снилось, - выдавил он.
     - Бывает, - согласился Путило. - Здесь в два счета может укачать. Но,
заметь, дорога отличная. Сверху жижа, а внизу плотный  грунт.  Тут  прежде
тракт проходил, так до сих пор путь держится.
     - Понял, - сказал Круглов, вытирая лицо. На зубах  скрипело,  во  рту
был вкус глины.
     - А вот и деревня, - сообщил Путило. - Называется  Горки.  Хотели  ее
переименовать, чтобы не путали, да руки не дошли. Так и осталось Горки.
     Букву "г"  Путило  произносил  мягко  на  хохляцкий  манер,  так  что
получалось "Хорки".
     "Хорки, так Хорки, - подумал Ефим. - Главное, чтобы сухо было".
     - Нам еще версты полторы, сказал Путило. - Склады там.
     - Чего так далеко?
     - Укрепрайон. Где немцы доты строили, там и склады.
     Автомобиль наконец доплыл к первым домам. Здесь  Путило  не  рисковал
опрокидывать "ниву" в переполненные колдобины, он слишком хорошо знал, как
деревенские бутят ямы под окнами битой стеклотарой и прочими составляющими
культурного слоя. Путило старался  держаться  тропки,  протоптанной  вдоль
палисадничков, огороженных  пряслами  в  одну  жидкую  жердинку.  Обвислые
розетки счерневших от мороза георгинов уныло размазывали грязь на  дверцах
раскачивающейся машины. Пару раз автомобильный  бок  шкрябнул  по  жердям,
кажется даже сломал одну, но и после этого в деревне ничто не  проснулось,
она оставалась такой же молчаливой, серой и придавленной к  земле,  как  и
молчаливое, серое, придавленное к земле небо над ней.
     Деревня была длинная, всяко  дело  больше  километра,  а  домов  Ефим
насчитал десятка два. Между одинокими постройками словно провалы в  хорошо
прореженной челюсти пустели заросшие бурьяном фундаменты, кучи  деревянной
трухи, уголья. Казалось, здесь много лет кряду не утихала война, и  теперь
уцелевшие людишки нарочно живут победнее, зная, что все  равно  налетят  и
ограбят. Не одни, так другие. Так что не стоит и наживать.
     Возле одного дома у  калитки  Круглов  заметил  человеческую  фигуру.
Существо, кажется женского пола и  очень  неопределенного  возраста,  сухо
смотрело на телепающийся  в  грязи  экипаж.  На  существе  была  затертая,
пыльного  цвета  телогрейка,  из-под  которой   свисал   выцветший   подол
подозрительного покроя, а уж из-под него торчали  преогромнейшие  кирзовые
сапоги. То был не человек даже, а  как  бы  природное  явление,  такое  же
вечное и обязательное, как заросли пожухлой лебеды или покосившийся столб,
неведомо кем и когда вкопанный в стороне от дороги.  Мимо  сквозили  века,
народы, завоеватели какие-то,  а  существо  стояло,  опершись  о  плетень,
строго глядя на разболтанную колею и не видя, кого  несет  по  этой  колее
мимо тихой деревни Хорки.
     Оккупанты спрыгивали с танковой брони  и  храпящих  степных  лошадей,
бежали по избам, волокли кур, граммофоны и  голосящих  девок,  с  оттяжкой
рубили кривым булатом непокорных, жгли дома и  сараюшки,  но  не  обращали
внимания ни на бурьян, ни на кривоватый столб,  ни  на  безликую  кирзовую
фигуру. А зря, потому что проходило малое время, и следа не оставалось  от
захватчиков, самая память о них истиралась,  а  бурые  стебли,  подгнивший
столб и согнутая фигура продолжали стоять.
     Щелкнув дверцей оппеля, Ефим выскочил наружу. Настроение у него  было
прекрасное. Да и в самом деле, чего  опасаться?  -  глубокий  тыл,  земля,
можно сказать, своя. Смешная  деревня,  забавные  люди,  осень,  яблоки...
