я уже о касании кисти. Вот  здесь-то,  в
пределах  погрешности   измерений,   подбородок   должен   соответствовать
имеющимся чертам характера.
     Но одна беда - по поводу нижней челюсти  книга  гласила:  "Подбородок
округлый встречается у людей мягких, сентиментальных  и  любящих  семейные
радости, но недалеких умом. Имеющий острый подбородок остер разумом, хитер
и изворотлив, но зол и жестокостью прочих превосходит. Если же  какой  муж
бородой тверд, то характер имеет необузданный, вспыльчив, да отходчив, а в
бою смел. В жизни щедр и нерасчетлив."
     Подобная   противоречивая   характеристика   никак   не    устраивала
Полушубина. Разумеется, у него есть недостатки,  но  не  такой  же  набор.
Полностью ни одно из описаний к нему не подходило.  Валерий  Александрович
подолгу сидел у зеркала, измерял свою челюсть самыми разными  способами  и
сочетаниями. Больше всего подбородок напоминал первое описание,  но  здесь
Валерий Александрович был согласен лишь с одним пунктом: любовь к семейным
радостям.
     Женился Валерий Александрович  еще  студентом,  причем  по  любви.  В
молодости он был хорош собой и мог выбирать. Он и выбрал свою однокурсницу
- Риту, замечательно красивую девушку. А то, что у Риты была оставшаяся от
родителей трехкомнатная квартира, лишь укрепило его  в  принятом  решении.
Пусть  другие  женятся  по  расчету,  тянут   в   загс   капризных   дочек
высокопоставленных папаш, а потом пресмыкаются перед тестем. Полушубин  не
таков. Зацепился в центре, и хватит. Главное - нормальная семья, в которой
он будет чувствовать себя хозяином.
     К несчастью, как раз нормальной семьи у него и не  получилось.  Через
год родился сын, начались трудности  и  беспокойства,  Рита  все  внимание
отдавала новорожденному, а о муже не только не думала, но,  напротив,  все
время требовала чего-то.  Год  Полушубин  вытерпел,  а  потом  понял,  что
прошедшего не вернуть.
     Трехкомнатную квартиру удалось  разменять  на  две  однокомнатные  со
всеми удобствами, и один Валерий Александрович ведал,  сколько  для  этого
потребовалось  ума,  хитрости  и  изворотливости.  Но  жестокости  Валерий
Александрович не допускал ни малейшей. Когда дошло  до  раздела  совместно
нажитого имущества, то  действительно  делилось  лишь  совместно  нажитое,
Валерий Александрович не взял себе ничего из того, что было в квартире  до
ритиного замужества, хотя никаких доказательств о праве владения у Риты не
было. Более того, все  детские  вещи  Валерий  Александрович  безвозмездно
оставил бывшей жене. А это четко указывает, что  он  щедр  и  нерасчетлив,
пусть даже и нет у него квадратного подбородка.
     Противоречивая информация мучила Валерия Александровича. Много раз он
брался переделывать нижнюю  часть  своего  лица,  сжимал  ее  и  расширял,
бесконечно  варьируя  сочетания,   но   всегда   в   пределах   допустимой
погрешности.
     Проще  обстояло  дело  с   губами.   "Губы   толстые   имеют   натуры
сладострастные, не знающие удержу  в  погоне  за  наслаждениями".  Валерий
Александрович глянул в зеркало. Ничего подобного ни  во  внешности,  ни  в
характере. Негр он, что ли? "Губы же чрезмерно тонкие..."  -  это  тоже  к
нему не относится. А вот интересное замечание: "Губы соразмерные,  хорошей
формы и  четко  означенные  говорят,  что  сей  человек  в  привязанностях
постоянен, верный муж и добрый сын бывает.  Алые  губы  свидетельствуют  о
сильном здоровье телесном". Это как раз его случай. Не здоровье,  конечно,
какое уж  здоровье  в  шестьдесят  лет,  а  все  остальное.  Губы  у  него
нормальные, и в  привязанностях  он  постоянен.  Пусть  с  женой  пришлось
расстаться, но второй раз он так и не женился.
     Да, у него были связи с женщинами, но жениться еще раз, менять  уклад
жизни,  прописать  на  свою  жилплощадь  чужого  человека,  этого  Валерий
Александрович не желал. Кто может поручиться, что не  придется  во  второй
раз  разменивать  площадь?  А  это  значит  коммуналка,  которой   Валерий
Александрович боялся не хотел. Довольно и того, что он всю юность провел в
коммунальных трущобах. Ютился в десятиметровой комнате вдвоем  с  матерью.
