ними на остров, но вашу группу мы  продолжаем
числить действующей. С ума сойти!
     - Я действую, -  сказала  Гелия.  -  Через  день  папа  должен  Жанну
привезти. У нас ведь тоже сенокос...
     Гелия не сомневалась в своем решении, но когда  Крыльский  увез  двух
последних воспитанников, и дом затих, Гелия закрылась в дальней комнате  и
целый  час  проплакала.  Потом  встала,  умылась,  припудрила   зареванную
физиономию. На улице  начинало  темнеть,  пора  было  показывать  вечерний
мультфильм.
     Отпрыгали  на  экране  три  поросенка,  такие  же  нездешние,  как  и
усевшиеся кружком зрители. Рада загнала свою ораву  в  землянку,  и  стало
окончательно  пусто.  Гелия  прошла  по  комнатам,  машинально  расставляя
разбросанные Костиком игрушки.  Снова  вышла  на  улицу.  На  камне  возле
крыльца сидел Кристиан.
     - Добрый вечер, - сказала Гелия и присела на ступеньку.
     - Добрый вечер, - сказал Кристиан.
     - Видишь, как удачно выходит, - сказала  Гелия,  -  семья  собралась,
большая, дружная. Устраиваетесь потихоньку. Я знаю, вы выбьетесь, лишь  бы
вам никто не помешал. А у меня - наоборот, все разлетелись, как не было.
     - Агату убили, сестренку мою,  -  тихо  сказал  Кристиан.  -  В  доме
сожгли. Только Бастин, свояк и спасся, да и то, никак, в  уме  повредился.
Мальчика принес, чужого. Называет его Яриком, как своего младшего,  а  тот
откликается. И Рада малыша признала... значит судьба.
     - Мне сегодня уехать предложили, - сказала Гелия, - а  я  отказалась.
Куда я теперь без вас?.. Смешно, правда?
     - Бастин говорит, будто сделал огнеметную машину, какой у вас  воюют.
Я ему не верю - разве у вас бывает война? А может и вправду сделал, Бастин
может.  Я  думал  -  только  мы  знаем  дорогу  на  Буреломье,  а  у  него
оказывается,  тут  углище  устроено,  на  дальнем  конце.   Говорит,   для
огнеметной машины скипидар нужен, просил помочь. Я согласился.
     -  Ночь  сегодня  какая  теплая,  -  сказала  Гелия,  поднимаясь   со
ступеньки. - Пойдем, немного походим? Мне теперь никого караулить не надо.
     - Углище показать? - спросил Кристиан. - Давай. Только темно  вот-вот
станет, ничего не увидим.
     Они тихо пошли, Гелия по дорожке, Кристиан через кусты,  местами  уже
вырубленные на дрова и для засыпки крыши между бревнами и слоем земли.
     - Бастин говорит, ему один из ваших помогал - чернобородый, что с ним
пришел. Он ему показывал, что и  как,  а  Бастин  делал.  Ты  знаешь...  -
Кристиан запнулся, - мне этот  чернобородый  не  нравится.  Ты  прости,  я
понимаю, что у вас нет плохих людей, но я и не говорю, что он  плохой.  Он
мне просто не нравится. Я не хочу, чтобы на тебя смотрели так, как он.
     - До чего красиво! - сказала Гелия. - У вас, вообще, красивее  чем  у
нас, хоть и болото, и заросли.
     - Ты не замерзнешь,  Ангела?  -  спросил  Кристиан.  -  Ночь  сегодня
холодная...
     Кристиан остановился, словно пытаясь согреть, положил руки  на  плечи
Гелии, осторожно провел пальцами  вдоль  шеи,  и  Гелия  покорно  замерла,
смущенная этой лаской без прикосновения.
     - Ангела, - быстро и  освобожденно  зашептал  Кристиан,  -  ты  самая
лучшая на свете, я теперь не смогу без тебя жить...  Почему  ты  там,  где
можно только смотреть на тебя? Я понимаю, что  недостоин  попасть  в  твою
жизнь, но я люблю тебя, я бы сберег тебя и здесь, сохранил от всякой беды.
Я тебя люблю...
     - Ну что ты?.. - тоже шепотом, словно кто-то мог  услышать,  твердила
Гелия. - Ты же умница, Кристиан, ты же сам все понимаешь... Мы дальше друг
от друга чем звезды, я никогда не смогу к тебе прикоснуться... Какой же ты
глупый, какие мы с тобой глупые, хороший мой...
