едь  это  ваша
собственная голова! - тут я плевок содрал и по шишаку стучу.
     У сморчка в зенках прояснело - допер.
     - Ах вот оно что! Так это не страшно, вы  не  беспокойтесь,  я  не  в
претензии, у меня работа такая - умом делиться.
     - Вам же самим нужно, - канючу я, - заберите...
     - Да нет, - скалится тот. - У меня ничего не убыло, у мыслей  природа
такая, что ими можно делиться сколько угодно без всякого ущерба для  себя.
Пользуйтесь на здоровье, я очень рад... - тут он  мне  ладонь  пожал  и  -
фюить - из лифта!
     Полный облом.
     Как день скинул - не знаю. Без бабок,  трезвый  и  при  мыслях.  Хоть
обратно в библиотеку беги. Под вечер ожил, закатился к  Светке.  Светка  в
аптеке калымит: место фартовое, в жилу. У других шмар вечно стоны: "Ах,  я
забеременела - женись!.." - а за Светкой такого не водится, будь спок, она
у себя в аптеке все что надо по этой части вовремя добывает. И на  опохмел
у нее всегда можно  пару  флаконом  календулы  стрельнуть  или  пиона.  Но
шмонает от нее как от зубного врача -  я  этого  не  выношу.  А  так  баба
крутая, не соскучишься.
     Только сегодня мне и Светка не  в  дугу.  Мысли  одолевают,  и  кроме
книжных уже и свои проклевываются. Зачем живу? Что в жизни  видал?  Пузыри
один от другого не отличаются, сегодняшний заглотил -  вчерашнего  уже  не
помнишь. Видик посмотреть, на дискотеку смотать, со шмарой трахнуться, так
без газа не в кайф, а под газом - назавтра как не было  ничего.  А  другие
как-то живут. Неужто все книжки листают?
     - Свет, - говорю, - ты чего делаешь, когда одна дома остаешься?
     - По тебе вздыхаю.
     - Да я серьезно. Ну, с нами потусуешься, у телека побалдишь, а дальше
что?
     - Что-то ты темнишь, - говорит Светка, - жениться,  что  ли,  хочешь?
Так я за тебя  не  пойду.  Просто  так  ты  мне  годишься,  а  в  мужья  -
извини-подвинься. Квартиру в притон превращать не дам.
     Вот дура озабоченная! Больно мне надо жениться...
     - Я не о том. Мне просто интересно.
     - Ну ты удод назойливый! Ты зачем пришел: ко мне  или  так  и  будешь
Муму мочить?
     - Дура! Не видишь, что ли - голова у меня! И мысли в ней ползают  как
червяки. Жизни от этих мыслей нет!
     Светка на меня вызверилась:
     - Это какие же мысли? У тебя их и в заводе не было. Давай, рожай, что
намыслил?
     Я и выдал ей по-умному, что размышляю о том, как  "здравый  свободный
интеллект  схватывает  в  любовных  объятиях  и  познает  истину,  которую
ненасытно стремится достичь".
     Тут Светка взорвалась.
     - Ты что, - кричит, - с прибабахом? Раз ты ко  мне  пришел,  ты  меня
должен в любовных объятиях схватывать, а не истину свою вонючую!
     - Да не я это! Сами они в голове живут... Это меня  очкарик  заразил.
Кранты мне, понимаешь?
     Видно крепко меня достало, если Светке плакаться начал. А у той сразу
морда жалостливая стала.
     - Погоди, - говорит, сейчас что-нибудь придумаю.
     Уходит и возвращается с двумя блямбами вроде виноградин, но черных.
     - Глотай, только целиком, они горькие.
     А мне уже: что план, что отрава - разницы  нет.  Проглотил.  И  через
десять минут меня так повело, что еле в сортир успел вскочить. Понесло как
из брандсбойта. А Светка через дверь стебется:
     - Не дрейфь, это глистогонное.  Прочистит  как  следует  и  будешь  в
норме.
     Не ждал я такой подлянки. Так все ночь  и  провел  на  очке.  К  утру
полегчало. Вылез смурной, словно с будуна. Не сразу  и  допер,  что  права
Светка оказалась, отпустило меня. К зеркалу подошел - нет шишака.  Фейс  в
порядке, волосы платформой, а шишака нет. И мыслей чужих  как  не  бывало.