Мать за всю жизнь так и не смогла выхлопотать себе ничего лучше.
     Пока она была жива, Валерий Александрович заезжал к ней, и каждый раз
уходил с тяжелым чувством. Как можно жить в таких условиях? Да еще  пенсия
у нее пятьдесят пять рублей. Единственная радость для нее - мысль, что сын
живет хорошо. Валерий Александрович понимал это и потому навещал  мать  не
реже двух раз в год.
     Значит, не лжет форма  губ,  не  его  вина,  что  семейная  жизнь  не
сложилась. Есть в нем и постоянство, и верность, и доброта. Правда,  книга
повествует не столько о форме, сколько о  контрастности,  а  контрастность
определяется прибором. Хотя и у прибора существует неточность измерения...
     Последняя  мысль  мелькнула  как  бы  между  прочим,  ничего  Валерий
Александрович менять не собирался, однако, в четвертом варианте картины  в
краске оказалась лишняя капля краплака. Впрочем, глаз этого не замечал,  и
прибор тоже.
     Постепенно, со многими неудачами и  остановками  выплывало  на  холст
лицо. Валерий Александрович давно изучил  в  нем  каждую  морщинку,  любое
пятнышко. Он уже  свободно  мог  бы  обойтись  и  без  измерителя,  и  без
выученного наизусть "Очерка физиогномических сведений", и даже без зеркала
и спектроскопа. Просто на глаз научился  Полушубин  определять  сколько  и
какой нужно взять краски, в  какой  пропорции  разбавлять  ее  маслом  или
лаком.
     Но каждый раз, хотя Валерий  Александрович  заранее  знал  результаты
измерений, он заново перепроверял их, потом читал вслух: "Нос приплюснутый
свидетельствует о неблагодарности душевной", - и  приникал  к  зеркалу,  и
массировал нос, и  повторял  замеры  вновь  и  вновь,  пока  не  доказывал
неподкупному внутреннему контролеру, что неблагодарность его  душе  чужда.
Даже на службе, то есть там, где можно и не думать о добрых чувствах,  они
не  покидали  Валерия  Александровича.   Тот,   кто   относился   к   нему
по-человечески, всегда мог рассчитывать на взаимопонимание.
     Главный инженер - на редкость неприятная  личность!  -  лишь  однажды
сделал  Валерию  Александровичу  доброе  дело.  В  последний  год,   когда
Полушубину надо было зарабатывать пенсию, именно Главный  инженер  перевел
его на сетку старшего  и  выхлопотал  вдобавок  персональную  надбавку  из
директорского фонда. И хотя никаких джентльменских  договоренностей  между
ними не существовало, Валерий Александрович не остался в долгу. Безропотно
визировал  и  разрешение  на  временный  паропровод,   и   технологический
регламент  процессов  анодирования  (будут  еще   у   "фитюльки"   с   ним
неприятности!), и мало ли что  еще.  Знал,  что  рискует,  подписывая  эти
документы, но не мог отказать, не мог проявить неблагодарность.
     После уточняющих замеров нос на картине остался прежним, даже  легкая
приплюснутость, если приглядеться, была на месте.
     Окончательную  проработку  портрета   Валерий   Александрович   делал
красками, разведенными не на масле, а на лаке, Этот способ, как вычитал он
в  учебнике  живописи,  позволял  добиться   большей   глубины   света   и
гарантировал, что картина не изменит колер, когда  он  покроет  ее  лаком.
Нынче картины лаком не покрывают, но Валерий  Александрович  хотел,  чтобы
произведение было готово полностью.
     Последний день он просидел над работой  допоздна,  не  вставая  из-за
мольберта, пока не решил, что труд его закончен. Оставалось последнее.
     Валерий Александрович обмакнул тонкую беличью кисточку в алую сангину
и аккуратно расписался в нижнем правом углу. Не  завизировав,  он  не  мог
считать картину своей. Теперь - иное  дело,  его  подпись  известна  всем,
немало человек желало получить на документы этот краткий росчерк.
     Развинтив зажимы струбцины, Валерий Александрович осторожно  за  края
поднял готовую картину и повесил на гвоздь. Завтра он покроет ее лаком,  и
еще дня через три картину можно будет кому-нибудь показать.