     К дому Гелия вернулась, когда уже царила глухая ночь.  Лампа,  обычно
светившаяся над крыльцом, сегодня не горела, и  Гелия  не  сразу  заметила
фигуру, сидящую на ступенях. При виде Гелии Марат встал, кашлянул,  словно
предупреждая о себе, сказал нарочито бодрым голосом:
     - А я к вам. Что-то мы с кузнецом завертелись сегодня, и  мне  теперь
домой не попасть. Машины нет, транспорт не ходит. Переночевать не пустите?
     - Ладно, - согласилась Гелия, с недоумением отметив,  как  неожиданно
Марат перешел на "вы". - Детей сегодня нет, можно в игровой устроиться.
     Она вошла в дом, повела рукой по  стене  в  поисках  выключателя,  но
почувствовала на своих плечах ладони Марата. Гелия развернулась, уходя  от
повелевающей тяжести.
     - Что ты? - позвал Марат. - Иди сюда.
     - Пусти, - шепотом потребовала Гелия.
     Ладони ослабли, но сам  Марат  придвинулся  ближе,  бормоча  какие-то
фразы, которые днем могли бы показаться  глупыми  и  смешными,  но  сейчас
пугали, бросая в дрожь.
     - Пусти! - повторила Гелия. - Увидят...
     - Кто? - опешивший Марат прервал горячечный монолог.
     - В землянке не спят.
     - А уж их это никак не касается! - Марат рассмеялся. Его смех  придал
Гелии силы, она резким движением вывернулась из чужих объятий и  отступила
на шаг. Щелкнула выключателем, залив прихожую отрезвляющим светом.
     - Их это касается  больше,  чем  ты  думаешь,  -  сказала  она  почти
спокойно. - А ты... Ты извини, Марат, я знаю,  ты  хороший  человек  и  не
станешь обижаться, но ты мне просто не нравишься.


     С трудом протиснувшись через  узкий  лаз,  Петер  выбрался  наружу  и
огляделся.  Вокруг  было  спокойно,  лишь  со  стороны  хутора  доносились
возгласы и жуткий хруст горящего дерева. Следом из дыры показался  Атанас,
Ханна, затем - дети. Последней ползла Марта - петерова жена.
     Чуть приподнявшись, Петер  сквозь  кисти  цветущей  лебеды  попытался
рассмотреть хутор. Огонь  охватил  уже  оба  дома,  пылал  двор  и  сараи.
Солдаты, толпящиеся вокруг, отступали, заслоняясь руками от жара. Из горла
Петера вырвался всхлип. В  один  час  он  потерял  все!  Дома,  имущество,
нажитое предками, уложенное в дедовские сундуки, две пары пахотных  волов,
конь... все сгорело или пограблено свалившимися неведомо откуда чужаками в
страшных белых плащах с крестом. Давно уже никто  не  видал  крестоносцев,
один дед Матфей рассказывал о них, остальным же казалось, что это  легенды
времен короля Атли. Но видно, сместилось само время,  на  поля  пали  тучи
крестоносной саранчи, так что Петер с семьей едва успел уползти  по  чудом
сохранившемуся дедову лазу.
     Атанас с Марком под руки вытащили из-под земли мать,  Ханна  взвалила
на  плечо  узлы  с  немногими  спасенными  пожитками,  и  все,  прячась  и
пригибаясь, двинули по оврагу к лесу.
     Но уйти незамеченными не удалось. Фигура в белой накидке появилась на
краю обрыва. Солдат закричал по-немецки, указывая на мужиков. Марк,  видя,
что их все равно обнаружили, метнул ременный аркан, который  нес  в  руке,
крестоносец рухнул вниз, а Атанас хладнокровно ткнул ножом сквозь  нашитый
крест и ремни кирасы, заставив немца замолчать. Женщины, похватав малышей,
побежали.
     До кустов, означавших начало  мокрого  леса,  оставалось  уже  совсем
немного, когда на том конце поля показалась погоня. Крестоносцы тоже  были
пешими, не успели еще обзавестись в чужих землях  лошадьми,  но  двигались
гораздо быстрее беженцев, которых сдерживали дети.
     - Ханна! - крикнул Петер невестке. - Выведешь  детей  к  Буреломью  -
дорогу знаешь. Смотри только, путь не слишком тропи, а то  найдут.  Томасу
кланяйся, прощенья от меня проси.  А  я  с  сынами  здесь  постою,  солдат
задержим. Атанас, Марек - стойте!
     - Не на-а-до!.. - истошно закричала Ева, но Марк ладонью ударил ее по
щеке, прервав крик, потом наклонился, поцеловал в губы, сказал  что-то,  и
Ева, пошатываясь, пошла, затем  подхватив  на  руки  приотставшую  Монику,
свои-то мальчишки мчались впереди, побежала.
