увидел  лежащий  на  земле  каменный
барельеф - дракона, поверженного  львом.  Увиденное  могло  означать  лишь
одно: призраки глумливо предсказывали, что род его прервется, стены  замка
падут, двор зарастет едким лютиком, а  прославленный  в  походах  графский
герб будет втоптан в грязь.
     Разгневанный  граф  приказал  перебить  всех  случившихся  поблизости
пришельцев и снести несколько стеклянных сараев, выросших  посреди  двора.
Челядь была в панике, и Августу самому пришлось взяться за меч. Лишь после
этого он понял, почему  чужаки  ходят  безоружными  и  мастерят  сараи  из
хрупкого стекла. Оружие не причиняло им вреда, меч не рассекал их, и  пики
не пробивали. Камни пролетали сквозь стекло словно по пустому месту.  Хотя
напугать призраков неукротимый граф сумел: они бросились в бегство.
     Победа  над  неуязвимым  противником  слабо  утешила  Августа,   ведь
оставались развалины, нелепые стеклянные  строения,  вдалеке  громоздились
башни призрачного города, а по нижнему этажу замка, порой  проходя  сквозь
стены, злоумышленно бродил толстый черный кот. Посланец  дьявола  двигался
совершенно бесшумно и не обращал внимания на все попытки убить его, словно
не видел и не слышал атакующих людей.
     Размыслив, ландграф решил отложить оружие и взяться за  святую  воду.
Он велел капеллану  отслужить  молебен  и  послал  людей  в  монастырь  за
помощью. Неожиданно вместе с настоятелем и монахами в  замок  приехал  сам
архиепископ - преосвященный  Феодосий.  Август  недолюбливал  церковников,
поскольку всегда помнил, что  именно  монашествующие  рыцари  помогли  его
предкам укрепиться в землях, отнятых  у  схизматиков  в  тяжких  крестовых
походах, но архиепископа принял отменно вежливо.  Общая  нужда  заставляла
мириться с давним недругом.
     Архипастырь благословил  встречающих,  покосился  на  уродующее  двор
стеклянное непотребство, но,  очевидно  наскучив  бессмысленным  занятием,
экзорцизмов читать не стал, а молча проследовал на второй этаж в  каминную
залу.
     - Что скажете, ваше преосвященство? - спросил ландграф. -  Видения  -
это по вашей части.
     - Вы правильно сделали, сын мой, что  в  час  бедствий  обратились  к
нашей общей матери - церкви, - начал Феодосий. - Миракли могут  посылаться
господом, а с божьего попущения и внушаться дьяволом. Не  будем  судить  о
природе данного чуда, но поговорим о делах  более  насущных.  Ибо,  как  и
всякое испытание, чудо святого Стефана позволяет отделить овец от  козлищ,
выявить тайных  недругов  и  всех  пошатнувшихся  в  вере.  -  Архиепископ
наклонился вперед и, глядя в глаза графу, продолжил коротко и  жестко,  не
затрудняясь  подбором  округлых  фраз:  -  В  городе  паника  и   всеобщее
недовольство,  по  деревням  -  смута.  Одни  ждут  конца  света,   другие
проповедуют  против  церковного  учения.  Еще  немного  -  и   государство
разрушится. Ваше сиятельство, оставьте призракам их мерзости  и  займитесь
делами. Сейчас, когда искушение высветило душу каждого, мы сможем очистить
народ и от зерен бунта, и от противных церкви суеверий.
     - Вы уверены, что призраки не вмешаются? - задал вопрос граф.
     - Пусть вмешиваются. Они бесплотны, убить их невозможно, но и они  не
могут сделать ничего.
     - Как я должен поступать?
     - Необходимо послать людей  по  деревням.  Всякий,  кто  склонился  к
призракам - враг. Завтра во всех  церквях  объявят,  что  это  всего  лишь
искушение, и следует жить так, словно ничего не изменилось. Как  поступать
с жизнью и имуществом  ослушников  -  вы  определите  сами.  Ибо  сказано:
"Упорство невежд убьет их и беспечность глупцов погубит  их.  А  слушающий
меня будет жить безопасно и спокойно, не страшась зла."  Благословляю  вас
на подвиг, сын мой, но помните, что церковь ждет своей доли.
     - Я завтра же вышлю солдат.


     С самого начала Инна чувствовала, что добром ее поездка не  кончится.