     Он отошел на три шага, присел на диван,  прищурившись,  оглядел  свое
детище. С портрета на него смотрел умудренный  годами,  пусть  не  слишком
красивый,  но  умный,   благородный,   в   меру   отважный,   добрый,   но
принципиальный, короче говоря - замечательный человек. И в  то  же  время,
это был он, Валерий Александрович Полушубин. Сходство было больше чем даже
на фотографии, любой бы узнал его.
     Валерий Александрович любовался своим двойником,  улыбался,  довольно
кивал и незаметно задремал на диване.
     Проснулся утром - в окно светило солнце. Поспешно поднялся, разгладил
ладонями смятый костюм. Подошел к портрету, внимательно исследовал краску.
На вид она была совершенно сухой, можно браться за лак. Или  подождать?  А
то не досушишь, и лак начнет лупиться.
     После некоторого колебания Валерий Александрович решил  испытать  лак
на уголке полотна, где ровно зеленела портьера.  Лак  был  в  кладовке,  и
Валерий Александрович отправился за ним. Когда он  с  бутылочкой  в  руках
появился в комнате, то обнаружил, что она полна  народу.  Десятка  полтора
человек полукругом стояли у картины и слушали  женщину  в  строгом  темном
костюме, по виду явно экскурсовода.
     - Перед вами одна из жемчужин нашего собрания: портрет старика  кисти
неизвестного  автора,  -  накатисто  говорила   экскурсовод.   -   Картина
датируется концом двадцатого века. Это единственное,  что  нам  достоверно
известно о великом шедевре, несмотря на то, что картина подписана. Подпись
художника не идентифицирована искусствоведами, она  не  встречается  более
нигде. Общепринятое ее  прочтение:  "Полуа",  однако,  художника  с  такой
фамилией  найдено  не  было,  что  заставляет  предположить,  что  в  углу
проставлена понятная лишь автору аббревиатура или анаграмма...
     - Позвольте! - сипло  произнес  Валерий  Александрович,  но  на  него
шикнули, и он остался стоять, сжимая в руке бутылочку с лаком.
     - Анализ картины показывает, что автор не принадлежал ни к  одной  из
известных художественных школ.  Перед  нами  явно  самоучка,  но  самоучка
гениальный. Глубочайшее проникновение в душу  персонажа  выделяет  картину
даже среди всемирно-известных шедевров. Несомненно,  перед  нами  портрет,
предположение, будто  художник  создавал  обобщенный  образ,  опровергнуто
несколько лет назад, когда установили, что верхний  слой  краски  скрывает
ряд  эскизов,  имеющих  несомненное  сходство  между  собой,  но  лишенных
психологической достоверности последнего варианта. Очевидно,  талантливый,
но неопытный художник мучительно пытался проникнуть под маску своего героя
и не успокоился, пока это не удалось ему...
     - Кто вы такие? -  обрел  голос  Валерий  Александрович.  -  Кто  вам
позволил здесь распоряжаться? Несколько человек недовольно оглянулось.
     - Тише, гражданин! - сказала какая-то старушка. - Нельзя  так.  Вы  в
музее все-таки.
     Но большинство людей никак не отреагировали  на  возмущенную  реплику
хозяина.  Они  смотрели  на  портрет  Валерия  Александровича  и   слушали
экскурсовода, которая как ни в чем не бывало продолжала монолог:
     - В каталогах мировых шедевров картина значится как портрет  старика,
но любому человеку она  известна  под  другим  названием:  "Старый  лжец".
Человек, изображенный на картине, всю жизнь носил маску, стараясь казаться
лучше, чем он есть на деле. Лжец настолько привык к маске, что сам считает
ее своим подлинным  лицом,  и  лишь  гениальное  чутье  художника  уловило
нарочитую  искусственность  добрых  чувств,  которые   старик   выставляет
напоказ. Под маской же живет безграничная и равнодушная  пустота,  отблеск
которой  художник  сумел  показать  нам.  Глубоко   символичен   материал,
выбранный мастером  для  картины.  Портрет  написан  на  копии  одного  из
величайших творений человеческого духа - "Мадонны" Леонардо да Винчи. Этот
штрих, первоначально значимый лишь для мастера,  еще  больше  подчеркивает
губительную пустоту Лжеца. Известный  писатель  Серафим  Вдовцов  писал  о
картине: "Счастливо человечество, что люди,  подобные  этому  старику,  не
ходят по нашим городам. И мы должны быть  благодарны  неизвестному  автору
"Старого лжеца" за его мудрое и доброе предостережение..."