Жизнь сразу лайфом обернулась.  На  радостях  и  Светку  простил,  а  ведь
собирался ей козью морду устроить. Перспектива впереди хрустальная:  Джона
обслужить, бабки - на карман, пузырь  раздавить...  Хорошо  все-таки,  что
Светка в медицине шурупит, а то листал бы сейчас философию да моргал бы на
библиотекаршу. Кадра она вроде ничего, но сразу понятно, что перепихнуться
с такой можно только через кольцо. Ну и фиг  с  ней.  Главное  -  со  мной
порядок и в душе крутой кайф.
     Но Бычару я все равно укорочу. В другой раз вперед думать будет.





                                  УСПЕЮ


     Резчик жил в городе на берегу  реки.  Город  был  маленький,  а  река
большая, поэтому из окон любого дома была видна и сама  река,  и  плывущие
корабли, и синяя полоса леса на том берегу.  Резчик  сидел  в  мастерской,
вырезал из белой кости вычурные шкатулки для домовитых хозяек, из  темного
черепахового панциря - гребни  городским  модницам,  а  из  желтых  бивней
старых  мамонтов  -  ножи  для  разрезания  бумаг  ученым  профессорам   и
библиотекарям. Когда Резчик уставал, он смотрел в окно на реку, на корабли
и вырезал корабль. Потом смотрел на лес и вырезал диковинных зверей, какие
должны водиться в дремучем синем лесу. В это  время  распахивалась  дверь,
вбегал кто-нибудь из заказчиков и начинал жаловаться, что время уходит,  а
мастер занимается совершенно  посторонними  пустяками,  в  то  время,  как
заказанная работа стоит.
     - Успею, - отвечал Резчик. - Срок еще не вышел.
     И он в самом деле успевал к сроку, потому что был настоящим  мастером
и любил свое дело.
     Тот, кто думает, будто мастер был стал, близорук и седоус  -  жестоко
ошибается. Конечно, усы у Резчика казались белыми, но только  из-за  того,
что  их  густо  покрывала  костяная  пыль.  Зато  когда  Резчик  умывался,
расчесывался  старым  плохоньким  гребешком  и  выходил   на   улицу,   то
оказывалось, что усы у него вовсе не седые, а... в конце концов -  неважно
какие. Мне лично думается, что рыжие, но если вам больше нравятся брюнеты,
то сойдемся на соломенных и пусть все будут довольны.
     Резчик спускался к реке, где жили рыбаки и матросы, или поднимался на
гору к университету - у него везде было много друзей. Но чаще всего он шел
в предместье, где жила одна красивая девушка. Девушка  выходила  гулять  с
маленьким братом, и Резчик дарил брату  резную  свистульку  или  трещотку,
чтобы брат больше шумел и не мешал целоваться.
     Так все и шло до  тех  пор,  пока  однажды  после  работы  Резчик  не
заметил, что никак не может отмыться. Нет,  его  усы  как  и  прежде  были
рыжими (или, если угодно, соломенными), но одна волосинка оказалась белой,
словно ее густо покрыла костяная пыль.
     Каждый знает, что одна  волосина  еще  ничего  не  значит,  ее  можно
попросту вырвать и забыть о ней. К возрасту первый седой  волос  не  имеет
никакого отношения. Бывает, что и  у  десятилетнего  мальчишки  сквозит  в
вихрастой голове седина. Профессор из университета, что на холме,  раскрыв
том, заложенный вместо закладки костяным  ножиком,  научно  объяснит,  что
дело не в возрасте, а в нехватке меланина.  Не  скажет  лишь,  где  другие
берут этот меланин. Может быть, у браконьеров покупают или из-под прилавка
левый товар - не знаю.
     Во  всяком  случае,  обнаружив   нехватку   меланина,   Резчик   стал
задумываться о времени и бояться, что его тоже не хватит. Только он  никак
не мог решить, что в жизни важнее всего, и продолжал жить  как  и  прежде,
тратя время на все подряд и надеясь, что успеет все.
     И  вот,  когда  меланин  кончился  во  втором   волоске,   и   Резчик
встревожился не на шутку, к  нему  пришел  некий  заказчик.  Этот  человек
приехал в город недавно и выстроил себе дом  в  ложбине,  откуда  не  было
видно реки. Нельзя сказать, чтобы этого человека в городе не любили - даже
в маленьком городе  нельзя  любить  или  не  любить  каждого  человека.  К
большинству не относишься никак. Вот и к заказчику не относились никак.  И
он тоже никак не относился к жителям городка, словно  их  и  не  было.  Но
когда Резчик встревожился не на шутку, он пришел к нему, положил  на  стол
резную пластину из плотной слоновой кости и сказал:
     - Мне нужно сто тысяч таких  пластин.  Чтобы  они  походили  одна  на
другую и их нельзя было различить.