Одно дело -  оставить  дочку,  улетая  в  командировку,  совсем  другое  -
бросить, отправившись  отдыхать.  Но  Регина  так  упрашивала  ее  поехать
вместе, и воспитательница в Хвойном говорила, что все будет прекрасно, что
Таточке у нее нравится. Короче, уговорили  -  согласилась,  дура.  И  тут,
конечно, начинается этот кошмар. Люди, говорят, с ума сходят, не  выдержав
зрелища проросших друг в друга миров. Гелия - прекрасный человек, но вдруг
и с ней, не дай бог, произойдет что-нибудь подобное?
     Регина, добрая душа, сразу согласилась, что надо возвращаться и  даже
отправилась вместе с ней, только в Хвойный не поехала, осталась в  городе.
В городе сейчас не в пример  легче,  средневековое  поселение  в  точности
спроецировалось на исторический центр, где и так почти никто не живет. А в
высотных зданиях вообще можно жить, словно ничего не произошло.
     Искаженный пейзаж, деревья, пронзившие дома, причудливо  наложившиеся
строения - все это было необычно  и  удивительно,  но  по-настоящему  Инну
потрясли люди. Бедные и богатые, одетые пышно и едва прикрытые  изношенным
тряпьем они казались на  одно  лицо.  Изрытая  серая  кожа,  истончившиеся
выпадающие волосы, кривые тонкие ноги, словно в насмешку обтянутые цветным
трико и украшенные преогромными башмаками. Почти не  встречалось  здоровых
людей, каждый второй тяжко страдал рахитом, каждый третий -  туберкулезом.
Столь  явные  признаки  болезней  Инна  наблюдала  лишь  на  муляжах  и  в
специальных фильмах, когда училась на врача. Теперь она видела их  воочию.
Но самым страшным была агрессивность этих жалких людей. Конечно,  и  среди
них были удивленные и восхищенные чудом, но первыми в глаза бросались  те,
что  пытались  напасть,  ударить,  убить.  И  это   люди   эпохи   раннего
Возрождения,  так  во  всяком  случае,  объявили  растерявшиеся   средства
массовой информации! Инна перебирала то немногое, что она помнила об  этой
эпохе. Рыцарские  романы,  суды  любви,  расцвет  готики.  Красивые  люди,
благородные мысли и поступки. А она видела грязь и  завшивевших  калек.  И
знала, что Таточка далеко и она тоже брошена  в  этот  водоворот,  на  нее
замахиваются, угрожая, страшные, непредставимо чужие люди...
     Инна гнала машину от города к Хвойному Бору мимо знакомых полей. Поля
остались почти такими же, как прежде, лишь в  одном  месте  неподалеку  от
дороги выросла группа вымазанных глиной  развалюх.  И  вот  там,  на  фоне
глинобитной стены Инна заметила фигуру девочки.
     - Тата!
     Визгнув колесами по дорожному  покрытию,  машина  остановилась.  Инна
заторопилась к хутору. Она уже видела, что ошиблась,  приняв  на  скорости
чужую девочку за  свою  дочь.  Возраст,  конечно,  одинаковый,  и  косичка
похожа, а так, сразу заметно, что девчушка из другого мира. Разве стала бы
Тата  носить  такую  хламидку...  Но   все   же,   Инна   подошла,   чтобы
удостовериться наверняка. Девочка настороженно следила за ней.
     Инна улыбнулась.
     - Ну, здравствуй, - сказала она, - что букой смотришь?  Не  бойся,  я
тебя не съем...
     Инна понимала, что девочка не слышит ее,  но  уйти,  оставив  ребенка
испуганным,  не  могла.  Иначе,  какой  она  к  черту  врач?  Поэтому  она
продолжала говорить, ориентируясь больше на жесты, выражение глаз, чем  на
бесполезные слова и интонации.
     - Что же мне тебе подарить? Подарка ты взять не сумеешь, значит,  его
для тебя как бы и нет.
     Инна порылась в сумочке, нашла блокнот и карандаш, быстро  нарисовала
на чистой странице большого улыбающегося кота. Страха в глазах  у  девочки
уже  не  было,  она  завороженно  следила  за  движениями  грифеля.  Потом
протянула руку и, ткнув пальцем сквозь блокнот, произнесла что-то.
     - Правильно, это киса,  -  согласилась  Инна.  -  Знаешь  что,  давай
сделаем так: я оставлю тебе рисунок, пусть он лежит  здесь,  а  ты,  когда
захочешь, будешь приходить и смотреть...