Хорошо! Автомат остался висеть на плече дулом вниз: все  кругом  зер  гут,
яблоки не стреляют. Пропечатывая  на  скользких  размывах  глины  рубчатые
шрамы следов, Ефим приблизился к стоящему у плетня  существу.  Сдвинув  на
затылок пилотку, оглядел аборигена. - Пожалуй, это  все-таки,  женщина.  -
Затем спросил:
     - Шпрехен зи дойч?
     - Ich verstehe nicht, - непонятно ответило существо,  глядя  насквозь
прозрачными выцветшими глазами.
     Ефим недоуменно пожал плечами, четко, словно на плацу, развернулся. О
чем говорить, с кем не о чем говорить? Нога,  уютно  упрятанная  в  сапог,
проскользнула, словно под каблук попал небрежно брошенный огрызок  яблока.
Ефим изогнулся,  стараясь  удержаться  растопыренными  руками  за  воздух.
Брошенный шмайсер ударил дулом в поясницу, и Ефим всем телом грохнулся  на
дорогу, смертельно скользкую, но все еще твердую под тонким слоем жижи.
     Коротко в три толчка ударила очередь.
     "Совсем не больно... - успел удивиться Ефим. - Сейчас..."
     - Опять что-то приснилось? - вопросительно произнес Путило. -  Здоров
ты спать.
     - Недосып, -  севшим  голосом  выговорил  Ефим.  -  Сессия.  Экзамены
сдавал.
     - Какие же экзамены в сентябре? - недоверчиво поинтересовался Путило.
- Сессия, вроде, весной бывает и зимой.
     - Так получилось, - уклончиво ответил Круглов.
     - Ага, - согласился Путило. - А что сдавал?
     - Помологию. Профессор Рытов - зверь. Душу вынимает.
     - Ага, - повторил Путило, не отрывая взгляда от дороги.
     "Нива", натужно завывая, ползла в гору. Деревня уже осталась  позади,
дорога  оврагом  вгрызалась  в  холм  или,  может  быть,  изначально  была
проложена по впадине. Время от времени по сторонам над  обрывами  являлись
невысокие деревья, корячившие пустые ветви в провисшее небо.
     - Яблони, - сказал Путило, мотнув головой. -  Раньше  тут  сплошняком
сады росли, торговля шла крупная,  на  ярмарке  плодоводства  в  девятьсот
одиннадцатом году отдельный павильон был - "Псковские яблоки", в Берлине -
фирменный магазин, не помню чем. Потом, конечно, все хизнуло,  повалилось,
при Хрущеве яблони порубили - ничего не осталось.
     - Как это ничего? Откуда тогда склады?
     - Ну,  кое-что,  конечно,  осталось.  В  основном  -  по  заброшенным
деревням, где рубить  было  некому.  Работаем  помаленьку,  но  фирменного
магазина на Seestrasse мне еще долго не открыть.
     - Ого! Ты глянь, Сергей Лукич! - перебил Круглов.
     Влево от дороги, где холм приминался  пологой  ложбинкой,  неприкрыто
распласталось серое военное сооружение. На  десяток  метров  в  окружности
земля была заменена замшелым от старости  цементом.  Его  грубая  фактура,
выветренная и потемнелая, казалась  камнем,  искони  росшим  тут,  забытым
рассеянным ледником в далекий мамонтовый период. Но сквозь  эту  твердь  в
свою очередь пробивалось иное творение чужеплеменных рук: стальной  колпак
неведомой толщины, столь мощный, что даже ржавчина не осмеливалась пятнать
его.  Раскосая  прорезь  амбразуры  сторожила  танкоопасное   направление,
неприязненно глядя на гражданский экипаж, вздумавший прошмыгнуть мимо.
     - Это и есть укрепрайон? - с тихим восторгом спросил Ефим.