     Мастер присвистнул.
     - Добрый человек, целой жизни не хватит, чтобы выполнить твой заказ.
     - Я расплачиваюсь временем, - последовал ответ.  -  За  каждую  сотню
пластин я даю три года жизни. За это время ты не состаришься  ни  на  один
день, ни на один час, ни на одну минуту. Но работать ты будешь  в  подвале
моего дома.
     Резчик осмотрел образец. Сложный узор  покрывал  пластину,  ее  делал
настоящий художник, и повторить такую работу было непросто. Но Резчик  был
хорошим мастером, он не  пугался  сложных  заказав  и  умел,  когда  надо,
работать быстро. К тому же, ему обещали платить временем, которого так  не
хватало.
     "Успею", - подумал мастер и сказал:
     - Согласен.
     Резчик собрал инструменты и пришел  в  подвал,  где  его  ждал  целый
штабель дорогой слоновой кости. Время здесь не двигалось, и часы на  стене
стояли. Резчик взял первую пластину и приступил к работе.
     Не так это весело - в сотый раз копировать один и тот же завиток,  но
Резчик не унывал и работал споро, ведь его ничто не отвлекало. Он трудился
день и ночь, руки его не уставали и не утомлялись глаза. Но все же,  когда
сотая пластина была готова, Резчик увидел, что от  заработанных  трех  лет
остался один день. Резчик сдал работу, вымылся от белой пыли  и  вышел  на
улицу. Он отправился в предместье и узнал там, что  младший  брат  девушки
подрос, и ему больше не нужна нянька, а сама девушка вышла замуж и  гуляет
теперь с маленьким сыном. Резчик не стал осуждать  девушку,  ведь  это  он
исчез на три года прежде чем она успела дать ему слово.
     Он вернулся в подвал и, получая задание, спросил заказчика:
     - Зачем тебе нужно столько одинаковых пластин?
     - Вообще, это не твое дело,  -  ответил  заказчик,  -  но  ты  хорошо
работал, и поэтому я отвечу на твой вопрос. Но только  на  один.  Я  строю
башню из слоновой кости, и эти пластины будут украшать ее стены.
     И снова Резчик, не разгибаясь трудился три года и опять выиграл день.
Он пошел к реке, где жили его друзья - рыбаки и матросы,  но  не  встретил
никого. Одни ушли в  кругосветное  плавание,  другие  обзавелись  семьями,
остепенились и теперь им было не до старой дружбы. А кто-то утонул.
     Резчик вспомнил, как он сам собирался в кругосветное  путешествие,  и
ему стало грустно. Но он утешал себя: "Ничего, ведь я не  постарел  ни  на
одну минуту. Еще успею".
     А вернувшись в подвал, спросил у заказчика:
     - Башня уже строится?
     - Да. В ней пятьсот локтей высоты,  и  она  станет  подниматься  еще.
Слоновая кость очень прочный материал, для башни не будет предела.
     Через три года Резчик поднялся к университету. Его  приятели,  бывшие
студенты, уже стали профессорами и могли ответить на любой  вопрос,  кроме
двух: "Куда уходит время?" и "Где стоит башня из слоновой кости?".  Резчик
ничего не узнал у них.
     Вечером он спросил:
     - Твоя башня красива?
     - Она прекрасна, - последовал ответ. - Она высока, но  соразмерна,  в
ней нет ни единого изъяна, каждая  ее  часть  достойна  удивления,  а  все
вместе они вызывают восторг.
     Постепенно в городе  забыли  о  Резчике  и,  восхищаясь  его  старыми
работами, уже не могли назвать имя автора. А сам Резчик, выходя  в  город,
не искал постаревших друзей, которым не о чем было с ним говорить, а шел в
библиотеку. За день он успевал просмотреть газеты и узнать новости за  три
года. Среди этих новостей  все  чаще  встречались  печальные  сообщения  о
смерти бывших друзей, но ни разу не попалась статья о чудесной башне.
     - Где стоит башня? - задал он вопрос и впервые не получил ответа.
     - Ты не должен этого знать. И  ты  никогда  ее  не  увидишь.  С  тебя
довольно, что ты помогаешь строить ее и получаешь самую большую плату,  на
какую может рассчитывать человек.
