тая  не  остановилась,  все  хотели  поскорее  добраться  к
водопою. А эти двое сильны, не так много найдется зверей, которые могли бы
напасть на них. Стая перевалила через холм и скрылась.
     Самец  бродил  кругами,  выискивая  среди  камней  засохшие   остатки
погибшей саранчи. Ему хотелось пить, колкие лапки  насекомых,  которые  он
старательно разжевывал, царапали горло, но все же самец покорно ждал, пока
его подруга не поднялась. Тогда он пошел за ней следом,  сзади  и  чуть  в
стороне, чтобы не пропустить что-нибудь съедобное.
     Вскоре они нашли воду.
     Небольшое озерцо  лежало  среди  обглоданных  кустов.  Самка,  первой
поднявшаяся  на  водораздел,  огляделась  и  мгновенно   подавив   вскрик,
прижалась к земле. На берегу она увидела добычу. Самец бесшумно подполз  и
тоже глянул вниз.  У  кромки  воды  по  черному  высыхающему  илу  бродило
несколько мелких существ. Так же как свои они были покрыты бурой  шерстью,
передвигались на двух ногах  и  тоже  перекрикивались  хриплыми  голосами.
Мелкие выискивали в грязи улиток  и,  по-видимому,  совершенно  забыли  об
опасности.
     Самец осторожно приподнялся, выбрал среди рассыпанных вокруг обломков
увесистый, ложащийся в кулак, камень и молча ринулся вниз  к  воде.  Самка
последовала за ним. Их заметили, мелкие разноголосо завопили,  в  самца  и
самку полетели комья грязи, затем мелкие, поняв, что камней под рукой нет,
а грязью врага не остановишь, обратились в бегство. Один из мелких остался
лежать с проломленной головой.
     Это была славная добыча! Самец с самкой  оттащили  убитого  на  сухое
место, туда, где красную землю покрывали россыпи гальки.
     Существа не могли как другие хищники  раздирать  добычу  клыками.  Их
зубы были плоскими и с трудом прокусывали даже тонкую кожу. Зато они умели
разбивать камни, так, чтобы получались  осколки  с  острым  краем,  и  эти
осколки заменяли им и зубы, и хищные когти.
     Самцу повезло. Первый же камень от удара развалился, блеснув  гладким
стекловидным изломом.  Заурчав,  самец  схватил  острый  сколок,  принялся
кромсать им мелкого, стремясь  поскорей  достать  мягкую  лакомую  печень.
Самка продолжала бить гальки друг о друга. Сухой каменный стук  разносился
над озером. Гальки раскалывались неудачно - ни одного годного куска.  Хотя
и так, скоро ее спутник насытится и  уступит  место  ей.  Самка  отбросила
камень и принялась рассматривать добычу. Убитая тоже была самочкой, совсем
молоденькой и похожей на нее саму. Только поменьше.
     Перемазанный кровью самец вырвал из распоротого живота жертвы  что-то
красное, недоверчиво обнюхал и отбросил прочь. Самка поднялась посмотреть.
На земле валялся скорчившийся, недоношенный детеныш. Маленький как  крыса,
морщинистый и неживой. И  все  же  самка  почувствовала,  как  напрягся  в
глубине  ее  тела,  пытаясь  распрямиться,  ее   собственный,   тоже   еще
нерожденный детеныш.
     Самец издал приглашающее  ворчание,  самочка  отвернулась,  подобрала
брошенный самцом камень и поспешила к пище.
     Они несколько раз  отходили  к  воде  пить  и  снова  возвращались  к
истерзанному телу, стремясь наесться впрок. Их животы раздулись, лица сыто
лоснились. Шакалы, видя  как  мало  им  останется,  заливались  неподалеку
обиженным воем, но подойти не решались.
     И все же,  хотя  мелкий  был  съеден  лишь  наполовину,  пришла  пора
уходить.  До  темноты  надо  найти  стаю,  иначе  сам   можешь   оказаться
чьей-нибудь добычей.