     Люди  толпились  вокруг  портрета,  экскурсовод  привычно   завершала
рассказ, но  Валерий  Александрович  не  слушал.  Он  пятился,  закрываясь
локтем, и боялся, что кто-нибудь оглянется на него и узнает.





                             MONSTRUM MAGNUM


     В темноте орали лягушки.  Их  страстное  кваканье,  бульканье,  трели
перекрывали и шум деревьев, и ровный, ставший  фоном  жизни,  рокот  реки,
пенящей на камнях неглубокую, но  стремительную  воду.  Но  сейчас  ночной
гомон, так мучающий на юге приезжего человека, сливался в единый  оркестр,
а  гитара,  звеневшая  у  костра,  солировала  в  нем,  придавая   мелодии
определенность.
     Сухие стебли плюща сгорали мгновенно и жарко, сидеть  рядом  с  огнем
было попросту невозможно, все отодвинулись в темноту, растворились в  ней,
лишь лица белели нечеткими пятнами.
     Антон, подсев ближе к гитаристу, пел, напружинив  до  предела  горло,
стараясь как можно выше выводить звук:

                          По пустым площадям
                          Мы обнявшись идем...

     Магна  расположилась  где-то  позади,  тьма  полностью   скрыла   ее,
оставался  лишь  голос  -  теплый  и  низкий,  удивительно  обволакивающий
рвущийся тенор Антона.
     - У меня для тебя... - звал Антон.
     - У тебя для меня... - вторила Магна.
     - Много есть нежных слов...
     - Много есть теплых слов...
     Эту песню они всегда пели вдвоем. Остальные молчали и слушали. Каждый
раз Антону казалось, что замолкнет последний звук, но останется  радостное
чувство единения  и  близости,  но  едва  песня  кончалась,  Магна  словно
отодвигалась от него, становилась непостижимо чужой.
     Отцвела песня,  опал  костер.  Лоза  прогорает  быстро.  Народ  начал
разбредаться по палаткам. Хотелось бы посидеть у  костра  еще,  но  завтра
рано вставать, расписание в экспедиции жесткое - в шесть утра надо быть  в
поле, поскольку через два часа после восхода  растительно  сырье  собирать
уже нельзя.
     Антон тоже поднялся, огляделся и заметил на фоне темного неба  черный
силуэт. Чей-то фонарик, вспыхнув среди палаток, ослепил  глаза,  но  Антон
успел узнать Магну. Она медленно шла к дороге,  извивающейся  вдоль  реки.
Чертыхнувшись и прикрыв ладонью бесполезные глаза, Антон поспешил  следом.
Зрение постепенно вернулось, снова впереди замаячила тонкая фигура.  Антон
догнал ее, несколько шагов молча прошел рядом.
     - Ну? - произнесла Магна.
     - Хочу с тобой рядом пройтись, - сообщил Антон. - Можно?
     - Нет.
     - Я же не чего-то такого прошу... - начал оправдываться Антон.
     - Чего-то такого я бы тоже не позволила.
     - Почему? - ляпнул Антон  и  тут  же  осознал  весь  идиотизм  своего
вопроса.
     - Знаешь, - сказала Магна, - а ведь твое имя  тоже  расшифровывается.
"Ан" - частица отрицания, "тон" - и есть тон.  Антон  -  человек  лишенный
музыкального чувства.
     - Неправда! - запротестовал Антон. - Мы же так пели...
     - Это там, на виду. Ты же прямой как рельс, потому  и  ведешь  первый
голос. А в жизни чаще нужны подголоски, только ты этого  не  умеешь.  Одно
слово: Ан-тон.
     "Обиделась, - решил Антон, - за monstrum magnum. Болван я!"
     Сколько раз уже подводил Антона невоздержанный язык! И сейчас - то же
самое: сидели у костра, трепались, случайный  разговор  коснулся  значения
имен. А как миновать  эту  тему,  когда  рядом  черноволосая  красавица  с
таинственным именем Магна, в которую слегка влюблены и за  которой  слегка
ухаживают  все  парни  экспедиции,  но  на  более  близкие  отношения   не
осмеливается претендовать никто?