     Петер с сыновьями стояли, выпрямившись в  рост.  Спешившие  по  следу
солдаты при виде их перешли на шаг, потом остановились.
     "В другой раз косами не отмашешься", - вспомнил Петер слова брата.  -
Так и вышло. Солдаты пришли новые, а в руках  и  кос  нет  -  не  пролезли
сквозь узкий лаз.
     Петер положил руку на пояс, вытащил  изогнутый,  искусной  бастиновой
работы нож-косарь. Сыновья молча повторили его движение.
     - Стоим, мальчики! - выдохнул Петер. - Крепко  стоим.  Не  сойдем  со
своей земли! Дольше простоим - вернее наши спасутся.
     Ландскнехты выстроились полукругом, выставили на-изготовку алебарды и
медленно, мелкими шажками двинулись вперед.


     Утром кузнец взвалил на плечо изготовленные самострелы  и  отправился
вниз. Марат пошел вместе с ним. В  его  голове  окончательно  созрел  план
действий, Марат был уверен, что кузнец поймет и согласится с этим  планом.
Кузнец брел по болоту, нащупывая путь  среди  кочек,  развалисто  проходил
дрожащим зыбуном, по пояс в грязи пробирался вдоль затонувшей гати. Марат,
насвистывая, шагал по дорожкам. Свистел, чтобы скрыть  неловкость  оттого,
что товарищ, с которым задумано одно дело, мучается, а он - гуляет.
     Гиблое болото  со  всех  сторон  прикрывавшее  Буреломье,  совпало  с
городским лесопарком, сухим, ухоженным, покрытом сложной сетью  утоптанных
дорожек. В любую погоду здесь практически где угодно можно было пройти, не
замочив ног. Земля эта принадлежала городу, лишь  отдельные  участки  были
арендованы пансионатами или детскими  учреждениями.  Всегда  здесь  бывало
много людей, но теперь все жались по верхним этажам, и лишь полоски  света
сквозь занавешенные окна показывали, что люди никуда не делись.
     После первого шока и первых отчаянных попыток  вмешаться  в  жестокую
жизнь средневековья наступила реакция - каждый стремился  отгородиться  от
непрошенных картин,  так  что  на  улице  теперь  можно  встретить  только
вышедших по делу. Да еще стали появляться любопытствующие, рассматривающие
беду двух миров как интересное  зрелище.  Они  посещали  публичные  казни,
любознательно врывались в чужие дома и глазели, стоя посреди битвы.  Марат
не мог понять, откуда так быстро появилась в его  мире  эта  разновидность
людей. Вроде бы никто из знакомых прежде не  мог  так  себя  вести.  Но  и
зевакам было нечего делать в парке, залитом изображением вонючего  болота.
Марат и кузнец были одни.
     Изобразив несложную пантомиму, Марат объяснил свой замысел, и  кузнец
действительно сразу понял. Он заулыбался, хищно блеснув зубами, и принялся
устанавливать самострелы. Марат разлохматил  волосы,  закатал  штанины  и,
подойдя к одному из парковых прудов, вымазался илом. В парке, в нижней его
части, было вырыто много небольших  прудиков.  Вода  в  них  была  темная,
торфяная, что заставляло  верить,  что  и  впрямь  когда-то  здесь  лежали
болота.
     Марат  несколько  раз  пробежал  по  выверенному  маршруту,  стараясь
волочить ноги и всячески изображая человека, из последних сил бегущего  по
болоту. Изумрудная поверхность трясины лежала здесь  чуть  выше  настоящей
земли, так что  спектакль  получался  достаточно  убедительным,  и  кузнец
радостно скалился, восхищенно  тряс  головой  и  даже  попытался  хлопнуть
Марата по плечу.
     Эту игру прервало зрелище черного столба дыма, выросшего  над  лесом.
Дым  поднимался  в  безветренное  небо,  постепенно  расплываясь   грязной
кляксой.  Кузнец,  сразу  потерявший  злобную  веселость,  что-то  крикнул
Марату, указав на дым.
     -  Сигнал?  -  спросил  Марат,  стараясь  догадаться,  что   означает
появление дыма.
     Кузнец шлепнул себя ладонью по  груди  и  махнул  в  сторону  холмов,
откуда они пришли. Марату было указано в противоположную сторону.
     "Началось, - понял Марат. - Идут".
     Он с готовностью кивнул и поспешил навстречу дыму. Сердце  колотилось
в горле, как тогда, когда он огнеметом отсекал бегущих от преследователей.
Но сегодня все гораздо серьезней. Теперь он будет  не  просто  пугать,  он
вступил в войну по-настоящему.
