сь  сразу,  словно  кто-то  грубо  выдернул  Рено  из
небытия, не дав для отдыха даже блаженной секунды,  пока  человек  еще  не
осознал себя. Рено не пришлось ничего вспоминать, он сразу знал, где он  и
что с ним. Он был связан, перекошенное лицо бога склонялось к нему.
     - Бунтовщик! - проскрипел господь. - Так ты за этим пришел? Подкупить
моих слуг? Тварь! Самая грязная и гадкая из тварей!
     - Ответь, - сказал Рено, - почему ты не уничтожил род людской, раз ты
так его ненавидишь?
     Однако, бог уже успел овладеть собой.
     - Мои пути неисповедимы, - молвил он, -  а  вот  о  своих  преступных
замыслах ты расскажешь сам. Возьмите его.
     Сильные руки схватили Рено  и  поволокли  прочь.  Последнее,  что  он
увидел, был господь, воссевший на престол и  потрепанный  ангельский  хор,
грянувший осанну.
     Как разительно  изменилось  царствие  небесное!  Уже  не  причудливая
мелодия звездных сфер мерещилась ему, а сухой треск, и шелест, словно стая
саранчи пролетала над ним. Следа не осталось от прозрачной  дымки,  вместо
нее колыхалось нечто цвета старой  плесени,  обтекающее  со  всех  сторон,
лишающее сил  и  воли.  Рено  чувствовал,  как  туман  вылизывает  колени,
заставляя  их  дрожать,  как  руки  становятся  слабыми,   как   весь   он
превращается в марионетку, которую можно дергать за нити.
     Рено притащили в комнату со сводчатыми потолками, кажущимися особенно
низкими после обители бога. Невидимый конвоир опрокинул  Рено  на  твердые
доски, раздался долгий скрип: вокруг шеи и ног сомкнулись брусья  колодок.
Пахло как в кузнице: гарью и железом. Рено лежал на спине, связанные сзади
руки больно давили поясницу. Было  особенно  страшно  лежать  незащищенным
животом вверх.
     Кто-то возился неподалеку: приглушенно звякало железо,  шумно  дышали
меха. Потом дверь скрипнула, и звероподобный, совершенно не райский  голос
проревел:
     - Дрова будут?! Самому мне за ними идти, что ли?
     Тогда Рено, царапая подбородок о шершавое дерево, повернул голову.
     Достаточно было одного  взгляда,  Рено  сразу  узнал  это  место.  Он
повернул голову сильнее и увидел тяжелую железную дверь. Дверь отворилась,
в камеру, неся на спине вязанку дров,  вошел  человек.  У  Рено  захватило
дыхание.  Он  увидел  самого  себя.  Тот,  другой  Рено,   двигался,   еле
переставляя ноги, голова у него была опущена, а лицо не  выражало  ничего,
кроме покорности и тупого отчаяния.
     Рено, зажатый в колодки, задрожал.
     - Рено! - выдохнул он. - Рено, взгляни на меня, слышишь,  это  же  я,
Рено!
     Рено с вязанкой за плечами, не меняя шага, подошел к  очагу,  сбросил
вязанку. Рено лежащий вдруг до ужаса отчетливо вспомнил, как  это  было  с
ним. Он неожиданно осознал, как нужно, чтобы тот, с  дровами,  узнал  его.
Тот  Рено  казался  бессловесной  скотиной,  послушным  рабом,   но   Рено
чувствовал, какая боль, отчаяние и готовность действовать теснятся в груди
ничтожного с виду человека. И все это уйдет на то, чтобы  идти  к  пустому
богу и бесславно погибнуть здесь!
     - Рено! - кричал он, уверенный, что если тот сейчас поднимет  голову,
то все мгновенно изменится, станет понятным, и выход найдется. - Ты должен
посмотреть на меня, Рено! Немедленно подними голову!
     Другой Рено стоял у очага,  спина  его  чуть  заметно  дрожала.  Рено
казалось, что сейчас он повернется, но тот выдернул ремень из-под поленьев
и пошел к приоткрытой двери.
     - Рено!!! - отчаянно выкрикнул Рено.
     Дверь лязгнула.
     В бешенстве Рено начал извиваться  в  колодках.  Так  вот  почему  он
чувствовал тогда, что это навсегда! Но для чего же он шел, зачем все  муки
и великое знание, пришедшее к нему?!
     - Ты не бог! - закричал Рено в серый потолок. - Ты лгал,  будто  твои
пути неисповедимы! Я их знаю! Даже полена дров ты не можешь принести  сам!