     Сначала в печальных заметках  звучало  горькое  слово  "безвременно",
потом оно исчезло, ибо время,  которого  никто  не  ждет,  подошло.  Потом
появились слова: "в глубокой старости", и наконец,  имена  друзей  исчезли
совсем. Один Резчик ничуть не менялся, и усы его,  когда  он  мылся  перед
выходом в город, были все такими же рыжими (или черными, раз  уж  вам  так
неймется). Работа уже давно не радовала Резчика, да и как  может  радовать
бесконечное повторение одного и того же? Не радовали и городские  новости.
В газете он читал: собираются сводит лес,  что  синеет  на  другом  берегу
реки. "Нет, - думал мастер, - я этого не допущу. Когда я приду в следующий
раз, я немедленно вмешаюсь". Но в следующий раз он узнавал,  что  лес  уже
срублен. Он узнавал про угрозу старым домам, после того,  как  их  снесли,
про отравление реки, когда рыба уже сдохла. Он не мог изменить ничего, ему
оставалось лишь читать газеты.
     Утешала мастера мысль, что он свои каторжным трудом создает  красоту.
Где-то поднимается в небо невообразимо прекрасная башня из слоновой кости,
и в ней есть частица его труда. И дома тоже еще ничто  не  потеряно,  ведь
заказчик держит свое слово, и он не постарел ни на  одну  секунду,  ни  на
единый волос.
     В тот раз мастер закончил десятитысячную пластину и  свой  вопрос  он
задал не вернувшись вечером, а сдавая урок:
     - Что говорят о башне те люди, которые видели ее?
     - Башни никто не видел, - сказал заказчик. - Она стоит там, где нет и
никогда не будет ни единого человека.
     - Зачем тогда строить ее?
     Заказчик усмехнулся.
     - Это уже второй вопрос. Но сегодня ты  выполнил  десятую  долю  всей
работы, и я отвечу на два вопроса. Красота самодостаточна. Башня,  которую
мы строим, прекрасна сама по себе. Зачем ей люди?
     Резчик пришел в библиотеку, взял газеты, но сегодня ему почему-то  не
читалось, и он ушел,  отправившись  бродить  по  городу,  ставшему  совсем
незнакомым. Он пришел в бывшее предместье, где теперь вырос центр  города,
и там в парке увидел девушку. Она гуляла с младшим братом -  почему-то  он
сразу понял, что это ее брат. Резчик разгладил пальцем рыжие усы  (что  бы
вы ни говорили, усы у него были чисто рыжими!) и пошел представляться.
     - Вы похожи на одну мою  знакомую,  которая  жила  здесь  триста  лет
назад, - сказал он.
     - Не  иначе,  это  была  моя  пра-пра-пра-прабабушка,  -  согласилась
девушка. - Или еще несколько раз "пра-". И что же, она была красивой?
     - Очень. Резчик сунул руку в  карман,  достал  завалившуюся  костяную
свистульку,
отдал ее малышу, и они пошли по дорожке: девушка, рыжеусый мастер, а
сзади мальчишка, распугавший свистом всех посторонних.
     - Ты здесь часто бываешь? - спросил он.
     - Каждый день. Родителям некогда,  поэтому  брата  выгуливаю  я.  Все
думают, что это мой сын, и ко мне никто не пристает.
     - Ну, я-то сразу догадался, - довольно заметил мастер.
     Вечером Резчик зашел в свою мастерскую, которая тоже не постарела  ни
на одну минуту, даже пыль не села на столе. Резчик  думал,  что  ему  пора
возвращаться в подвал, откуда он выйдет лишь через  три  года.  Но  вместо
того, чтобы уйти, он взял кусок  кости  и  начал  вырезать  странный,  без
единого паруса корабль, какие плавали теперь по реке. Кончив  эту  работу,
взялся за трещотку - подарить младшему брату девушки, чтобы он не  слишком
мешал.
     "Ничего, - думал он. - Один день ничего не значит. Я вернусь в подвал
на день позже и буду работать очень быстро. Я успею."





                              ЖЕЛЕЗНЫЙ ВЕК


     Маркграф Раймунд Второй  может  быть  более  всех  коронованных  особ
приблизился к светлому образу платоновского  "Государя".  История  о  двух
алхимиках, которая сейчас будет рассказана, как нельзя лучше  подтверждает
это.  Взят  сей  анекдот  из  мемуаров  достопамятного   Николя   Пфальца,
прозванного за мудрость и нелицемерие Феррариусом,  и  потому  заслуживает
полного доверия, чего нельзя сказать о  многих  иных  измышлениях  досужих
историков.