     - Он самый.
     - А где вход?
     - Нам к нему еще пилить и пилить. Он на той стороне холма, за бугром.
     - Не слабо сказано, - оценил фразу Ефим.
     Легковушка перевалила водораздел и юзом сползла вниз, где  в  сторону
от  дороги  отходила  еще  одна  раздолбанная  колея.  С  виду  она   была
точь-в-точь, как та, по которой они только что плыли, но, видимо, качество
этой хляби было иным, потому что Путило вывел машину на обочину и заглушил
мотор.
     - Дальше - ножками, - произнес он, распахивая дверцу. - Дальше только
трактор пройдет.
     - Вход в бункер открылся неожиданно: путники обогнули отрог  холма  и
увидели, что часть склона словно срезана долой и  на  этом  месте  темнеет
заложенная кирпичом арка. Когда-то, должно быть, она была замаскирована  и
страшна гордой неприступностью, но сейчас,  выставив  напоказ  обшарпанное
уродство, сооружение походило на брошенный  за  ненадобностью  туннель,  а
никак не на крепость минувшей войны. Расколотые остатки бетонных  тюфяков,
некогда прикрывавших горжевую часть, теперь  были  свалены  вниз  и  густо
зеленели лишайником.
     - Ну как? - спросил Путило,  опуская  тяжелый  рюкзак  на  треснувшую
плиту.
     - Впечатляет, - согласился Круглов. - А что, тут никого нет?
     - Да уж, - с неожиданной злобой произнес Путило. -  Был  тут  у  меня
один - сторож. И смотал. Объект бросил,  даже,  вот,  смены  не  дождался.
Хрена он у меня получит соленого, а не  зарплату.  Почему,  думаешь,  тебя
сюда так спешно везти пришлось? Тут яблок лежит  немеряно  и  оборудование
завезено. А охраны - никакой. Все для добрых людей. Во, гляди!
     Путило подошел  к  двустворчатой  железной  двери,  украшавшей  центр
кирпичной кладки, пошарил под порогом и  вытащил  ключ.  Тяжелый  амбарный
замок со скрипом распался, открывая проход.
     - Это тоже немецкое? - с сомнением спросил Круглов, кивнув на сварную
дверь.
     - Не, это потом. Тут все было замуровано году в пятидесятом, чтобы не
шастали, кто ни попадя. Мы только проход пробили и дверь навесили.  Ну,  и
конечно, вычистили оттуда гору дерьма.
     Ворота  завизжали  на  петлях  и  открыли  вторую  дверь  из  плотных
деревянных плах.
     - Это уже для тепла, - пояснил Путило, снимая  крошечный  контрольный
замочек.
     Желтые лампы под потолком осветили уходящую вглубь горы штольню.  Она
была широка, больше трех метров в  свету,  как  говорят  строители,  и  до
половины заставлена заколоченными ящиками. Сделанные по трафарету  надписи
навевали мысли о чем-то техническом.
     - Оборудование,  -  предупредил  вопрос  Путило.  -  Консервный  цех,
мармеладное производство... и все стоит без  дела,  распутица  строить  не
позволяет. А яблоки - в рокадной галерее и казематах. Там  глубина  метров
двенадцать, температура всегда комфортная, ни мороз  там  не  страшен,  ни
жара.
     - А боевая линия? - щегольнул знаниями Ефим.
     - Это далеко. К тому же, там постройки  котлованного  типа,  они  для
фруктохранилища хуже приспособлены, - видно было, что Сергей Лукич отлично
изучил свое хозяйство и разговор поддержать может. - Там до сих пор пусто,
только один из орудийных дотов оборудовали тебе под жилье.
     - А почему не наблюдательный пункт? Он сторожу больше подходит.
     -  Да,  конечно.  Ты  как-нибудь  туда   сходи,   полюбопытствуй.   А
понравится, так и переезжай.
