тут  председатель  совхоза,  и  без
моего ведома здесь бродить, пардон, нельзя.
     - Вошь ты затухлая, а не председатель! - заорал вдруг Антон.  -  Гады
вы все, гады! И ты все врешь! Не бывает у совхоза председателя - директора
в совхозах, а за вашу чертовщину вы еще ответите!
     Наконец Антон встретил хоть кого-то, с кого можно  было  спросить  за
ужас минувших часов. Антон размахнулся и ударил председателя в лицо. Кулак
врезался словно в подушку, не причинив никакого вреда.  Антон  бил  еще  и
еще, председатель лениво  уклонялся,  и  удары  падали  в  пустоту.  Антон
бесновался, размахивая кулаками, председатель  же,  словно  ни  в  чем  ни
бывало, продолжал беседу:
     - Прежде,  разумеется,  были  директора,  их,  как  известно,  сверху
назначают. Теперь же начальство, вроде  как,  избирают,  а  это,  кажется,
совсем другая должность. Впрочем, мне пора.  А  вам,  так  сказать,  желаю
спокойной ночи, председатель кивнул снисходительно и канул за порог.
     Антон остановился. Только теперь он понял, какую  глупость  совершил,
бросившись с кулаками на собеседника. Председатель  ушел,  оставив  Антона
один на один с ужасами нагрянувшей ночи.
     В  башне  сгустилась  темень,  но  не  уютная  домашняя  темнота,   а
враждебное отсутствие света. Казалось,  кто-то  сидит  рядом,  пригнувшись
стоит за буфетом, ждет под неразобранной кроватью. Округло  светлел  выход
на площадь, и там, уже не скрываясь, начиналась ночная  жизнь.  Целлофаном
разливался ущербный лунный свет, в нем скользили тени, издалека  доносился
не то вой, не то песня.
     Пересиливая  себя,  Антон  подошел  к  комоду,  нащупал  выключатель,
щелкнул.  Ночник  -  прессованная  из  мраморной  крошки  сидящая  сова  -
засветился  изнутри,  рассеивая  черноту.  Потом  сова  повернула  голову,
заухала, хлопая каменными крыльями, снялась  с  постамента  и  полетела  к
выходу. Ввинченная в постамент лампочка залила комнату беспощадным светом.
Антон, физически  ощущая,  как  разглядывают  его  сейчас  с  улицы  через
огромный, даже занавеской  не  прикрытый  проем,  кинулся  к  выключателю.
Фарфоровый  квартет  на  комоде  взмахнул  смычками  и   запиликал   нечто
какофоническое, но заметив бегущего Антона, музыканты  побросали  скрипки,
виолу и контрабас и с разноголосым писком кинулись к  нему.  Они  лезли  в
рукава, за пазуху, путались  в  волосах.  Антон  отрывал  цепкие  холодные
лапки, швырял фигурки прочь. Звенел разбитый  фарфор,  дзенькнув,  погасла
лампа.
     Антон перевел дух, но тут  же  понял,  что  успокаиваться  рано.  Его
взгляд упал на площадь.
     Сначала могло показаться, что вся  она  освещена  луной,  лишь  потом
становилось ясно, что тонко  остриженный  ноготок  луны  не  даст  столько
света. Свет застилал уснувшую  пыль,  обливал  спящие  дома  и  шелковицы,
скапливался у  порога  и  медленно  просачивался  сквозь  него.  Знакомые,
жирно-блестящие целлофановые  лужи  здесь  и  там  пятнали  пол,  медленно
заливая комнату.
     Одним прыжком Антон взлетел  на  оттоманку,  поджал  ноги,  обреченно
глядя на подступающую напасть. Он не знал, что это, но ни за что на  свете
не согласился бы прикоснуться к светящейся могильной жидкости.
     А на улице продолжалось гуляние. Тени оформились, стали определенней.
Пробегали улыбающиеся людоликие псы, шествовал некто голенастый, он  то  и
дело останавливался, выхватывая узкой зубастой пастью  из  мертвеющих  луж
толстых червей. Черви извивались и плакали детскими голосами.
     Антон сидел загородившись подушкой, не мигая смотрел в дверной проем.
Пятна света гипнотизировали его. Вот в поле зрения появились новые фигуры.
Рыжебородый истлевший великан шагал, разгоняя круги  светящихся  волн.  Он
вел под руки обеих хозяек - живую и мертвую, а сзади торопился еще кто-то,
безвидный и полупрозрачный. Группа направлялась прямиком ко входу в башню,
к спасавшемуся за диванной подушкой Антону. На  пороге  они  остановились,
глазницы рыжебородого уставились на Антона.