     Что значит имя Магна? Сразу вспомнили слово "магия",  кто-то  пошутил
насчет "магмы" и  вулканического  темперамента.  Но  вмешался  в  разговор
Антон, объяснил, что "магна" по латыни - великая, и привел нелепый пример:
monstrum magnum - великий монстр, владыка чудовищ. А о  себе  с  гордостью
объявил, что этимология его имени не ясна. Короче, покрасовался, распустил
павлиний хвост, и вот - готова обида.
     - Магна, - позвал Антон, - да не сердись ты, ну, пошутил неудачно,  а
ты сразу дуться...
     Никто не ответил - за секунду до того, как он начал  говорить,  Магна
шагнула в сторону и растворилась в темноте мгновенно и беззвучно.
     Антон беспомощно оглянулся. Никого. Вокруг бархатная тьма, редеющая к
зениту, а позади как маяк  багровое  пятно  кострища,  да  пара  фонариков
мечется по лагерю - студенты укладываются спать.
     Теперь обида  багровым  маяком  зажглась  в  груди  Антона.  За  что,
спрашивается, такая непруха? Да не  влюблен  он  в  Магну,  не  влюблен...
Досадно другое - почему именно с ним происходит такое, проклятый  он,  что
ли? Ни одна девушка ни разу не обратила  на  него  внимания,  не  выделила
среди остальных, словно он не  человек,  а  так,  статистическая  единица.
Неужели у него на лбу написано, что он не такой как  все  и  достоин  лишь
насмешки?
     Антон, сглатывая копящуюся в груди тяжесть, лез по склону.  Он  давно
потерял дорогу, под ногами скрежетал щебень. Потом он ворвался в  заросли,
и колючки разом охладили пыл, разогнали огорчения  и  заставили  думать  о
насущном.
     Антон остановился, начал в растерянности осматриваться.  Не  было  ни
костра, ни огней, и реки не слышно, одни цикады  разливаются  в  зарослях.
Антон попытался брести наугад, надеясь выйти к реке и по ней спуститься  к
лагерю, но ветвь терновника остро мазнула по щеке,  и  Антон  остановился,
опасаясь лишиться глаз.
     Оставалось звать на помощь.
     - Эгей! - неубедительно крикнул Антон, но тут же  понял,  что  дальше
вопить не стоит, все равно никто не услышит. И отсутствия его в палатке не
заметят, в крайнем случае решат, что прибился парень к соседкам,  -  Антон
нервно усмехнулся, - это он-то!
     - Гей!! - в отчаянии рявкнул он в темноту,  но  не  услыхав  отклика,
уселся на жесткую землю ждать света.
     То ли Антон умудрился в этих условиях задремать, то  ли  ночь  просто
выпала  из  памяти,  но  только   вокруг   неожиданно   быстро   посерело,
обозначились  пологие  склоны,  из  темноты  выступили  кусты,   появилась
возможность видеть.
     Антон поднялся, попрыгал, разминая затекшие ноги.
     Местность вокруг была незнакомой, но Антона это не смутило. Еще ночью
он решил, что следует спуститься к реке, а потом уж, по бережку добираться
к лагерю. Вряд ли ночью он сумел умотать больше  чем  на  километр.  Антон
направился вниз и, действительно, через пять  минут  вышел  к  реке.  Вода
привычно кипела на камнях, и Антон еще успел  подумать,  что  речка  здесь
шире, чем у лагеря, хотя лагерь должен стоять ниже по течению.
     Потом он увидел мост.
     Мост был мраморный. И резной. Весь целиком. Но  самое  главное  -  он
никуда не вел. Белая дуга повисала над рекой и  упиралась  в  грязно-серую
известковую скалу.
     Антон в растерянности  подошел  ближе.  Уже  достаточно  рассвело,  и
антоновым  глазам  ясно   предстало   узорчатое   неправдоподобие   моста.
Выточенные из единого камня листья  плюща,  гроздья  винограда,  небывалые
плоды,  младенцы-сатиры,  чьи  смеющиеся  личики  мелькали  среди  хрупкой
листвы, а рожки на детских лобиках торчали  смешно  и  задорно.  Все  было
новым, без единой царапины, словно только что  отполированным.  Даже  там,
где у других мостов находится проезжая  часть,  искрилась  убийственная  в
своей бессмысленности искусная резьба.
     Антон снял сандалии и ступил на мост. Гладкий  мрамор  холодил  босые
ноги. Антон шагал осторожно, выбирая те места, где змеились арабески, и  с
ужасом представляя, к