесло урожай, надо при посадке закопать под него селедку. Ну  а,
чтобы дольше плодоносило - кровушкой землю спрыскивать.
     Проскальзывая в полегшей траве, Ефим спустился к яблоне.  Немного  не
доходя, остановился. На земле лежало тяжелое, желто-зеленое в  красноватых
пестринах  яблоко.  Поземковое   -   старинный   польский   сорт,   вкусом
напоминающий садовую землянику.
     Медленным заученным  движением  Ефим  поднял  яблоко,  обтер  рукавом
плаща,  надкусил.  Нежная  рассыпчатая  мякоть  таяла  во  рту.  Ефим   не
чувствовал вкуса.
     Психологи называют  это  состояние  "ложная  память",  а  если  хотят
выглядеть особо умными, говорят: deja  vu.  Хотя,  ничего  ложного  в  его
состоянии нет - вчера он точно  так  же  стоял  на  склоне  и  ел  яблоко.
Странного в его находках тоже нет, не под березой же он поднял это яблоко.
Яблоко от яблоньки, как говорится, недалеко катится. Оно и есть недалеко -
правда, вверх по склону. Но это уже какая-то флюктуация. Нечего голову  по
пустякам ломать, домой пора, обед варить.
     Подземелье встретило его привычным  холодом  и  затаившейся  тишиной.
Ефим набрал внизу  сетку  штрифелей,  вернулся  в  дот  и  заложил  засов.
Поковырялся в шкафу, выбрал пакетик куриного супа с макаронными  изделиями
и кашу московскую с мясом - тоже из пакетика. Пока закипала  вода,  сидел,
жевал яблоки. Яблоки перед обедом не портят аппетит. Скорее - наоборот.
     Обидно, что так получилось с часами. Странно и непонятно. Может,  они
нарочно - поиздеваться решили?  Злобствуют,  что  Путило  своего  человека
привез, а не кого-нибудь из местных нанял.  Ну  и  пусть.  Чем  скорее  он
забудет о сегодняшнем походе, тем больше нервных клеток сохранит.
     Суп кипел. Каша загустела и уже не булькала, а сыто пыхала на  плите.
Ефим добавил в кашу кусочек маргарина и перемешал. Вкусно пахло глютаматом
натрия и сублимированным мясом.
     Ефим вытащил из сумки стопку привезенных с собой книг, сложил их  под
кровать, чтобы под рукой были. Хватит бегать,  пора  начинать  размеренную
жизнь. Завтра он напечет блинов и сделает налистники.  Когда  еще  в  наше
время удастся попробовать налистники?  А  чужеплеменные  деревни,  склепы,
привидения пусть живут сами по себе. Он приехал сюда ради яблок.
     Во второй половине дня облака  разошлись,  солнце  на  недолгие  пять
минут заглянуло в стальную амбразуру. Мир озарился.  Свет  лучом  упал  на
стол, заставил померкнуть усталую  лампу.  Ефим  выглянул  на  улицу.  Как
всегда, когда смотришь с поверхности  земли,  самыми  важными  кажутся  те
предметы, что всего ближе к тебе. Отцветшие травины с развешенными на  них
паутинками, круто падающий склон,  идеально  простреливаемый,  без  единой
мертвой зоны. И только потом - замшелое дерево, болотце, жидкий кустарник.
Под  яблоней,  в  серо-зеленой  осенней  траве  что-то  краснело,   словно
нечаянный живописец выкрасил землю охрой.
     Ефим поспешно отвел взгляд. Померещилось. А если и нет - мало ли  что
может краснеть под яблоней? Обрывок кумачовой тряпки, смятая пачка  из-под
сигарет, изъеденная рыжей ржавчиной консервная банка...  Что  же  -  из-за
каждой мусорины под окном двухкилометровые пробежки устраивать?
     Ефим отключил плиту, снял суп, отхлебнул немного,  обжегся,  а  потом
как-то вдруг обнаружил,  что  уже  спешит  по  проходу,  сжимая  в  кулаке
инстинктивно прихваченный фонарь.
     Под деревом лежало яблоко.  Мелба  -  новый  сорт,  районированный  в
Ленинградской, Псковской, Новгородской и, кажется,  Костромской  областях.
Добротный кухонный сорт, вполне обыкновенный в  пригородных  садоводствах.
Порой встречается и по деревням. Но не здесь же! Это же штрифель, он точно
помнит!