     - Гость  там,  -  слышались  объяснения  хозяйки.  -  Магночка  гостя
привела.
     - Гость - это славно, - отвечал кто-то плавающим словно у патефона на
исходе завода голосом. - Тащи сюда гостя.
     - Не наш он, - возражала хозяйка,  -  непривыкший.  Магночка  просила
поберечь для начала.
     - Тогда пусть спит!  -  пустые  глазницы  налились  синим,  на  грани
видимости светом, и это было последнее, что запомнил Антон. Он  отключился
мгновенно в неудобной полусидячей позе, не сумев даже лечь как следует.
     Разбудил его крик хозяйки:
     - Гости! Гости дорогие!
     Антон вскочил, ужаснувшись мысли, что спал и, значит,  был  абсолютно
беззащитен, в то время, как  рядом,  а  может  и  прямо  с  ним  творились
неведомые сверхъестественные непотребства.
     Первым делом Антон оглядел башню. В ней ничего не изменилось,  только
лампочка  под  мраморной  совой  оказалась  разбита,  и  медведь  с  ослом
поменялись инструментами. Антон подергал фигурки.  Звери  были  вылеплены,
покрыты глазурью и обожжены вместе с инструментами. И тем не менее медведь
теперь держал виолончель, а осел с трудом обхватывал  огромный  контрабас.
Криво усмехнувшись, Антон поставил игрушки на место.
     И тут с площади рванул паровозный  гудок,  а  следом  вновь  хозяйкин
вопль:
     - Гости дорогие! Приехали!
     Антон бросился на улицу, где снова сиял жаркий безоблачный день.
     Перед башней, по ступицы  утопая  в  пыли,  стоял  поезд.  Допотопный
паровозик с пузатой трубой и три вагончика, вернее платформы,  потому  что
все остальное было сломано,  лишь  металлические  остовы  бывших  теплушек
ржаво  корежились  над  платформами.  От  этого  транспортного  безобразия
направлялась к башне толпа гостей.
     Впереди,  тяжко  ступая  кирзовыми   говнодавами,   шла   невероятных
габаритов бабища. Ростом под два метра и соответствующей толщины, она была
одета в вылинявший ситцевый сарафан, опускающийся  до  голенищ  стоптанной
кирзы. Вязаная кофта с засученными  рукавами  открывала  чудовищные  ляжки
рук, белая в мелкий горошек косынка повязана по самые  брови.  Под  мышкой
бабища  несла  холеного  разъевшегося  кота.  Кот,  ничуть   не   смущаясь
неудобством положения, пребывал в позе спящего  сфинкса.  Розовая  хозяйка
юлила вокруг, забегала то справа, то  слева  и  непрерывно  твердила  свою
коронную фразу.
     Следом, влекомый собственной музыкой и лишь благодаря ей не падающий,
тащился в дымину пьяный гармонист.  Он  во  всю  ширь  растягивал  меха  и
умудрялся на ходу наяривать что-то разудалое.
     Дальше толпой валили гости. Их было много, Антон не сумел рассмотреть
ничего, в  памяти  осталось  ощущение  потока  -  орущего,  размахивающего
руками, пестрого и одновременно почему-то серого. Может быть, потому,  что
никто в этой толпе не выделялся и не бросался в глаза.
     Процессия прокатила мимо Антона и скрылась в башне. В ту  же  секунду
оттуда хлынули звуки  пьяной  оргии.  Разливалась  гармошка,  что-то  иное
голосила  радиола,  громко  звенела  посуда,  невнятно  гудели  разговоры,
перекрываемые выкриками то ли танцующих, то ли дерущихся. Путь в  башню  -
единственное место, где ему, по всей  вероятности,  не  грозила  серьезная
опасность, теперь был закрыт.
     "Какого черта! - Антона вдруг  охватило  бешенство.  -  Хозяйка  сама
поселила его в башне, на две недели отдала башню ему, а раз так, то нечего
устраивать там бардаки! Но он им покажет!"
     Антон развернулся и как на приступ ринулся в башню. Он не очень четко
представлял, как именно и кому  он  будет  "показывать",  но  "показывать"
оказалось нечего и некому.  В  башне  было  пусто,  прохладно  и  тихо,  а
приглушенные стеной звуки пьянки явно  доносились  снаружи  -  из  склепа.
Антон пробежал через раскаленную  сковороду  площади  и  нырнул  в  склеп.
Пусто, прохладно, тихо. Ровный каменный пол - и никаких  следов  вчерашних
могил. Шум и рев несутся из башни.