     По дороге ему попалась группа людей: четверо женщин  и  дюжина  детей
спешили, продираясь между кустов к болоту. На секунду у Марата  захолодело
в душе, что беженцы могут напороться на самострелы, но путники свернули  в
сторону,  и  Марат  успокоился.  Он  вышел  к  опушке,  достал  бинокль  и
огляделся.
     Бинокль  был  не  нужен.  В  двадцати  шагах  от   Марата   толпились
вооруженные люди  в  накидках  с  крестами,  они  жестикулировали,  что-то
объясняя друг другу. Блестели металлические нагрудники и круглые  стальные
шапки, над головами косо поднимались древки  алебард.  Солдат  было  около
полусотни, еще несколько тел лежало на земле, и у них не было ни кирас, ни
шлемов.
     Марат положил бинокль на землю. Рассматривать убитых он не мог, и без
того в желудке проснулась тягучая боль, и  самый  обычный  животный  страх
охватил его. Игра всерьез мстила за себя - страх был настоящим,  и  мысль,
что ему никто ничего не может сделать, ничуть не успокаивала.
     Но пора было действовать. Солдаты растянулись  неширокой  шеренгой  и
двинулись  по  следам  беглецов.   Рассчитано-неловким   движением   Марат
демаскировал себя. Его заметили, преследователи на  мгновение  замерли,  а
потом  разделились.  В  его  сторону  двинулись  лишь  четверо,  остальные
продолжали идти по протоптанной беглецами тропе.
     Марат бежал по дорожке мимо указателя:  "Прогулочный  маршрут  Nо_1",
бежал медленно, уклоняясь от кустов, которые не могли задеть его,  шатаясь
от усталости, которой не было, спотыкаясь о  коряги,  которые  приходилось
воображать, и на смену растаявшему страху возвращался веселый азарт.
     "Вам захотелось охоты? Вы ее получите! Только учтите, дичь  кусается,
а вот вы меня укусить не сможете. Что же вы топчетесь?  Быстрее!  Вот  он,
первый самострел..."
     Марат пробежал мимо натянутой через тропу нити.  Торопившиеся  позади
ландскнехты не ожидали подвоха,  и,  оглянувшись  через  полминуты,  Марат
увидел,  что  расстояние  до   врагов   заметно   увеличилось,   а   самих
преследователей осталось всего трое и  идут  они  только  по  его  следам.
Марат,  упав  два  раза,  подпустил  солдат  поближе.  Арбалетная   стрела
безмолвно вонзилась у самой его головы в корявый ствол, худосочные  изгибы
которого предвещали близость топи.
     Вторую сторожевую нить Марат пересек, разрезав грудью, так что идущие
по следам послушно попали и в эту ловушку. Но все  же  двое  уцелевших  не
прекращали погони.
     Вокруг тянулись сухие, истлевшие изнутри березки, кочки качались  под
ногами у солдат, Марату приходилось прилагать массу  усилий,  чтобы  вести
себя правдоподобно.  Дважды  он,  вздымая  фонтаны  брызг,  обрушивался  в
карликовые пруды и вновь, мокрый до нитки, покрытый черной грязью, ковылял
по садовой дорожке. Солдаты неуклонно приближались.
     Зеленую лужайку одинаково ровную  и  привлекательную  в  обоих  мирах
Марат пробежал буквально спиной чувствуя  наседающих  преследователей.  Те
выскочили на поляну, зеленый покров мягко расползся под их ногами,  и  оба
они мгновенно по грудь ушли в трясину.
     Марат остановился, прислонившись спиной к сосне. Один из солдат почти
сразу был затянут вглубь, тина уже разгладилась на этом месте, не  оставив
никакого следа. Второй успел сунуть  древко  алебарды  себе  под  живот  и
теперь бился, пытаясь выбраться,  дотянуться  отчаянно  машущей  рукой  до
режущих кромок  осоки,  окружающей  гиблую  полянку.  Но  белесые  травины
обрывались, и крестоносец постепенно погружался  в  грязь.  Марат  не  мог
понять,  видит  ли  его  тонущий,  но  сам  он  видел  все  до  мельчайших
подробностей: скрюченные руки, белые от ужаса глаза,  закушенную  губу,  с
которой  сочилась,  мешаясь  с  мутной  водой,  тонкая  красная   струйка.
Ландскнехт не кричал, видимо не надеясь на помощь или просто  лишившись  с
перепугу голоса.
     - Ты сам этого хотел, - выговорил Марат. - Ты - убийца.  Если  бы  ты
мог убить меня, ты бы даже сейчас не задумался бы ни на секунду...