     Ефим поднял яблоко, отер рукавом.  Нет,  никакого  обмана,  настоящее
яблоко:  зеленая  кожица  с  ярким  румянцем,  на  боку  -  след  зажившей
градобоины, а больше никаких дефектов. Непохоже, что  это  яблоко  прибыло
издалека, слишком уж оно свежее и чистое, сразу видно,  что  оно  с  этого
дерева, здесь выросло, созрело, упало в мягкую траву и откатилось немного.
Вверх по склону.
     Пересиливая себя, Ефим поднес яблоко ко рту. И  вдруг  опустил  руку,
пораженный простой до очевидности мыслью. Крысы!  На  этом  дереве  вообще
ничего не растет, яблоки, которые он тут находит, - с  его  склада.  Крысы
воруют их и укатывают в норы. Крыса - зверь умнющий, отбирает только самые
лучшие плоды. Одна ложится на спину, другие вкатывают яблоко ей на  брюхо,
а  потом  тащат  за  хвост,  как  на  салазках.  Вот  яблоко  и   остается
целехоньким. А он, кретин, ел их не вымыв! Какая пакость, не  хватает  еще
желтуху подцепить!
     Ефим размахнулся и зафигачил яблоко подальше в болото.
     Теперь чуткая тишина подземелья не удивляла. Шаги?  -  конечно  шаги!
Дыхание? - сколько угодно! Крысы, всюду крысы. Пробираются между  бочками,
ползают под ящиками, точат, грызут. Не повезло Сергею Лукичу, не продумал,
не предусмотрел. Испортят ему грызуны товар.
     Но сторожа это не касается, он  бережет  добро  только  от  людей.  И
вообще, пора об ужине думать. В нижней галерее стоит  несколько  ящиков  с
овощами, значит, можно приготовить  фальшивое  рагу.  И  еще  хотелось  бы
попробовать винегрет с яблочным уксусом,  надо  будет  завтра  озаботиться
этим вопросом. И вообще, довольно жрать концентраты. Времени у него  много
- да здравствует праздник живота!
     Ефим вернулся  в  дот,  вытащил  из-под  койки  сочинение  Констанции
Буожите-Брундзене "Все из яблок" и погрузился в чтение. О своих планах  он
вспомнил поздно вечером, когда заниматься готовкой уже  не  имело  смысла.
Пришлось ограничиться  вареной  картошкой  и  открыть  баночку  снетков  с
овощами.
     Спалось плохо. Снились полчища крыс в касках и с железными  крестами.
Они подбирались к его кухонным припасам, а Ефим стрелял по крысам яблоками
из 203-миллиметрового орудия.
     Боевые действия не помешали ему замечательно хорошо  выспаться,  Ефим
проснулся бодрым и свежим. За окном густела ночь, часы  стояли,  показывая
пол-первого. Настроение сразу испортилось,  но  все  же  Ефим  поднялся  и
затворил тесто для налистников.
     Печь  блины  -  вообще   занятие   исключительно   мужское.   Женщины
психологически не могут ни сделать пресное тесто  без  комков,  ни  испечь
тонкий до прозрачности блин на сухой сковороде. Стихия женщины  -  оладьи,
пончики, пышки, в крайнем случае - блинчики, но не блины.  Настоящий  блин
кругл и плотен, величиной во всю сковороду. Маслом его смазывают, когда он
уже испечен. Попробуйте бросить масло  на  сковороду,  и  блин  просквозит
миллионом крошечных отверстий. А это уже не блин - мясо, завернутое в него
- засохнет, яблоки - растекутся, хорошо приготовленный  творог  -  полезет
наружу, словно куча белых червячков.  Попытайтесь  сказать  самой  опытной
поварихе, что нельзя сыпать муку в воду или молоко, а надо делать наоборот
- она вас просто не поймет. Да что там говорить, поджарить мясо  и  испечь
блин по силам только мужчине.
     Ефим умел и любил готовить, но сегодня дело шло туго. Отвлекала  тьма
в оконной щели. То и дело  Ефим  вглядывался  в  нее,  пытаясь  разглядеть
полузасохший ствол, а  под  ним  неясную  красноту,  словно  жидкий  сурик
пролился из банки. Один раз даже бросил  сковороду  и  выставив  окошко  и
погасив под потолком лампу, долго светил вдаль фонариком. Яблоня  была  на
месте, а больше ничего разобрать не удалось.