     Инна вырвала  из  блокнота  лист,  положила  его  на  землю,  прижала
камешками так, чтобы его не унесло  ветром.  А  подняв  голову  увидала  в
нескольких шагах перед собой четверых клоунски разодетых людей.  Трико  из
разноцветных лоскутов, пестрые куртки с разрезанными рукавами,  собранными
бантами - не хватало лишь трехрогих колпаков с бубенчиками.  Зато  немытые
руки крепко сжимали древки страшных полукопий-полутопоров.
     "Ландскнехты - вот это кто", - вспомнила Инна.
     Один из ландскнехтов, судя по пышности  наряда  -  главный,  произнес
какую-то тираду, указывая на Инну. Девочка слушала,  прижавшись  к  стене,
потом бросилась бежать.
     Еще бы не испугаться таких монстров! - Инна выпрямилась.
     - Зачем ребенка пугаете? - сердито сказала она.
     Солдаты уже бежали на нее, и один резко и без  размаха  ткнул  концом
алебарды ей прямо в лицо.  Инна  отшатнулась.  Отшарканное  камнем  лезвие
прошло сквозь голову, не причинив ни  малейшего  вреда,  но  вид  его  был
невыносимо страшен и инстинктивно заставлял уклоняться.
     - Что вы делаете?! - крикнула Инна, но стражники уже пробежали мимо и
сквозь нее. Они гнались за девочкой.
     За углом открылся двор, мощеный вбитыми в утоптанную  землю  плоскими
камнями. В открытом очаге тлел огонь,  на  котором  исходил  паром  черный
котел, темнели провалы распахнутых дверей, где никого не было, но какой-то
явно ощутимый вихрь подсказывал, как быстро пробегали только что через эти
проемы спасающиеся  жители.  Не  успели  скрыться  только  двое:  девочка,
которой было слишком далеко бежать, и древний старик - не  седой  даже,  а
изжелтевший от  времени  словно  старая  бумага.  Девочка  пробежала  едва
полпути, а старик неожиданно сильно  поднялся,  угрожающе  подняв  руку  с
зажатой в кулаке вычурной резной палкой.
     Дальнейшее произошло мгновенно, но для Инны это мгновение  показалось
черной застывшей вечностью. Топор алебарды обрушился на  затылок  девочки,
на чепчик, из-под которого смешно торчала перевитая  шнуром  косица.  Удар
второго убийцы свалил старика.
     Инна упала на колени рядом с тем,  что  полминуты  назад  было  живым
ребенком. Она видела, что ничем не может помочь, даже если бы девочка была
здесь, а не в своем злобном времени, даже если бы здесь было  оборудование
ее  клиники,  все  равно  уже  ничем  нельзя  помочь,  и  остается  только
раскачиваться и выкрикивать:
     - Звери... звери!..
     Командир ландскнехтов, еще не отерший с алебарды  кровь,  повернулся,
широко осклабился, расстегнул свои дурацкие штаны и, глядя в  глаза  Инне,
начал мочиться на нее.


     Солнце на оба мира было одно. Когда  оно  опускалось,  сумерки  равно
сгущались повсюду, разве что в одном из миров шел дождь, и тогда там  было
темнее. Однако, и в санаторном Хвойном Бору,  и  на  мозглом  от  близкого
дыхания трясины Буреломье вторые сутки держалась дивная погода.
     Солнечный круг,  коснувшись  земли,  уплощался,  словно  размазывался
перед тем, как провалиться под землю. Небо было еще синее, почти  дневное,
но под деревьями быстро  сгущалась  темнота,  и  костер,  до  этого  почти
незаметный,  становился  центром,  к  которому  невольно  тянулся  взгляд.
Отблески огня влажно змеились в глазах  коров,  отъевшихся  на  некошенной
траве и устало пережевывающих проглоченное за день.  Кристиан  с  Теодором
сидели у самого огня, где смолистый дым немного усмирял комаров,  особенно
злых в это время года. Кристиан деревянной  ложкой  помешивал  в  котелке,
висящем над углями.
     - Грибов поленился побольше набрать? - попенял он племяннику.
     - Они червивые все, - оправдывался Теодор. - Эти,  из  дома,  знаешь,
сколько грибов отыскали - я резать не успевал, а все  червивые.  -  Теодор
вдруг засмеялся. - А я ихний гриб нашел. Стоит такой ядреный, уж точно без
червей, а взять нельзя. Так я подозвал там одного - пухленький который,  и
показал, где гриб. А он сорвать не сумел, только переломал зря...
     - Маленький еще.
     - Кристиан, а в самом деле, чего они такие? Я думаю, может мы ангелов
стали видеть  и  души  мертвых.  Народу  за  столько  лет  на  свете  жило
тьма-тьмущая, потому и город у них огромадный. Дома,  видал  какие?  И  не
валятся, потому что их тоже нет, а есть одно помрачение чувств.