Ты ничтожен, все, что у тебя есть, - сделали люди, а ты крадешь их труд  и
потому ненавидишь их, но уничтожить не  можешь,  потому  что  без  них  не
сумеешь прожить. Ты бессилен!
     Он изо всех сил напрягся, колодки, хрустнув, соскочили, Рено  упав  с
топчана,  ударился  грудью  в  полупрозрачный  голубой  пол.  Долгий  звон
наполнил вселенную, по голубой тверди прошла трещина. Рено бился кулаками,
головой, всем телом, бессвязно-негодующе крича, бился  так  отчаянно,  что
небо не выдержало. Оно раскололось, Рено полетел вниз.
     Ослепляющее пламя охватило его, потом он звонко ударился  о  твердое,
разбившееся от удара на миллионы осколков. Словно  рой  искр  метнулись  в
разные стороны тучи звезд. Рено падал, пробивая одну за другой  стеклянные
сферы; освобожденные планеты срывались с них и уносились  в  пространство,
закручивая сложные спирали, которые уже видел Рено на сожженных листах.
     А снизу надвигался огромный шар Земли. Он вырастал, загибался  чашей,
неудержимо тянул к себе. Внизу обозначились пятна  лесов  и  полей,  узкие
дорожки рек. Величественно синело море. На какое-то время Рено показалось,
что падение прекратилось, и он просто висит на огромной  высоте,  а  Земля
тихо вращается внизу. Но  потом  он  различил  дома,  дороги  и  отдельные
деревья, земля вдруг оказалась устрашающе  близко,  а  верхушки  деревьев,
выросшие до нормальных размеров, прыгнули ему навстречу.
     Рено упал на маленькую полянку возле бьющего из  под  камня  родника.
Почва вокруг была усыпана мелкой галькой, и Рено в кровь разбил  колени  и
локти. Он поднялся, обмыл холодной водой ссадины и огляделся.  Место  было
знакомое: над голыми вершинами деревьев поднимались башни замка, а  совсем
неподалеку стоял его дом.  Обгорелые  стропила  тянулись  к  небу,  словно
бессильно грозящие, сведенные  судорогой  руки.  Небосвод  возвышался  над
миром незыблемый как всегда, но за его  кажущейся  твердью  Рено  угадывал
иное.
     Рено зашел в дом, перебрал уцелевшие остатки барахла, на  которые  не
позарились соседи, потом вышел на дорогу. Он не скрываясь пошел мимо замка
и дальше, через  леса  и  болота,  через  деревни,  разграбленные  войной,
голодом  или  эпидемиями,  через  заваленные  снегом  горы,  в   солнечный
просторный город, где ветер уносил с холма остывший прах  седого  еретика.
Шел искать его учеников и последователей - должны же у него быть ученики и
последователи!
     Шел, потому что твердо верил в его правоту и знал,  что  нет  в  мире
бога.





                            Святослав ЛОГИНОВ

                           МИРАКЛЬ РЯДОВОГО ДНЯ




     День начинался обычный - невеликий праздник святого Стефана, и  жизнь
шла будним порядком, только маленький Стефан  бегал  по  случаю  именин  в
новой, специально для того сшитой рубахе, да Ханна торопилась дошить штаны
Якову. Это тоже был подарок имениннику: старые  яковы  штаны  должны  были
отойти Базилю, и тогда базилевы порты, из которых он напрочь вырос, станут
первой мужской одежей Стефана. Еще  к  вечеру  готовился  пирог.  И  ничто
поначалу не предвещало чудес, но к полудню явилось знамение. Тяжко ударило
вдруг в безбрежно голубеющем небе,  грохнуло,  но  не  трескучим  грозовым
раскатом, а словно сам Антихрист хлопнул единожды  в  ладоши,  или  лопнул
туго надутый бычий пузырь, да так лопнул, что качнулись деревья,  дрогнули
дома, а улежавшиеся за годы бревна стен заскрипели, укладываясь по-новому.
Разом смолкли птицы, зато собаки со всех дворов завыли, скликая беду. И  с
треснувшего неба ответно завыло, ровным утекающим звуком.
     Малыши, разбредшиеся между сараев, разом кинулись домой,  а  Лидия  -
старшая дочь Атанаса, оставила колыбель с новорожденным братом и метнулась
зачем-то собирать развешенное после стирки белье. Ханна, кинув  рукоделье,
плеснула воды  в  открытый  дворовый  очаг,  на  котором  кипела  к  ужину
похлебка, и принялась сгонять во  двор  домашнюю  птицу.  Других  взрослых
возле дома не случилось, так  что  растерянность  и  испуг  Ханны  тут  же
передались младшим. Несколько малышей  разом  заревели,  добавляя  шуму  в
общий переполох. Удаляющийся небесный гул растворился в гомоне,  но  этого
уже никто не замечал.