     - Разрушен? - догадался Круглов.
     - Не, что ты. Просто там потолки семьдесят сантиметров высотой. Очень
удобно.
     Они спустились вниз, засветив следующую цепочку сиротливо болтающихся
лампочек. Проходы здесь были не так широки, но все равно почудилось, будто
стены раздвинулись, и вольный простор дохнул в лицо.
     Пахло яблоками. Сладостный винно-пряный аромат в  недвижном  воздухе,
казалось, стоял стеной, тонкие оттенки запаха слились, дух был так  силен,
что уже не имел отношения к чему-то съедобному - пахло как на кинофабрике:
эссенциями и растворителями. Флюиды пропитывали  старый  бетон,  возвращая
ему призрак жизни, душистая сытость висела в воздухе, дыхание  участилось,
кровь прилила к щекам, жар охватил пальцы рук.
     - Ишь, как сладко, - пробормотал Путило. - Вентиляцию надо  включить,
а то как бы не заткнулись.
     Он повернул рубильник. Где-то наверху заворчал вентилятор.
     Яблоки были повсюду. Поддоны  с  розовкой  наполняли  галерею,  ящики
боровинки расписной в четыре ряда громоздились в тесных казематах,  тускло
зеленели грубой кожей рамбуры, желтела  титовка,  собранная  в  разоренных
остатках некогда образцовой мызы господина Парамонова. Крошечные  китайки,
бруснички, сливки наполняли  плетеные  короба,  очаровательная  гвоздичная
хорошавка  алела  в  решетчатых  барабанах.  Болгарские   щепные   ящички,
привычные к безвкусному  джонатану,  не  могли  вместить  ребристые  плоды
снежного  кальвиля  -  светло-желтые,  лишь  слегка  затуманенные  неярким
румянцем, который, впрочем, берет свое в глубине, так что на срезе  яблоко
заманчиво  розовеет,  исходя  приятной  кислотой.   Стаканчатые   гремушки
королевского флейнера,  бархатный  анис,  осенняя  белая  путивка,  зимний
золотой пармен,  облитый  багряными  полосами  черногуз...  Артиллерийские
погреба заполняла антоновка: желто-зеленая полуторафунтовка;  каменичка  -
кислая, но стойкая в лежке и бесподобная пользой хворым и слабым;  румяный
сорт,  носящий  нелепое  прозвание  "серая  антоновка".  Но  всего  больше
собралось в подземелье короля и чемпиона окрестных садов  -  бесподобного,
великолепнейшего  штрифеля.  Крупные  четырехдюймовые  яблоки,  с   нежной
кожицей, которую не смеет тронуть  ни  парша,  ни  загар;  словно  облитые
растушеванным румянцем, с  эффектно  кинутыми  пестринками  более  густого
оттенка, и все это радостное великолепие не режет глаз, а словно  светится
изнутри притягательным матовым светом. Нет чудесней яблока, и просто  диву
даешься, как  скучно  называют  его  в  деревнях:  "обрез",  "старостино",
"Осеннее полосатое". Нет, пусть уж будет  дразнящее  слово  "штрифель",  в
котором слышится шорох осенней листвы и ожидание праздника.
     Ефим  взял  одно  яблоко,  повертел  в  пальцах,  понюхал.   Даже   в
перенасыщенной ароматами атмосфере от  яблока  тонко  и  сладостно  пахло.
Пахло хорошим вином и жизнью.
     - Той же яблочный дух, - медленно произнес Ефим, - особна есть  лечба
тем, кои одержимы суть сухотною, тако же и тем, кои страждут меланколиевою
болестию, понеже от того духу вредительное естество переминится.
     Он осторожно вернул яблоко на место.
     - Да ты ешь! - щедро предложил Путило. - Это коричное полосатое.  Где
еще таких попробуешь?.. Кушай!
     - Боязно что-то, - признался Ефим. - Смотри, сколько их тут.  Аппетит
отбивает.