     Великий Раймунд, пишет Феррариус, один день в году посвящал нелишнему
занятию выслушивать всякого, кто придет сообщить ему нечто важное.  Строго
запрещалось в тот день являться с доносом, жалобой и  наветом,  ослушникам
грозили плети, и, надо сказать, природа человеческая такова,  что  немалое
число просителей бывало изрядно бито.
     В такой день явились ко двору двое алхимиков: Якоб  Септимус  и  Петр
Берг. Более непохожих людей трудно было вообразить. Первый из  проходимцев
был низок ростом и лыс, отвисшие  щеки  и  дряблый  подбородок  совершенно
скрывали шею, опускаясь прямо на плечи, и старая  мантия,  в  которую  был
облачен  алхимик,  вечно  оказывалась  засаленной  от  этого   неприятного
соседства. Второй проситель был высок жилист и угрюм. Даже отправившись во
дворец, он не снял прожженного рабочего  фартука,  может  быть,  для  того
лишь, чтобы хоть немного прикрыть то, что было под ним.
     И вот эти-то жалкие существа, более напоминающие  некрофагов,  нежели
благородный людской род, объявили, что владеют древним секретом  извлекать
из земли небесный металл, и в подтверждение  сего  подали  государю  некий
слиток,  в  котором  графский  ювелир  тотчас  же   признал   истинное   и
неподдельное железо.
     История старая как мир,  и  одинаково  печально  кончавшаяся  во  все
времена! Но когда государь спросил, что желают алхимики получить  за  свой
секрет и почему, раз  они  теперь  самые  богатые  люди  в  мире,  они  не
приобрели этого без его помощи, то получил  ответ,  заставивший  некоторых
близких власти людей усомниться, действительно ли  мошенники  стоят  перед
ними.
     -  Нам  нужно  спокойно  работать,  -  сказал  Септимус.  -  Мы  ищем
покровительства великого Раймунда, дабы бежать тревожных хлопот и скрыться
от угроз иных  сильных  завистников.  Обратиться  же  к  тебе,  пресветлый
государь, нам посоветовала молва, называющая тебя мудрейшим из князей.
     - Нам нужно место на берегу реки, разрешение жечь уголь, нужны камни,
глина и право брать руды во всех реках  и  болотах  графства,  -  пробасил
Берг.
     - А много ли нужно вам изумрудов  и  бериллов,  ведь,  как  известно,
железо можно получить, только перенасытив бронзу самоцветными  камнями?  -
вкрадчиво спросил граф.
     - Изумруды нам не нужны вовсе, - отрезал Берг,  и  тогда  плети,  уже
приготовленные, были убраны, а все просимое предоставлено.
     - Эти двое либо очень опытные мошенники, либо благородные безумцы,  -
пояснил Раймунд своему сыну, которого уже в те годы обучал государственной
мудрости, - и в том и в другом случае будет небезынтересно посмотреть, что
они предпримут.
     Много  недель  кряду  на  берегу  речки,  протекавшей  неподалеку  от
Маркенбурга, слышался стук и скрежет, поднимались к сияющему  небу  черные
столбы дыма. Великан Берг на плечах  таскал  камни,  калил  их  в  костре,
бракуя  негодные,  а  из  оставшихся  складывал  печь.  Септимус,   словно
сказочная жаба,  шнырял  по  самым  зловонным  болотам,  черпал  грязь  из
бездонных трясин, сушил ее и прокаливал в ювелирном тигле.
     Опытный в  своем  деле  шпион,  приставленный  к  алхимикам,  доносил
Раймунду, что поступки их лишены всякого смысла и что  несчастных  следует
признать бесноватыми и запереть в клетку.
     Но государь медлил и ждал. По прошествии некоторого времени  алхимики
представили ему еще  один  драгоценный  слиток  и  предложили  приехать  и
осмотреть  печи.  Государь  благодарил,  поздравлял  с  удачей,  советовал
продолжить дело, столь счастливо начатое, но никуда не поехал.
     Прибыл же он в логово алхимиков неожиданно и не  предупредив  никого,
даже ближайших советников. Картина,  открывшаяся  перед  ним,  давно  была
знакома ему по обстоятельным  доносам.  Небо  застилал  дым,  Септимус,  в
мантии, еще  более  грязной,  чем  всегда  вертелся  вокруг  печи,  что-то
подбрасывал в узкое отверстие, над которым колыхался дымный султан, и в то
же время ногой нажимал на большой мех, пристроенный сбоку,  и  при  каждом
качании