     Наконец на  сковороде,  теперь  уже  в  масле,  зашипели  налистники.
Дразнящий запах отвлек Ефима от созерцания темноты.  Обильная  еда  хорошо
помогает от дурных предчувствий. Ефим позавтракал, пожалуй излишне плотно,
и его  снова  сморил  сон.  Размышляя,  что  прежде  надо  бы  сходить  за
каменичкой для уксуса, Ефим улегся в неубранную постель. Проснулся,  когда
сквозь амбразуру уже  сочился  свет.  Ефим  припал  к  холодному  металлу.
Снаружи  все  было  спокойно,   осенний   пейзаж   изабеллина   цвета   не
разнообразила ни единая яркая искра.
     - То-то, - произнес Ефим. - Не спорьте со мной. Слушайтесь,  яблочки,
деда Мазая.
     Он хотел спуститься  вниз,  получше  осмотреть  подземное  хозяйство,
разобраться, что где лежит, чтобы потом не искать нужное  яблоко  вслепую,
но потом решил, что грешно  сидеть  под  землей  короткий  световой  день.
Инвентаризацию он проведет вечером,  а  сейчас  отправится  гулять.  Не  в
деревню, боже упаси, туда он больше не ходок, а просто по полю или в  лес.
Может быть, там еще грибы есть. А  нет,  так  просто  пойдет,  куда  глаза
глядят.
     Перевалив вершину холма, Ефим  понял,  что  глаза  глядят  в  сторону
яблонь. Этак он скоро туда настоящую тропу проложит. Впрочем,  не  все  ли
равно? Главное, что дурным совпадениям пришел конец.  Под  яблоней  ничего
нет, совсем ничего...  кроме  вот  этого  яблока...  Желтобокая  антоновка
прекрасно маскировалась среди пожухлой травы.  Неудивительно,  что  он  не
разглядел ее сквозь амбразуру.
     Ефим подобрал находку,  отер  рукавом,  положил  в  карман.  Неспешно
прошелся ко второму дереву, поднял  там  небольшое  яблоко  сорта  осеннее
бергамотное. Повернул обратно.
     "По косогору ходить - сапоги косо стопчу", - мелькнула глупая мысль.
     Возле входа в подвал сидел, дымя беломориной, Захарыч. Меж  колен  он
держал видавшую виды складную линнемановскую лопату.
     - Гэй, стораж! На вот. Тут балота поруч. Торфу льга богата накапаць!
     - Сам копай, - невежливо ответил Ефим и канул под землю.
     С фонарем в одной руке и планом подземелья в другой  он  облазал  все
доступные человеку ходы. Путило  говорил  правду:  от  прошлого  здесь  не
осталось ничего, кроме старых стен. Отыскал все шесть дотов,  два  из  них
оказались наглухо замурованы, а два  центральных  капонира  так  и  просто
обрушены, скорее всего - взорваны;  потерны,  ведущие  к  ним  -  завалены
обломками. Обзор сохранился только из тех двух дотов, возле которых  росли
яблони.  Поднялся  на  наблюдательный  пункт,  посидел   в   колодце   для
перископической трубы, на брюхе слазал в точку  прямого  обзора,  покрытую
старой корабельной броней и залитую цементным раствором.  Вид  оттуда  был
хорош, а вот крысы там пробраться явно не  могли.  Туда,  в  подземелье  -
сколько угодно, а обратно - увы.  Не  умеют  пока  что  крысы  по  потолку
бегать.
     Амбразуру второго дота Ефим накрепко заколотил старыми досками.
     Окончив это полезное дело, он вернулся в свое  убежище.  Если  верить
ксерокопии, снятой с плана военных времен, жил Ефим  в  правом  крональном
полукапонире. Два подошвенных полукапонира  оказались  сырыми  и  к  жилью
непригодными. С большим интересом Ефим обнаружил, что заиленная  ручьевина
у  подножия  холма,  представляет  собой  остатки  противотанкового   рва.
Особенно порадовала его неразборчивая надпись: "контрэскарп  разминир".  А
эскарп, значит, "не разминир"? Чудесно!
     Ефим сам понимал, что  и  его  интерес,  и  восторг,  и  занятость  -
неестественны,  излишне  аффектированы.  Он  нарочно   убеждает   себя   в
благополучии, распаляет хорошее настроение, чтобы  не  думать  о  главном.