     Самец поднялся, готовый отправиться в  путь,  но  самка  медлила.  Ее
внимание снова привлек комочек неродившегося детеныша.  Подошел  и  самец,
недоумевающий, что могло заинтересовать его подругу. Если бы им не хватило
еды, они съели бы и этот кусок. Во время  больших  голодовок  членам  стаи
приходилось есть даже своих, умерших или ослабевших,  но  сейчас  самец  с
самкой были сыты.
     Стая, откочевывая на новое  место,  спокойно  оставляла  на  ночевках
умирающих и больных, на их призывы никто не оборачивался, хотя  всем  было
известно, что  едва  стая  уйдет,  на  стоянке  появятся  трупоеды.  Живых
бросали, но мертвых - никогда. Свой мертвый пугает. Умерших  или  съедали,
или, прежде чем уйти, заваливали ветками и камнями.
     Неродившийся не был своим, но он  был  очень  похож,  и  к  тому  же,
будущий детеныш, сдавленный раздувшимся желудком, бился тревожно и часто.
     Подчиняясь этому  безмолвному  приказу,  самка  принялась  стаскивать
отовсюду камни и наваливать их над распластанным тельцем. Самец  удивленно
выпятил губы, загукал, но все же начал помогать. На берегу  выросла  кучка
камней.  Здесь  были  собраны   причудливые   обломки,   отвалившиеся   от
выветрившихся скал,  и  круглая,  хорошо  окатанная  галька,  и  множество
осколков, набитых самкой, когда она безуспешно  пыталась  изготовить  себе
инструмент. И тут же валялся тот, удачно расколотый кругляш,  которым  они
поочередно рубили мясо. Теперь существа были сыты  и  привычно  бросали  и
недоеденное  мясо,  и  ненужный  больше  камень.  Мясо  достанется  ждущим
шакалам, а камней, когда понадобится, можно наколоть сколько угодно. Хотя,
такое удобное рубило выходит редко.
     Самец и самка двинулись в путь, но прошли совсем немного, когда самку
остановило еще не успевшее погаснуть воспоминание: ее  товарищ  с  хрустом
разрезает плоть мелкого, а она безнадежно бьет тяжелым камнем  по  гальке,
но та или остается целой или, покрываясь сложной сетью трещин, рассыпается
на ни к чему не пригодные куски.
     Не обращая внимания на недовольный окрик  самца,  самка  вернулась  к
холмику, схватила  обломок  и  торопливо  побежала  обратно.  Самец  сразу
успокоился и двинулся к водоразделу, за  которым,  по  всему  судя,  течет
река. Там они должны отыскать ушедшую вперед стаю.
     Теперь они шли иначе чем утром. Самец двигался  первым,  женщина  шла
сзади, прижимая к туго выпяченному животу острый камень.





                               ДОМ У ДОРОГИ


     Дом стоял на большой  дороге.  Если  внимательно  присмотреться,  еще
можно  заметить  некогда  глубокие  колеи,  заросшие  сорным   лопухом   и
иглошипом. Стонущие по ночам  деревья  остерегались  выходить  на  плотную
ленту дороги, и нетоптаная  тропинка  прихотливо  извивалась  по  ней,  не
ожидая плохого. Дом уставился в  бесконечность  бельмами  плотно  закрытых
ставень, глухой забор в рост человека окружал его,  скрывая  внешний  мир.
Тяжелые ворота всегда были на замке.
     По утрам в доме открывалась дверь, на пороге появлялся хозяин с косой
на плече. Звякнув лезвием о жестяную  вывеску,  качавшуюся  над  крыльцом,
спускался по ступеням. Вывеска изображала котел  и  петушиную  голову  над
ним. Дом был гостиницей.