     Слова звучали неубедительно. Тонущий ушел в  трясину  до  подбородка.
Марат подошел, наклонился, обреченно пытаясь помочь. Пальцы наткнулись  на
подстриженную траву и  ухоженную  землю  газона.  Вода  заливала  открытые
немигающие глаза, поднялось несколько медленных пузырей,  свежая  невинная
зелень сомкнулась, скрыв все.
     - Я не хотел так! - крикнул Марат.
     Спотыкаясь,  он  добрался  к   ближнему   самострелу.   Подстреленный
крестоносец был еще  жив,  запрокинутое  лицо  исходило  потом,  скребущие
пальцы скользили  сквозь  неподвижную  траву.  Он  был  совсем  молодым  -
мальчишка шестнадцати или семнадцати лет с  нетронутой  бритвой  щеками  и
пухлыми детскими губами. И можно было  сколько  угодно  оправдывать  себя,
твердить,  что  это  законченный  негодяй  и  убийца,  отводить  глаза  на
алебарду, с лезвия которой еще не стерта чужая кровь, все равно, на  земле
лежал мальчик, которому нестерпимо больно и страшно умирать здесь одному.
     Марат сел на землю и сухо без слез заплакал.


     День Кристиан провел на углище. На дальнем конце Буреломья  возле  не
застывающей даже зимой трясины Бастином была отрыта  землянка,  обустроены
кучи для пережигания угля и поставлен навес с горном, наковальней и прочим
потребным инструментом. Здесь Бастин  исполнял  тонкую  секретную  работу,
которую не желал подставлять под  чужие  глаза.  Может  быть,  одна  Рада,
повсюду шнырявшая в поисках тайных трав, знала,  куда  и  зачем  пропадает
временами ее свояк. Но потому и было ей открыто многое,  что  урода  умела
молчать.
     Теперь же Бастин привел сюда Кристиана и просил помощи. Отец, хоть  и
проворчал, что, мол, сенокос в разгаре,  но,  поверив  Бастину,  Кристиана
отпустил и даже лошадь  дал,  отвезти  надранное  при  постройке  землянки
корье. А на косьбу отправился с  Савелом,  решив,  что  землянка  уже  под
крышей, а без печи летом не замерзнешь.
     За день Кристиан  освоил  несложный  труд  углежога,  приготовил  две
больших бутыли скипидару, а дегтю выгнал столько, что его  хватило  бы  на
все телеги графства и еще на долю гулящих девок  осталось  бы.  Но  Бастин
твердил одно: "Мало". У него, оказывается, и старый запас был,  но  добрую
половину его  они  сожгли,  испытывая  огнеметную  машину.  Когда  впервые
огненный змей вырвался из трубы, поджигая кусты и пятная  черными  ожогами
камни, Кристиану едва достало сил не бросить все и не побежать прочь, куда
угодно, лишь бы подальше от этого. Прежде он и представить не  мог  такого
ужаса. Но Бастин и чернобородый оставались  недовольны  и  долго  спорили,
размахивая руками и рисуя - один на  куске  бересты,  другой  в  карманной
книжице.
     Кристиан изломался за день, как прежде не приходилось  даже  в  самую
пору страды. Разворошив последнюю кучу и слив остро пахнущую кубовую  воду
отстаиваться в глиняную с дыркой в боку корчагу, Кристиан уже не мог дойти
к землянке и повалился в вытоптанную грязную траву. Он слышал, как  стучит
молотком Бастин, мастерящий засадные самострелы, и удивился, откуда у того
берутся силы, и как он исхитряется поспевать везде. А когда открыл  глаза,
то увидел Гелию. Она сидела на корточках рядом с ним и осторожно проводила
пальцами ему по волосам.
     - Ангела... - прошептал Кристиан.
     Он поднял руку - и  опустил,  не  осмеливаясь  приблизить  к  девушке
вымазанные углем и дегтем пальцы. Только теперь он понял, отчего  с  таким
страшным надрывом работал весь день. Он  старался  убить  тоску  тела,  не
желающего мириться с холодным  словом  "никогда".  Но  усталость  даже  не
притупила отчаяния. Как хотелось бы, изо всех сил зажмурившись, спрятаться
лицом в коленях любимой или  хотя  бы  ощутить  на  волосах  прикосновение
тонких пальцев... Трудно любить с открытыми глазами.
     Быстро темнело, они уже едва  различали  друг  друга,  но  продолжали
сидеть рядом, шепча каждый свое, но об одном.
     А утром вновь началась  работа.  Бастин  с  чернобородым  отправились
ставить самострелы,  а  Кристиан,  которому  Бастин  не  доверил  работать
одному, пошел топ