     Антон остался в дверях склепа, бесцельно глядя на площадь. Та млела в
пыльной неподвижности полудня. Здесь  ничто  не  могло  меняться,  поэтому
особенно  дико  было  видеть  утонувший  в  пыли  железнодорожный  состав.
Председатель совхоза с усердием мимического актера шагал вдоль поезда,  не
двигаясь с места. Холеный кот, тот самый, которого несла приехавшая  баба,
вышел из-за башни и улегся в позе спящего сфинкса в тени вагонных колес.
     Окружающий мир жил по своим неведомым законам, Антон  видел,  что  не
сумеет изменить в нем ничего. Он может кричать, плакать, лезть на  кулаки,
мир этого даже не заметит и  по-прежнему  будет  творить  свое  мерзостное
действо. А когда придет час,  наигравшаяся  нечисть  расправится  с  самим
Антоном, и все равно ничего вокруг не изменится.
     Антону не стало страшно, бояться он уже  устал.  Вместо  того  пришло
забытое с детства ощущение  драки  с  бесконечно  сильнейшим  противником,
когда  забываешь  о  правилах  и  о  собственной  шкуре,  когда   остается
единственная не мысль даже, а чувство: "меня ударили, а  я  -  нет...".  И
стремишься только достать и вцепиться. Но во что вцепляться здесь?
     - Ненавижу!.. - выдохнул Антон.
     Дремлющий в тени кот вскочил, одним  прыжком  взлетел  на  платформу,
выгнул спину и заплевался в сторону Антона. Поезд мягко дернул и,  набирая
ход, поехал с площади. Неожиданно он оказался очень длинным.  Мимо  Антона
все быстрее и быстрее проплывали пассажирские и  товарные  вагоны,  черные
нефтяные  цистерны,  рестораны  и  рефрижераторы.  Мелькали  платформы  со
щебнем, полувагоны с брусом  и  досками,  безоконные  почтовые  и  красные
пожарные вагоны. Скорость все нарастала, погромыхивание  колес  на  стыках
сменилось   дробной   стукотней.    Проносились    пузатые    цементовозы,
саморазгружающиеся тележки и снова целые  серии  товарных  и  пассажирских
вагонов уже неразличимых в вихре.
     Наконец, последний с красными фонарями вагон свистнул мимо,  и  Антон
увидел, что поезд уезжает с площади. Домики разъехались в стороны,  открыв
перспективу, ограниченную грядой близких холмов. Было  хорошо  видно,  как
развивший чудовищную скорость поезд: паровоз и три покалеченные  платформы
- ползет по изумрудному склону, постепенно приближаясь к горизонту.
     Антон не знал, что происходит,  но  чувствовал,  что  это  свершается
помимо воли хозяев,  и  потому  стоял,  замерев  в  напряженном  ожидании,
надеясь, что в башне ничего не заметят.
     - Котик уехал! - трубный вопль резанул слух.
     Чуть не сбив Антона  с  ног  из  склепа  вырвалась  приехавшая  утром
бабища. Продолжая трубить, она помчалась вдогонку поезду.
     "Скорее же!" -  мысленно  понукал  Антон  поезд.  Паровозик  послушно
рванул, скорость и без  того  чудовищная,  увеличилась  стократно,  но  на
движении это ничуть не сказалось, состав продолжал неспешно ползти. Бабища
в несколько громадных прыжков догнала его, вскочила на платформу, ухватила
котика, зажав его под мышкой, а потом принялась делать что-то  со  сцепкой
последнего вагона. Поезд поднажал еще,  скорость,  с  которой  он  уезжал,
превысила все мыслимое, телеграфные столбы вдоль путей  слились  в  ровную
серую ленту, пейзажа по сторонам  было  не  разглядеть,  лишь  ежесекундно
мелькали одинаковые здания станций, мимо которых пролетал состав.  Но  при
этом убегающий поезд начал медленно, словно нехотя,  приближаться.  Бабища
монументом возвышалась на платформе.
     Этого Антон спокойно наблюдать не  мог.  Он  судорожно  схватил  ртом
воздух, напрягся, уперся взглядом в сцепку вагона и истово, изо  всех  сил
принялся отталкивать его.  Должно  быть,  скорость  еще  возросла,  просто
чувства не умели воспринимать такое. И вновь  состав  мучительно  медленно
двинулся вверх по склону.
     Бабища завыла. Выронив котика,  она  двумя  руками  ухватила  антонов
взгляд и принялась выламывать его, пытаясь оторвать от сцепки. Дикая  боль
вспыхнула в глубине лба под бровями. Антон мычал сквозь  сжатые  зубы,  но
продолжал упираться. Он не знал, зачем  это  делает,  просто  ему  удалось
достать обидчика, и он вцепился в него и бил, не  раздумывая  о  причинах.