     - Ты бы меньше к священнику ходил, - посоветовал Кристиан.  -  Голова
бы спокойней была. Ангелы все в белом и с крыльями. И пола у них  никакого
нет, потому что духам не положено. А тут сразу видно, где  мальчишки,  где
девочки. И хозяйку их видел? Красивая.
     - А чего у нее столько детей? Она же молодая.
     - Чудак ты, она и вовсе не замужем, кольца-то нет! Дети не ее. Видел,
сколько их вчера было? Целый выводок, а сегодня всего четверо -  остальных
мамки забрали. Она просто возится с ними, вот как Рада с вами.
     - Скажешь тоже. Рада порченная, а то бы она давно замуж вышла. А  эта
- сам же сказал - красивая. Она  все-таки  ангел.  Я  видел  -  она  детей
кормила, и себе тоже положила, но есть не стала.
     - С девушками так бывает, - философски заметил Кристиан.
     - Жаль, если это  не  души  умерших,  -  сказал  Теодор.  -  Маму  бы
увидели...
     В доме открылась  дверь,  на  улицу  вышла  Гелия.  Подошла  поближе,
смущенно улыбнулась.
     - Здравствуйте.
     - Добрый вечер, - сказал Кристиан, делая приглашающий жест рукой.
     Гелия села на землю, подержала руки над костром.  Угли  не  грели,  в
воздухе копилась вечерняя прохлада.
     - Застудишь мальчика, - сказала она Кристиану. - Вторую ночь в шалаше
спит, и одеяла нет. А я и помочь не могу. В доме тепло, и постели есть,  и
еда, а что толку? У меня кусок в горле останавливается, как  подумаю,  что
вы тут сидите голодные. Простите нас, ради бога, что мы  сытые  у  вас  на
глазах...
     - Что она говорит? - спросил Теодор.
     - Ругается на тебя, что грибов мало набрал,  -  сказал  Кристиан.  Он
снял  с  огня  котелок,  сосредоточенно  подул  на  ложку,  удовлетворенно
заметил: - Знатный кулеш!
     - Сам говорил - грибов  мало,  -  проворчал  Теодор,  -  а  теперь  -
знатный!
     - Еще бы не знатный, на чистом-то молоке! Грибы - дело десятое, а вот
кончится пшено, так запоешь. -  Кристиан  отдал  ложку  племяннику,  потом
сказал, обращаясь к Гелии: - Мы бы тебя угостили, только  как  ты  есть-то
будешь? Тебе настоящего, небось, и вовсе нельзя.
     - Приятного аппетита, - сказала Гелия.
     - Что?.. - переспросил Кристиан и  добавил  невпопад:  -  Меня  зовут
Кристианом.
     - Не понимаю, - покачала головой Гелия.
     - Кри-сти-ан! - раздельно повторил Кристиан, ткнув себя в грудь.
     - Гелия, - произнесла Гелия, стараясь как можно четче  артикулировать
звуки.
     - Нет, не понимаю, - покачал головой Кристиан.
     Гелия встала, принесла из  дома  лист  бумаги  и  цветные  карандаши.
Крупно написала: "ГЕЛИЯ", - поочередно показала на лист и на себя.
     - Читай, - велел Кристиан Теодору. - Ты у нас грамотный, даром что ли
отец за тебя священнику платил.
     Теодор сосредоточенно читал, бормоча про себя и мучительно морща лоб.
     - Я же говорил, - сказал он наконец, -  что  это  души  умерших.  Она
хотела написать: "ангел я", - но тут букв не хватает  и  получается:  "гел
я".
     - Грамотей! - презрительно сказал Кристиан.  -  Прочесть  не  можешь.
Здесь ее имя написано. Ее Ангелой зовут, а попросту - Гела. Поэтому и букв
не хватает. Ешь, давай, и спать ложись. Завтра я домой  побегу,  узнавать,
что там, так ты тут один останешься.
     - А ты чего не ешь?
     - Не хочу чего-то. Ангела, вон, без ужина сидит, а я  буду  жрать  на
чистом молоке, - он еще раз посмотрел на надпись. -  Ты  меня  потом  тоже
буквам научи, а то она девушка, да знает. Хуже я, что ли?
     Кристиан встал и, вытащив нож, вырезал на стволе березы  единственное
слово, которое умел написать: "Кристиан".
     - Зачем дерево испортил? - огорчилась Гелия. - Я и так поняла.
     - Мне тоже очень приятно, - ответил Кристиан. - У тебя красивое имя.