     Хозяин, ворча обходил  двор,  выкашивал  наросшую  траву,  с  руганью
перекидывал  через  ограду  выползшие  за  ночь  плети  удавника.   Порой,
вытягивая шею, глядел поверх забора и кричал в безмолвный лес:
     - Балуй у меня!.. Вот я ужо!.. -  и  тогда  сидящие  на  цепи  собаки
начинали выть и рваться с привязи.
     То утро выдалось на редкость пригожим. Ночью в чаще никто не  плакал,
роса пала на удивление чистая, и даже дряблые грибы, на которых  ежедневно
поскальзывался хозяин, не вылезли на  ступенях  крыльца.  Хозяин  окашивал
колючки, временами осторожно проводя  бруском  по  заметно  истончившемуся
лезвию, и по его лицу бродило что-то напоминающее довольную  улыбку.  И  в
это время раздался сильный стук в ворота. Мгновенно  подобравшись,  хозяин
подхватил косу и мягким шелестящим шагом метнулся к воротам. По ту сторону
дубовых  створок  кто-то  был,  слышалось  усталое  дыхание.  Потом   стук
повторился.
     - Кто?.. - тяжело выдохнул хозяин.
     - Откройте! - донеслось до него.
     - Ты кто? Откуда?
     - Да из города я! Заблудился. Всю ночь иду, и хоть бы одна живая душа
повстречалась!
     - Сейчас, - проворчал хозяин, положив руку на запор, - только  ты  не
входи сразу, а то я могу и того...
     Ворота, издав долгий немазанный  скрип,  приоткрылись.  Хозяин  ждал,
держа косу наперевес, целясь оттянутым острием в пространство за воротами.
Там стоял человек.
     - А ну повернись! - скомандовал хозяин.
     - Ты чего?.. - путник, увидав такую встречу, перепугался. -  Я  лучше
пойду...
     - Не дури! - рявкнул хозяин. - Я сказал повернуться,  значит  слушай.
Может там хвост у тебя, так я мигом обкошу.
     Путник повернулся, испуганно поглядывая через плечо. Хозяин  отступил
на шаг.
     - Входи, - разрешил он.
     Гость, не осмеливаясь перечить,  шагнул  во  двор.  Хозяин  навалился
телом на  взвизгнувшие  ворота,  захлопнул  их,  припер  створки  обрезком
бревна.
     - Откуда ты такой взялся? - спросил он.
     - Из города я! - страдальчески выкрикнул пришелец. - Пройтись  вышел,
да заплутал. Куда идти - не знаю... и лес у вас чудной какой-то.
     - Как тебя там никто не задрал? - удивился хозяин.  -  Значит,  такое
твое счастье. А что, город еще стоит? - спросил он вдруг.
     - Стоит. Что с ним сделается? - гость ничего не понимал.
     - А нечисть? - начал хозяин, но в этот момент его прервали.
     - Эй, привет! - раздался молодой звонкий голос. -  Отворяй,  когда  к
тебе пришли!
     Над забором показалась человеческая фигура. Веселое лицо  под  шапкой
спутанных  волос,  обнаженный  торс,  густо  заросший  кудрявой   шерстью,
узловатые, мощные, тоже волосатые руки. Хозяин развернулся  и,  не  глядя,
ударил. Лезвие косы, коротко вжикнув, прошло  в  каком-то  дюйме  от  лица
успевшего отшатнуться незнакомца. Тот обидно захохотал и исчез. Послышался
удаляющийся лошадиный топот.
     - Что ты его так? - испуганно спросил путник. - Ведь живой человек...
     - Как же, человек! - бросил хозяин. - Нечисть это, наполовину  мужик,
наполовину конь. Понял?
     Прохожий, приподнявшись, глянул поверх забора и тихо ахнул.
     - То-то, - сказал хозяин. Он распахнул двери дома и,  повернувшись  к
онемевшему гостю,  продолжил:  -  Иди,  пока  отдыхай,  пожрать  на  столе
найдешь. А у меня дела. Косить надо, да полоть. День запустишь, так  потом
капусту от репья не отличишь.