Неожиданно оказалось, что склеп за спиной полон народу: какие-то  существа
пытались выбраться наружу, и приходилось, раскорячившись в дверях, держать
еще и их. Обе розовые хозяйки лезли с боков, твердя в унисон: "Ай,  гость!
Ай, гость!"  -  и  щипались  мягкими  бескостными  пальцами.  А  сверху  в
пространство дверного проема ввинчивались длиннейшие телескопические  шеи.
На их концах  серыми  мешками  болтались  головы,  с  унылым  любопытством
глазеющие на происходящее.
     Бесконечно долго подползал состав к гребню пологого холма, и все  это
время нельзя было ни отвести в  сторону  изодранный  взгляд,  ни  вдохнуть
полной грудью, ни расслабиться хотя бы на долю секунды. И  все  же,  когда
казалось  сердце  лопнет  от  перенапряжения,  паровоз  коснулся  колесами
окоема. Зацепившись, он словно реально обрел свою  призрачную  скорость  и
мгновенно исчез, лишь ударил болезненно в глазницы сорванный взор.
     Тогда Антон ухватил взглядом за край горизонта и задернул его, словно
молнию на куртке.
     Потом он шагнул в сторону, выпуская тех, кто был в склепе.  Ему  было
все равно, что станут с ним  делать  сейчас.  Он  все-таки  сумел  ударить
врага, а остальное его не интересовало.
     Наружу никто не вышел, склеп был пуст. Пусто было в  башне,  пустынно
на  площади,  лишь  фигура  с  кожаной  папкой  продолжала   бессмысленное
подвижничество.  Антон  заметил,  что  сквозь  председателя   просвечивают
пыльные деревца и голубой штакетник оград.
     Антон отер со лба пот, хотя жарко ему казалось  скорее  по  привычке.
Солнце, впаянное в синеву, жгло условно, лишь обозначая понятие  жары,  но
не создавая ее. И вовсе  не  струи  горячего  воздуха  поднимаются  вверх,
заставляя дрожать и расплываться окружающее, а на самом деле дома,  башня,
и холмы колеблются, истаивая, словно кусок рыхлого дорожного сахара.
     Беспокойство овладело Антоном - он никак  не  ожидал  столь  всеобщей
реакции на происшедшее.
     - Что вы еще задумали?! - крикнул он и не услыхал своего голоса.
     Призрачные деревья, выцветшее призрачное небо с солнечным  пятаком  в
зените.
     Жуткое подозрение пришло на ум. Антон опустил взгляд и убедился,  что
сквозь его ноги просвечивает нетронутая уличная пыль.
     Дико вскрикнув, Антон бросился в просвет между разошедшимися  домами.
Под подошвами сандалий тонко зазвенели железнодорожные шпалы.
     Сначала Антон  бежал.  Потом  задохнулся  и  перешел  на  шаг.  Потом
успокоился.
     - Все-таки, я победил, - сказал он себе. - Я ушел из  этой  проклятой
деревни. У меня есть дорога, а дороги ведут к людям.  Дойду.  Жаль,  когда
мимо столба пробегал, не посмотрел,  сколько  там  километров.  Ничего,  у
следующего посмотрю.
     Идти становилось все труднее, Антон брел, стараясь  не  признаваться,
что ноги хуже слушают его. Он упрямо не смотрел вниз, лишь на  потемневшее
небо, где росла, набухая светом и округляя ущербные бока, луна.
     "Уже ночь, - подумал Антон. - Должно быть, кто-то собак спустил."
     Луна  округлилась,  заняв  четверть  неба.  Тогда  Антон   неожиданно
заметил, что рядом идет кто-то, трясет его за плечо и кричит:
     - Что ты наделал, дурак?! Что же ты наделал?!
     - Магна, - сказал Антон. - Пришла. А я, видишь, сам выбрался.  Ты  не
бойся, я их всех победил и уничтожил. Ты знаешь, там такое творилось!  Там
такие чудовища!..
     - Это ты чудовище! - надрывно крикнула Магна. - За что ты их убил?!
     - Ты не понимаешь, - пытался вразумлять Антон. - Там все как есть  не
по-людски...
     - А тебе что до того? Они занимались своими делами, тебя не  трогали,
а ты... Какое же ты страшное чудовище!
     - Ладно, Магна, - примирительно сказал Антон. - Не сердись. Я  же  не
знал. Пойдем отсюда.