     Теодор наелся, от горячего его сразу разморило, Кристиан отнес его  в
шалаш, прикрыл своей курткой. Гелия с виноватой улыбкой наблюдала за ним.
     - Это мой племянник, - вполголоса сказал Кристиан, - Савелов  сын.  У
Савела четверо детей - одни парни. И мать они  весной  похоронили,  умерла
родами.
     - Замечательный у  тебя  братишка,  -  согласилась  Гелия,  -  личико
смышленое...
     - Вот у дяди Петера в семье девок больше чем парней, а  я  свою  мать
даже и не помню. У нас одна Рада - сеструха моя. Порченая  она,  замуж  ей
нельзя. Хотели в монастырь отдать, да только куда мы  в  семье  без  бабы?
Обшить да постирать  и  петеровы  невестки  смогут,  но  для  малышей  они
все-таки не родные. А Рада и мне вместо матери была, хотя старше всего  на
семь лет. Это неправда, что все горбатые  -  злые,  Рада  добрая,  хотя  и
ворчит и пристукнуть под горячую руку может. Ты только не смейся над  ней,
когда увидишь. Хотя где же вам увидеться? Не выйдет никак.
     - Хороший  ты  человек,  -  сказала  Гелия,  увидев,  что  собеседник
замолчал, - и брата любишь. Только как вы жить будете - ума не приложу.  У
вас там страшные вещи творятся - родители приезжали,  рассказывали  такое,
что не поверить. Убивают... И здесь вам тоже век не отсидеться.  Кристиан,
я прошу, будь осторожен и, пожалуйста, не становись как те.
     - Ты чудесная девушка, - сказал Кристиан, - и, действительно,  словно
ангел. Это даже хорошо, что ты меня не слышишь, иначе я бы не  смог  этого
тебе сказать.
     Кристиан  поднялся,  принес  охапку  нарубленного   хвороста,   начал
подкладывать на потухающие угли. Гелия  тоже  собрала  ветки,  натасканные
малышами в подражание дровяным заготовкам гостей, сложила на то же  место,
где виделся бесплотный огонь, рассеивающий мрак чужой ночи. Сбегала в  дом
за зажигалкой.
     - Здесь нельзя жечь костры, - сказала она, - ну да ладно. Пусть горят
вместе.


     "Ну вот, все хорошо, все обошлось, Таточка  рядом,  живая,  засыпает.
Для нее все обернулось забавными чудесами... Правда, этот мальчишка...  но
Гелия сказала, что это обычный славный мальчишка, только грязный очень.  А
так - все хорошо."
     Инна подняла глаза от кроватки. Темно в комнате, свет  погашен,  окна
плотно зашторены, и все же - светло. Там,  рядом  -  светло,  и  ничто  не
закрывает  от  солнца.  Какое  странное  ощущение  -  темнота   и   солнце
одновременно!
     Тата завозилась под одеялом, не просыпаясь, потребовала:
     - Мама, пой!

                          Баю-баюшки, баю
                          Живет барин на краю.
                          Он ни беден, ни богат,
                          У него много ребят,

     - затянула Инна, но голос задрожал, продолжать она  не  могла.  Перед
глазами качались картины сегодняшнего утра, мгновенно сменяющиеся,  словно
неведомый оператор передергивал рамку со слайдами.
     Старик лежит, откинув руку с зажатой палкой, до блеска отполированной
ладонями, а жирное лицо убийцы глумливо лыбится на Инну.
     Мгновенная смена кадра - и вот от сарая тяжело бегут пятеро мужчин  с
вилами и занесенными косами в руках, солдаты разворачиваются,  и  один  из
мужиков падает, пробитый арбалетной стрелой, но из дома вырывается  низкая
скрюченная фигура, в которой невозможно узнать женщину. Перекосив в  крике
рот, горбунья голыми руками хватает с огня котел и выплескивает варево  на
спину так  и  не  успевшему  застегнуться  командиру.  Взблескивают  косы,
растерявшиеся ратники падают один за  другим,  мужики  поднимают  раненого
товарища, кто-то бежит к убитому старику и девочке - боже, как она  похожа
на Таточку! - а горбунья все пронзает вилами уже  переставшие  вздрагивать
тела.

                          У него много ребят,
                          Все на лавочках сидят.
                          Все на лавочках сидят,
                          Кашу с маслицем едят...

     Теперь  все  вокруг  напоминает  об  этом:   случайный   отблеск   на
полированной поверхности, неловко сказанная фраза, даже колыбельная  песня
- о