     - Дети, домой! - надрывно крикнула Ханна, распахивая двери.
     Но на пороге, загораживая проход, стоял Матфей - глава  семьи:  отец,
дед и прадед всех живших на хуторе. По старости дед Матфей уже не  выходил
из дому, лишь по горнице ковылял, опираясь на палку,  но  слово  его  было
законом и для маленьких, и для  бородатых.  Ханна  остановилась  было,  но
Матфей, сдвинувшись к косяку, проговорил:
     - Детей загоняй, а птицу - обожди.
     Сам же, приставив ко лбу  ладонь,  оглядел  чистое  небо,  дорогу  со
спящей пылью, двор. Поймал за плечо  Лидию,  спешащую  с  ворохом  тряпья,
развернул назад.
     - Раскудахтались, - проворчал он, хотя при появлении деда  все  разом
затихли, даже Стефан и прадедов любимец - малыш Матфей-Матюшка  примолкли.
- И огонь залила, - продолжал дед, - а народ с поля вернется, чем  кормить
будешь? Страхом твоим? Видишь же - нет ничего.
     Ханна вернулась к очагу, наклонилась,  отыскивая  незагашенные  угли.
Дед Матфей медленно спустился с крыльца,  уселся  на  завалинке,  окидывая
сторожким,  не  потускневшим  с  годами   взглядом   дальние   и   ближние
окрестности, потому что хоть и отчитал молодуху за переполох, но  сам  был
неспокоен.
     Матфеев хутор казался невелик  -  два  дома,  глядящие  в  утоптанный
переулок, амбар да  общий  крытый  двор.  В  двух  домах  жили  давно  уже
седобородые матфеевы сыновья. Петер и Томас сами имели и детей, и  внуков,
но, послушные родительской воле, делиться не смели и жили хотя и в  разных
домах, но одним  хозяйством.  Перед  домами  бугрился  обведенный  плетнем
огород, а  со  стороны  двора  лежал  широкий  загон,  сейчас  отворенный,
поскольку скотину угнали на пастбище. Стадо у Матфея было  немаленькое,  и
земли нарезано с достатком. Жил хутор крепче иных усадеб и известен был  и
в городе, и среди дворянства. Ленную долю  Матфей  платил  монастырю,  под
который сам когда-то пошел, понимая, что святые отцы хозяйствуют с умом  и
попусту мужиков бездолить не станут. В обители тоже привечали  нелицемерно
богомольную семью, каких немного было среди народа недавно  перекрещенного
в истинную веру и склонного к отступничеству и еретическим соблазнам.
     С таким покровительством можно было жить спокойно, ничего  не  боясь,
кроме мора и турецкого нашествия,  но  потому  и  прожил  Матфей  жизнь  в
достатке, что никогда не ленился поберечься лишний раз.
     За домами послышался  суматошный  крик,  хлопанье  кнута;  перекрывая
возникший овечий разнобой, густо замычала корова. Матфей,  гневно  стукнув
посохом в землю, распрямился. Стадо идет. Ну куда  они,  среди  бела  дня?
Чего испугался Кристиан? Грома небесного?  Так  тот  давно  замолк,  да  и
Кристиан не тот парень, чтобы бояться знамений.  А  коли  серьезная  беда:
набег или что еще, то уходить надо в лес, в болото, где всадник на тяжелом
коне вмиг увязнет.
     Матфей встал и, кляня больные ноги, зашаркал по проулку. Из-за  двора
выбежал Кристиан - Томасов последыш. Было ему восемнадцать лет, а  он  все
еще гулял в парнях, поскольку ни отец, ни дед не могли подыскать ему среди
соседских невест достойную пару.
     - Дед! - закричал он, - смотри, что там!
     Матфей дотащился до угла, откуда ожидал увидеть выгон, реку и дальний
заболоченный лес. Замер, не веря глазам, дрожащей  рукой  наложил  на  лоб
крест. Позади ахнула подбежавшая Ханна.
     Нет, и пастбище, и лес были на месте, но за рекой,  где  расстилались
монастырские луга, теперь поднимались к небесам светлые башни  невиданного
и попросту невозможного города. Весь город,  казалось,  состоял  из  одних
башен, любая из которых вздымалась выше соборной колокольни. Что там  было
еще, Матфей не мог разглядеть,  видел  лишь  мост  через  реку  и  дорогу,
которой прежде тоже не было. По дороге  в  сторону  города,  обгоняя  друг
друга,  мчались  мертво-сверкающие  чудища.  Эта  неодушевленная   армада,
несущаяся по его земле, напугала старика сильнее всего. Крик Ханны  привел
его в себя.