     - Ну, как знаешь, - Путило выбрал яблоко покрупнее и хрустко вонзил в
него зубы. - Сочное, - сообщил он.
     В следующую секунду лицо  его  искривилось,  он  судорожно  заперхал,
стараясь сдержать кашель, но не справившись, согнулся, надрывно  закашлял,
размахивая руками и ударяя себя в грудь. Разжеванные куски  яблока  веером
полетели изо рта. Ефим, не зная, чем помочь, беспомощно  суетился  вокруг,
что-то спрашивал, хлопал ладонью по спине.
     - А... а... н-не-е... А-ак-х!.. - пытался выговорить Путило  и  снова
бился в кашле, переходящем в хрип.
     - Я сейчас... водички! - крикнул Ефим.
     Он прогрохотал по пандусам и  ступеням,  влетел  в  скупо  освещенный
тамбур, где они оставили вещи, дернул молнию на  сумке.  Там  должен  быть
термос, вместе с завтраком. Мать, когда собирала его в дорогу, приготовила
завтрак. И термос с горячим чаем.
     Под руку попало что-то круглое. О черт - яблоко! Где  же  термос?  А,
вот он!
     С термосом в руках Ефим кинулся вниз. Там было  тихо,  и  это  пугало
сильнее самых душераздирающих хрипов. Отчетливо представлялось бездыханное
тело Сергея Лукича, его искаженное лицо в пятнах гематом от лопнувших вен.
Что делать, как помочь?
     Путило сидел  на  перевернутом  ящике  среди  раскатившихся  яблок  и
осторожно, боясь вызвать новый припадок кашля, втягивал в грудь воздух.
     - Вот, - сказал Ефим, наливая в колпачок дымящийся чай. - Выпей.
     Путило  глотнул  немного,  кашлянул  словно  на  пробу,  потом  сипло
произнес:
     - Сладкий. Зря... Я соком захлебнулся, в дыхательное горло сок попал.
А он тоже сладкий - знаешь, как тяжело, если сладким захлебнуться? Я думал
- не откашляюсь.
     Путило допил чай, кашлянул еще раз, окончательно освобождая грудь  от
едкого сока, поднялся и начал собирать раскатившиеся яблоки.
     - Вот так живешь, - сообщил он, - а потом скушал яблочко  неосторожно
- и конец. Пошли, лучше, я тебе твое хозяйство покажу.
     По наклонной штольне они двинулись к боевой линии. По  дороге  Путило
остановился возле одной из ниш.
     - Тут вода, - сказал он. - Хорошая, вкусная.
     Из заржавелой трубы в ванну беззвучно падала прозрачная струя. Путило
наклонился, поймав воду губами, гулко глотнул. Ефим напрягся  в  нехорошем
предчувствии, но все обошлось. Тогда Ефим наклонился  и  тоже  попробовал.
Вода была очень холодная.
     - Чего крана нет? - заметил Ефим. - Течет без дела.
     - Какой кран, чудик? Это же ключ. Его перекроешь, так он снизу все  к
чертям собачьим размоет.
     Ефим наклонился к пленному роднику  и  еще  отпил  воды,  от  которой
ломило зубы и начинало болеть где-то над глазами.
     - Там еще нортоновский колодец был, - продолжал экскурсию  Путило,  -
но местные колонку свинтили, считай, сразу  после  войны.  Можно  было  бы
восстановить, обсадная труба цела, но как туда штангу опустить  -  ума  не
приложу. Потолок  мешает.  -  Путило  стукнул  кулаком  по  черным  плахам
обноски, уцелевшей в этом месте. - Ведь как строили, гады, а?  Полста  лет
прошло, а все цело, все действует. Вот  у  кого  поучиться...  Хотя,  если
вдуматься - на кой ляд они это мастерили? Чтобы я тут  сегодня  конверсией
занимался? Сделали бы нормальный склад, куда как было бы лучше.