Здесь  мертвая,  могильная  тишина,  темные  ходы,  запах  зла  и  смерти,
замаскированный садовым ароматом. Но и на воле ничуть не лучше.  И  больше
всего не хочется  представлять  безнадежно  открытый  сквозной  простор  и
избитое ветрами дерево, под которым опять, наверное, лежит неведомо откуда
взявшееся  яблоко.  Агорафобия  -  родная  сестра  клаустрофобии,  но  для
горожанина она куда страшней.
     - А мне все это совершенно все равно!.. - пел Ефим полузабытую песню.
     Он натушил полную латку фальшивого рагу и наварил на два дня борща со
свиной тушенкой. Сметаны у него не было, поэтому незадолго  до  того,  как
снять кастрюлю с плиты,  Ефим  покрошил  туда  кислое  яблоко.  Получилось
вкусно. И настроение замечательное, и вокруг никого нет -  можно  петь  во
все горло, не ожидая недоуменных взглядов:
     - Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю!..
     Хорошо.
     С определителем в руках (помологию  все-таки  придется  пересдавать),
Ефим  спустился  в  подвал  и  устроил  себе  небольшой  практикум.  Сорта
обнаруживались  самые  неожиданные,  видать   не   перевелись   на   свете
"спортсмэны садоводства", желающие во что бы то ни стало выращивать челеби
в  Архангельске  и  антоновку  в  Крыму.  Встретилась  даже   коротконожка
королевская, что еще пятьсот лет назад была известна во Франции под именем
"карпендю". Считалось, что если съесть это яблоко перед сном, то сон будет
вещим. Вот и славно, может,  хоть  сегодня  ночь  обойдется  без  железных
крестов.
     День падал к вечеру, солнечный луч пролез в бойницу,  прямоугольником
лег на стальную, с войны сохранившуюся дверь. Ефим  не  хотел  выглядывать
наружу, но свет был слишком ярок и не предвещал плохого.
     Под яблоней что-то алело, будто киноварью тронули блеклый холст.
     - А мне все это совершенно все равно! - запел Ефим.
     Нехорошо запел, фальшиво.
     Не одеваясь, Ефим вышел наружу, под одним  деревом  поднял  солнечный
экземпляр костикивки сладкой, под другим - коштеля, вновь  польский  сорт.
Должно быть, здешние крысы неравнодушны  к  польским  яблокам.  Но  каковы
зверюги, а? Успели-таки, пока он бродил по переходам, выкатить пару яблок!
Но теперь с этим покончено. Ефим подошел к доту, проверил: отверстие  было
заделано на совесть. Все, лапушки, больше не поворуете, придется на  месте
есть. Странно, почему он не видел внизу ни одного погрызенного яблока?
     Дома Ефим, не глядя,  сунул  беглянок  в  первый  попавшийся  ящик  и
замуровался в жилом склепе. Перед сном он покорно сжевал яблоко  карпендю,
и ему ничего не снилось.
     Проснулся Ефим, как всегда, в темноте, но на часы смотреть не стал, и
без того догадывался, что там  увидит.  Зажег  свет  и  лежал  с  книжкой,
прикидывая, что бы этакое соорудить на завтрак. Остановился  на  штруделе.
Печь пироги вообще-то дело женское, но плох тот мужчина,  который  с  этим
делом не справится. Ефим поставил тесто и вышел на улицу. Просто  подышать
свежим воздухом, очистить легкие от яблочных миазмов. А есть  ли  что  под
деревом или нет - его не волнует.
     Он  стоял,  вдыхая  холодный,  очищенный   туманом   воздух.   Вокруг
потихоньку светало, где-то  далеко,  на  болотах  кипели  клики  журавлей.
Потом, заглушив их, возник иной, знакомый и родной  звук.  По  дороге  шла
машина.
     Ефим поднялся на гребень и увидел ползущий  в  гору  фургон.  На  его
стене красовалась четкая надпись:  "Автолавка".  Ну,  конечно,  Путило  же
говорил, что по средам в Горках хлебный день,  приходит  машина.  Пожалуй,
стоит сходить. Не может же быть, что там и продавец такой же дурной.
     Ефим сбежал вниз, взял деньги, сетку для продуктов и стоящие  часы  и
поспешил в деревню. Поспел он вовремя:  автофургон  с  распахнутой  задней
дверью стоял неподалеку  от  колонки,  а  вокруг  толпились,  видимо,  все
обитатель