     - Детей - в подпол, - распорядился Матфей, - и сама с ними запрись. А
ты скотину гони к болоту, только кружным  путем,  подальше  от  этих...  И
Лидию в поле пошли, за отцом.
     Звать, впрочем, никого не пришлось. Послышался стук копыт, в  проулок
влетел сидящий охлюпкой Атанас - старший из матфеевых внуков.
     - Ханна! - закричал он. - Ховай детей  и  пожитки!  Светопреставление
началось!


     Хвойный Бор считался лучшим местом отдыха, так что детей в  группе  у
Гелии всегда было много. Случались дни,  когда  Гелия  оставалась  одна  с
пятнадцатью детьми, что  вообще-то  не  разрешалось,  но  Гелия  не  могла
отказать родителям, особенно тем, чьих малышей она знала  давно.  Дети  же
никогда не были ей в тягость. Но сейчас по лужайке перед коттеджем  бегало
ровно двенадцать детей: Жанна, Тата, Ирэн, две Марии (одна - Маша,  другая
-  Мари),  Юлия,  Борис,  требующий,  чтобы  его  звали  Бобом,  и  Робин,
настаивающий на том же имени, белокурый Костик, темноволосый  Чен,  задира
Максим и новенькая девочка с редкостным именем Пламена.
     Час после полдника  был  самым  легким  в  течении  всего  дня.  Дети
выходили гулять и играли друг с другом, а Гелия делала вид, что  ее  здесь
нет. Но при этом зорко присматривалась к играм. На самом-то  деле  не  так
много родителей бывают настолько заняты,  чтобы  отдавать  своих  детей  в
чужие руки, и приходиться быть на  высоте,  чтобы  тебя  упрашивали  взять
ребенка. Гелии недавно исполнилось двадцать лет, но ее группа, входившая в
свободную педагогическую сеть, была уже известна. Гелия соглашалась побыть
с малышом два-три часа, пока мама управится с  неотложными  делами,  брала
детей и на неделю. А чтобы в этой ситуации дело обходилось без слез и  без
зависти (неважно: к уходящим или к остающимся), детей надо знать - каждого
по отдельности и особенно всех вместе, потому что вместе это совсем другие
дети.
     Вот сейчас Максим начнет знакомиться с новенькой. Пока  они  были  на
глазах у всех, ему это казалось неудобным. Но ведь он и  сейчас  не  один.
Чен, хоть ему и нет дела  до  девочек,  топчется  поблизости,  да  и  сама
Пламена, кажется, умеет защитить себя  от  любителей  знакомств.  Придется
вмешиваться, и лучше всего это сделает Тата. Она и постарше и поспокойнее.
     - Таточка, отнеси, пожалуйста, Пламенке мячик, а то у нее ничего нет.
     Тата взяла мячик,  но  в  этот  момент  воздух  лопнул  пронизывающим
сверхзвуковым  хлопком.  Акустический  удар  ощутимо  толкнул   в   грудь,
качнулись сосны, кто-то из детей упал, неслышно заплакав. Гелия  вскочила,
задрав голову, пытаясь увидеть в небе белый инверсионный след нарушителя.
     - Кто посмел?! Летать в небе в атмосфере на скорости! - потом, махнув
рукой - нарушителя все равно найдут  и  накажут  -  бросилась  успокаивать
детей. И остановилась, словно второй удар, сильнее первого,  обрушился  на
нее.
     Поляна неузнаваемо изменилась. Там, где минуту назад не было  ничего,
кроме ухоженного газона  и  пятен  сухой  хвойной  подстилки  под  редкими
соснами,  теперь  поднимались  кусты,  переплетенные  высокой,  по  грудь,
травой. Макушки разбежавшихся детей были почти не видны  среди  скрещенных
стеблей. Слава богу, судя по возгласам,  с  детьми  было  все  в  порядке,
случившееся они восприняли как новую интересную игру.
     - Ребята, бежим на крыльцо! - крикнула  Гелия.  -  Отсюда  все  лучше
видно!
     Должно быть, голос подвел ее, потому что дети  появились  на  крыльце
сразу и непривычно серьезные. А Пламена по дороге сердито  пнула  вылезшую
на самые ступени ракиту, и  Гелия  увидела,  как  кулачок  девочки  прошел
сквозь кривой ствол.