     - Ну нет! - Магна мстительно рассмеялась. -  За  все  надо  отвечать,
миленький. Чтобы сделать то, что ты сотворил, надо принять  правила  иного
мира, стать его частью.  Тебя  больше  нет,  ты  исчез  вместе  со  всеми.
Посмотри на себя!
     Антон опустил взгляд и ничего не увидел.
     - Нет, - хрипло сказал он. - Я не хотел так.  Магна,  ты  должна  мне
помочь, ты же не можешь бросить меня...
     - Могу, сказала Магна, - потому что здесь нечего бросать. Прощай.
     Она легко пробежала по вспыхнувшему лунному мосту и  скрылась.  Антон
остался один. С трудом переставляя неуправляемые ноги, он двинулся вперед.
     - Оставила, - шептал он, - бросила меня...
     Луна погасла, зажглось медное солнце. С каждым шагом  Антон  двигался
все медленней и неуверенней. Дорога  плавно  уходила  вдаль.  Единственным
ориентиром  на  ней  был  одинокий  километровый  столб.  На  нем  чернела
поваленная на бок восьмерка - символ бесконечности.
     "Все равно дойду, - подумал Антон. - Одним километром уже меньше."





                              ГАНС КРЫСОЛОВ


                                                  Господь, спаси мое дитя!
                                                Немецкая народная баллада.


     Всюду жили чудеса. Они прятались под  метелками  отцветшей  травы,  в
позеленевших от жары лужах, среди надутых белых облаков, украшавших  небо.
Чудеса были  любопытны,  они  тянулись  к  Гансу,  старались  дотронуться,
согнувшись в три погибели выглядывали из-под кустов. Ганс не обижался,  он
и сам был любопытен. Если смотрят - значит так им лучше, не  надо  мешать.
Вот и сейчас Ганс знал, что кто-то притаился за ветками, не решаясь выйти.
Ничего, в свой срок покажется и он.
     Ганс развязал котомку, достал ржаной сухарь и  начал  громко  грызть.
Оставшиеся крошки собрал на ладони, широко раскрыл ее, показывая  всем,  и
тихонько посвистел. С ближайшего дерева слетела пара пичуг  -  незнакомых,
их Ганс видел первый раз. Усевшись на краю ладони, птички принялись быстро
клевать. От частых осторожный уколов больно и сладко зудела кожа.
     - А теперь, что надо сделать? - спросил Ганс.
     Пичуги вспорхнули, но через минуту вернулись снова, уронив на  ладонь
по тяжелой перезревшей земляничине. Слизнув ягоды,  Ганс  поднял  к  губам
дудочку и взял тонкую ноту, пытаясь повторить утреннюю  песню  синицы.  Но
замер, не услышав даже, а просто поняв, что тот, кто возился  за  кустами,
дождался своего часа и вышел.
     Ганс медленно поднял взгляд. Перед ним стояла босоногая  девочка  лет
семи, в замаранном  и  во  многих  местах  заштопанном  платьице.  Девочка
держала за руку мальчугана четырех лет. Сразу было видно, что это  брат  и
сестра. Мальчуган стоял, вцепившись в руку защитницы, и сопел, насторожено
разглядывая Ганса. Руки и щеки детей были густо измазаны зеленью, землей и
земляничным соком.
     Ганс улыбнулся.
     - Ты тут колдуешь? - спросила девочка.
     - Я тут обедаю, - сказал Ганс.
     Он достал из сумки еще один сухарь, протянул:
     - Хочешь?
     - Ты колдуешь, утверждающе произнесла девочка. - Я  видела.  И  место
тут волшебное, мы всегда приходим колдовать  на  эту  поляну,  потому  что
здесь под землей самая середина ада.
     - Да ну?! - удивился Ганс. - И как же вы колдуете?
     - Надо взять лапу от черной курицы, старую змеиную кожу, и три  капли
крови невинного младенца, положить все в горшок, который ночь простоял  на
кладбище, залить водой и варить целых три дня. Если потом  обрызгать  себя
этим варевом, то сразу станешь невидимым.
     - И получается? - с интересом спросил Ганс.
     - Три дня варить надо, - пожаловалась девочка.  -  Вода  выкипает,  а
добавлять нельзя.
     - А где ты собираешься взять кровь невинного младенца?
     - А он на что? - девочка дернула за руку брата.  -  Гансик,  ты  ведь
дашь крови?
     - Дам, - важно сказал мальчик.
     - А я его потом колдовать научу. Так  всегда  делают.  Когда  я  была
невинным младенцем, старшие девочки у меня тоже кровь брали. Кололи