     Минуя погреба, наполненные щедрым урожаем,  они  поднялись  наверх  и
очутились в доте, возможно том самом, что попался на глаза по дороге сюда.
Тесный объем укрепления позволял разместить кровать  с  пружинной  сеткой,
шкафчик,  в  котором  хранился  запас  продуктов,   и   столик,   вплотную
придвинутый  к   кровати.   На   орудийной   площадке   стояла   новенькая
электрическая плита с духовкой.
     Ефим выглянул наружу.
     - Дот, да не тот, - сказал он после некоторого раздумья.
     Пейзаж, открывшийся в бойнице, оказался незнакомым. Дороги  видно  не
было,  склон  полого  упирался  в  ржавое  болотце.  На  середине   склона
корявилась старая яблоня. Поломанные сучья почти  лишены  листьев,  вид  у
дерева был сиротливый. Странным казалось, как  уцелело  древнее  растение,
разве что действительно никто не  атаковал  неприступные  доты  в  лоб,  а
обошли их и брали с горжи - другой, не  так  защищенной  стороны.  Но  все
равно, крови в этих местах,  должно  быть,  лилось  преизрядно,  потому  и
яблоня до сих пор жива. Яблоки, говорят, хорошо на крови родятся.
     На секунду Ефиму померещилось, будто в одном месте земля среди  бурой
опавшей листвы мазнута кармином. Ефим потряс головой - почудилось. А  если
и нет - мало ли что может краснеть под яблоней?
     Он спрыгнул вниз.  Путило  деловито  перегружал  из  своего  мешка  в
шкафчик пакеты с провизией. Шкаф и без того был забит до половины. Что там
есть, Круглов не знал, видел лишь желтые пачки  "Геркулеса"  да  несколько
картонных клеток с яйцами.
     - А чего предыдущий сторож  ушел?  -  спросил  Ефим.  -  Тут,  вроде,
хорошо. Тишина, воздух.
     - А ляд его знает, - отмахнулся Путило. - Умом тронулся  от  воздуха.
Позвонил, сказал, что ключ под дверью, а он  здесь  больше  ни  минуты  не
останется. Хоть дверь запер - и то хорошо.
     - Понял! - сказал Круглов. - Это привидения. Где им еще быть, как  не
тут? Забрел мой предшественник куда-нибудь, где еще свет  не  проведен,  и
наткнулся на светящийся скелет. В каске и с железным крестом.
     - Ага, - сказал Путило. - Ты больше языком  чеши  -  тоже  рехнешься.
Только учти, мы,  когда  это  дело  размуровывали,  милицию  приглашали  и
саперов. Тут каждая щель осмотрена -  ничего  нет,  одна  труха.  А  труху
вычистили даже в пустых помещениях. Мне гниль ни к чему.
     - Скучный ты человек, Сергей Лукич, -  сказал  Круглов.  -  Я,  можно
сказать, только из-за привидений сюда и приехал.
     - Ты сюда отсыпаться приехал, - оборвал Путило, - за  казенный  счет.
Вот и отсыпайся - месяц-полтора,  пока  зимник  не  станет.  А  привидения
оставь в покое. Как путь установится, начнем товар вывозить,  там  уж  без
тебя обойдемся. А пока - спи на рабочем месте.
     Путило отдал последние  инструкции,  загрузил  в  багажник  несколько
ящиков затесавшихся летних сортов и укатил.
     Ефим остался один. Он постоял  на  обочине,  глядя  вслед  уплывающей
"ниве". Легковушка удалялась совершенно как во сне, то и дело  заваливаясь
в сторону и плюясь из-под колес жидкой грязью.
     Потом пришла тишина -  пронзительная,  какая  только  осенью  бывает.
Вроде и солнце на минуту  высунулось  из  просевших  туч,  и  стайка  птиц
пролетела с дробным щебетом, и день теплый, а все од