     Так это голограмма! - вместе с  успокоением  Гелия  ощутила  азартную
злость. - Ну она покажет этим шутникам, когда доберется  до  них!  Она  их
отучит и от быстрой езды, и от  оптических  эффектов.  А  пока  используем
выгоды момента и продолжаем гулять, но уже в сказочном лесу...
     Лес   действительно   напоминал   декорации    к    сказочному    или
приключенческому фильму. Спуск с пригорка, на котором стоял дом,  покрылся
обломками скал и гниющим буреломом, лишь  в  одном  месте,  где  случилось
меньше камней, кем-то был расчищен проход.  Внизу,  где  в  реальности  до
самой реки продолжалась роща с разбросанными по полянам коттеджами, теперь
жаркими испарениями курилось болото. На воде дробно пестрела ряска,  возле
настоящих сосен (Никуда они, конечно, не делись, но давно  знакомые  стали
словно  незаметными)  торчали  кочки  осоки  и  тонконогой  пушицы,  жирно
зеленели листья белокрыльника.
     Гелия, собрав детей на крыльце, на секунду сбежала вниз,  убедившись,
что болото, как и прочие новообразования,  не  настоящее,  разрешила  всем
спуститься с крыльца.  Быстро  придумав  подходящую  к  окружению  игру  -
странный гибрид из "Красной шапочки" и  "Мальчика-с-пальчик",  забежала  в
дом  и  попыталась  дозвониться  в  координационный  центр,  узнать,   что
происходит. Дозвониться не удалось, очевидно, не  одну  ее  волновали  эти
вопросы. Кухонное оборудование работало исправно, и ужин Гелия заказала на
двенадцать человек, хотя и знала, что семерых детей в  течение  ближайшего
часа заберут родители. Но происходящее тревожило  ее,  значит,  надо  быть
готовым ко всякому.
     И события начались, но вовсе не те, которых ждала Гелия.
     - Бык! Бык! - закричал Костик.
     На поляну, раздвинув кусты, вышла корова. Низкорослая, неопределенной
масти  буренка,  по  самое  брюхо  вымазанная  болотным  илом,  она   явно
принадлежала к призрачному миру. Дети шумно  кинулись  под  защиту  Гелии,
только Жанна, обычно жившая на  родительской  ферме  и  привыкшая  к  виду
домашних животных, поспешила навстречу гостье и была сильно  разочарована,
обнаружив, что и это одна лишь видимость.  Следом  за  первой  коровой  на
поляну высыпало все стадо: еще две коровы, обе с годовалыми телятами, бык,
вид которого заставил детсадовцев  примолкнуть,  десятка  полтора  овец  и
баранов, тоже вымазанных в грязи и оттого  не  похожих  ни  на  что  ранее
виданное. Стадо двигалось  в  абсолютной  тишине,  словно  толстое  стекло
отгораживало его от зрителей.  Последними  появились  пастухи:  чумазый  и
патлатый мальчишка с длиннющим кнутом в руках, которым  он  непрестанно  и
неслышно хлопал,  подгоняя  отстающих,  и  высокий  молодой  парень,  тоже
странно и грязно  одетый,  но  шагающий  так,  словно  не  было  заросшего
подъема, а до этого изматывающего перехода по истлевшей гати.
     "Красавец" - подумала Гелия.
     Парень, не доходя нескольких  шагов,  остановился  и,  глядя  в  лицо
Гелии, произнес что-то, очевидно громко  и  отчетливо  выговаривая  слова,
потом размашисто перекрестился и плюнул через плечо.
     - Что, киногерой, - сказала Гелия, стараясь избавиться  от  ощущения,
что парень видит  ее  и  обращается  именно  к  ней,  -  озвучить-то  тебя
позабыли...
     В доме загудел сигнал вызова. Кто-то, родители или начальство,  сумел
пробиться к ней по перегруженной телефонной сети.


     Великий миракль, явившийся в день святого Стефана,  равно  напугал  и
изумил всех, но никого он не  оскорбил  так,  как  благородного  ландграфа
Августа.  Хотя  иным  могло  показаться,  что  судьба   обошлась   с   его
сиятельством менее жестоко, чем с прочими. Замок Августа стоял в  излучине
реки на высоком берегу, и когда свершилось чудо,  здесь  не  оказалось  ни
бесовского города, откуда едва сумели  бежать  жители  окрестных  сел,  ни
адских  кузниц,  где,  как  рассказывали  очевидцы,  железные  пауки   под
присмотром  бесплотных  обитателей  творили  стальное  подобие   жизни   -
самобеглые повозки, носящиеся повсюду и до икоты пугающие людей. На  месте
замка явились  древние  руины:  осыпающиеся  остатки  башен,  проломленные
стены. А возле разрушенных ворот граф