     Полдня прохожий послушно просидел в доме один, а когда тяжелое солнце
стало клониться к верхушкам деревьев, в доме появился хозяин.  Поставил  в
угол косу, сполоснул в лохани черные земляные руки, уселся и только  тогда
потребовал:
     - Рассказывай.
     - Что рассказывать-то?
     - Город как, как народ справляется, и  что  говорят:  откуда  напасть
взялась, и конец будет ли?
     - Город как город, живут, помаленьку кормятся. А чтобы нечисть  рядом
водилась, никто и не слыхивал! Это ты откуда такой взялся, вместе с  лесом
и гостиницей твоей?!
     - Как откуда? Я на Вычежской дороге стою,  мимо  меня  тысячи  народу
ходили! - хозяин замолк, а потом жалобно прибавил: - Ходили, да перестали.
И путь зарос. Неужто никому в Вычеж не надо?
     - Почему - не надо? Есть дорога в Вычеж,  -  удивился  гость.  -  Вот
только не слыхал я, чтобы страсти такие на ней творились...
     - А ты, парень, часом не врешь? - хозяин нагнулся вперед.
     - Чего врать-то? - забеспокоился тот. - Ты лучше скажи, как мне домой
попасть? А то ведь пора.
     - Куда ты сейчас пойдешь? Зажрут тебя в лесу. С утра  надо  выходить,
пока туман. Может и дойдешь. На рассвете они  посмирнее,  хотя  все  равно
дрянь. В этом лесу все нелюдское: и трава, и деревья, и зверье. Они и сюда
лезут, подбираются. Овцы у меня были, берег их, а потом гляжу  -  не  овцы
это. Глядят зло, а по ночам разговаривают  промеж  себя,  совсем  как  мы,
только не понять ничегошеньки. Зарезал я их  и  в  яме  закопал.  А  собак
держу, куда я без них? Умнющие твари, аж боязно, но терплю. Я их  порой  в
лес пускаю, так они мясо приносят, здоровенные куски. А от кого мясо - я и
не гадаю.
     Хозяин прервал  речь  и  встал.  Со  двора  донесся  прерывистый  вой
спущенных с цепи псов.
     - Слышишь? - сказал хозяин. - Давай спать ложиться, пока не стемнело,
а то как бы ночью вскакивать не пришлось, если вдруг кто в гости пожалует.
     Они молча разошлись по своим комнатам,  и  дом  затих,  прижавшись  к
земле, стараясь не слишком бросаться в  глаза  просыпающемуся  лесу.  Одни
собаки серыми тенями кружили по двору, и порой тоскливо выли в сгущающийся
лесной сумрак.
     Среди ночи хозяин неожиданно сел на постели. Его била крупная  дрожь.
Не издав ни одного звука, он скатился на пол, на коленях подполз к  выходу
и припал к щели  под  дверью.  Коридор,  освещенный  призрачным  мерцанием
пятнающей стены плесени, был пуст. Потом в его конце качнулась тень, и там
показался утренний гость. Он бежал по коридору на  четвереньках,  неслышно
переставляя лапы. Лицо его страшно изменилось,  уши  прижались  к  черепу,
челюсти выехали вперед. Нервные губы дрожали, приоткрывая массивные желтые
клыки.
     Хозяин  оскалился  и  молниеносным  движением  выметнулся   навстречу
пришельцу. На  мгновение  они  застыли,  буравя  друг  друга  ненавидящими
точками красных глаз, шерсть на загривках поднялась, зубы  оскалились,  и,
издав вой,  полный  злобы  и  разочарования,  двое  кинулись  вперед.  Они
катались по полу, стараясь достать клыками до горла врага, гневное рычание
разносилось далеко над бессонным лесом, а дом раскачивался, ходил  ходуном
и гулко хохотал, хлопая ладонями ставень.





                                  ШИШАК


     Утром очухался, лежу, зырю в потолок. Фигово - мочи нет. И главное  -
не врубиться, где я так накандырился, что такая ломка. Ни  фига  вроде  не
было. С утра сволоклись командой Джона затаривать в угловой, там "Русскую"
привезли, а у Джона  с  хозяином  контракт,  чтобы  без  талонов.  Очередь
подвинули, взяли двадцать ящиков. Джон автобус подогнал - и где он  каждый
раз нового шефа берет? Старушенции в очереди, конечно раскрякались,  но  у
нас железный уговор - с ними не связываться, ментовка нам ни к чему. Пусть
крякают. Джон мужик широкий, отстегнул каждому по три чирика и по  пузырю.
Притусовались во дворе, оприходовали... а  дальше  не  помню,  хоть  убей.
Неужели меня с одного пузыря там ломает?  Или  добавляли  где?  Пошарил  в
ксивнике - вот они, все три чирика на месте, значит не добавлял.
     Поднатужился, встал и повлекся в ванну,  подлечиться.  Там  у  предка
"Гусар" должен быть, полный флакон. Наклонился к зеркалу - блин!  -  ну  и
шишак! С два кулака. Теперь ясно, почему ломает, хорошо, что вообще копыта
не откинул. Кто же это меня отоварил?  Не  иначе  -  Бык,  больше  некому.
Ладно, Бычара, попомним мы тебе этот фингал,  время  придет,  у  тебя  два
выскочат. Вот только за что мне Бык приложил? Он еще тот  мужик,  над  ним
стебаться можно до опупения, не достанешь. Что же  я  ему  такого  сказал,
интересно знать?.. на будущее, чтобы не повториться. Напрягся я,  и  вдруг
выплывает из памяти фраза: "бытие кривой линии  исходит  от  бесконечности
прямой, но при этом последняя формирует ее не как форма, а как  причина  и
основание".
     Я и сел. Все. Приехали. Я, конечно, геометрию в школе мотал,  но  тут
зуб даю от расчески, что этого и без  меня  не  проходили.  Значит,  крыша
поехала.  Ну,  спасибо,  Бычара,  удружил,  корешок.  Ну  да  за  мной  не
заржавеет, мне теперь все можно, готовься,  Бычара,  высплюсь  я  на  тебе
всласть.
     Втиснулся в "Монтану" и полетел Быка искать.
     А у лифта стоит Шаланда - старушенция из соседней квартиры. У меня  с
соседями полный кайф, но Шаланда достает. И не так ты одет, и  не  так  ты
живешь. Зудит хуже матери, словно я к ней в зятья прошусь. Вот  и  сейчас,
пока лифт наверх ползал да  вниз,  она  принялась  мне  мозги  полировать.
Берись, мол, за ум, бросай пьянку, работать иди, ты  же  мальчик  хороший,
лицо у тебя смышленое, лоб, вон, какой красивый, благородный. И пальцем по
шишаку - толк! Здесь мне и заплохело. Не от боли - не больно ничуть - а от
догадки. Лифт я стопорнул - и  наверх.  В  квартиру  ворвался,  к  зеркалу
припал - точно! - не шишак это никакой, а голова!
     От такого зрелища крыша у меня точно поехала. От самого себя  тащусь,
узнать не могу. С фейсом сплошной ажур, рубильник цел, хлебало не разбито,
все как есть при себе, но сверх того еще и голова. И  мысли  в  ней,  мля,
разные, все больше о  том,  что  "когда  искомое  сравнивается  с  заранее
известным путем краткой пропорциональной редукции, то  познающее  суждение
незатруднительно". Нет, соображаю, Бык тут ни при чем, Бык так  не  может.
Он по-простому, а с этой головой карточку так  покривило,  что  на  пленер
показаться нельзя. А Джона пора  затаривать.  Это  святое,  потому  что  с
бабками у меня не амбаристо. Прибрал я вчерашние чирики, а то мужики мигом
раскрутят, на шишак плевок натянул до самого пупа - хоть и не по сезону, а
все сраму меньше - и повлекся. Нашел  всех  возле  углового.  Мужикам  мой
прикид до фени,  Хоха,  вон,  вообще  ходит  словно  бомж,  но  на  плевок
вылупились. Ленон так вежливо спрашивает:
     - Ты, никак, менингит подцепил?
     Короче, начинается стеб. В другое время я бы им ответил, а сейчас  не
могу, мысли раздухарились - мочи нет.
     - Мужики, - говорю, - кто помнит, что вчера было?
     - Я тебя предупреждал, - гундит Хоха, - чтобы полегче. У таких хмырей
обычно весь генералитет в ментовке знакомый. Тебя, что, помели?
     Псих Хоха явный. Какое "помели", если я тут? Только я хотел это  Хохе
культурненько изложить, как внутри словно щелкнуло, и я все вспомнил.
     Пузыри мы оприходовали во дворе. Там домик стоит и  рядом  скамеечки.
Законное место. Сидим, балдеем. И тут ползет какой-то  сморчок.  Я  его  и
раньше во дворе видал, но  не  обращал  внимания,  потому  как  человек  я
мирный. Но на этот раз он сам начал  выступать.  Здесь,  трындит,  детская
площадка, как вам не стыдно - и дальше в том же духе. Я ему сперва ласково
сказал: "Папаша, канай отсюда", - так он не понял. Опять за свое. Короче -
достал. Дал я этому козлу в лоб раза два, несильно, даже очки не  побил  -
он и уполз. А Ленон смеется: "Ну, ты орел!  Не  страшно  было,  что  назад
отскочит?" Накаркал, падла, -  отскочило.  Что  теперь  делать  -  ума  не
приложу. Надо сморчка искать. А где? Во дворе три дома, в  каждом  квартир
до фига и больше. Потом допер - в библиотеке! Где еще такому быть, а  если
самого нет, то знать должны. Библиотека в  нашем  же  квартале  окнами  на
бродвей. Закатился я туда, спросил, а мне отвечают,  что  у  них  половина
читателей в очках. Не выгорело. Хотел уже задний ход давать и вдруг гляжу:
на полках книжки! И понимаю, что "аще кто не имея книги  мудрует,  таковый
подобен оплоту без подпор стоящу: аще будет ветр, падется".  И  опомниться
не успел, как сижу за столом и листаю книжечку.  И  книжечка-то  парашная,
забоя ни малейшего, про чудика одного, у которого  нос  сбежал,  но  сижу,
лишь порой через окно поглядываю, как на той  стороне  у  сокового  отдела
очередь ждет, пока наши Джона затаривают. Плакали сегодня  мои  бабки,  на
листалово променял. Злоба меня взяла: подумаешь, нос  сбежал  и  генералом
прикинулся! Если бы у того чувака чужой нос вырос - генеральский, да начал
без спроса в генеральские дела соваться - вот был бы забой! И только я так
прошурупил, гляжу - ползет по улице давешний сморчок.
     Книжечку я зафигачил куда подальше - и за дедом. В  последнюю  минуту
догнал, уже на лестнице. Втиснулся за ним в лифт и... мне бы его за  кадык
взять, а я - перечитался, что ли? - беседу начинаю, слово в слово как тот,
в книжечке:
     - Милостивый государь! - говорю, -  не  знаю,  как  удовлетворительно
объясниться... но согласитесь, мне ходить в таком виде и неприлично... тем
более, что не имел чести получить вашего образования... Так что войдите  в
мое положение.
     - Простите?.. - говорит хмырь, я а знай заливаю:
     - Видите ли, во время вчерашнего  недоразумения,  о  коем  я  глубоко
сожалею... Здесь все дела, кажется, совершенно очевидно... В