ься.
     Влас отложил тяпку, взял мотыгу. Главное не лениться, а сила в  руках
покуда  есть.  Землю  вправо,  землю  влево:  чтобы  картошинам  вольготно
рослось, чтобы не жались к загнившей матке, наливались здоровым  соком.  А
это  что?  Проволочник!  Откуда  только  взялся,  проклятущий?..  Ну,   не
обижайся, быть тебе без надглоточного ганглия, да и без  глотки  тоже.  Не
про твою честь картошка сажена.
     Укроп срезать на сушку, покуда стебли  не  загрубели  и  не  пошли  в
зонтик. Щавель укупорить в  банки,  чтобы  среди  зимы  вспомнить  зеленую
летнюю радость. Базилик собрать.
     Гряды полыхают фонтанами уцелевших маков,  цветут  огурцы,  а  тыква,
посаженная на прошлогодней компостной куче, раскидала плети на пять  шагов
во все стороны.
     Влас утер пот, глянул на дорогу. Показалось, будто Анюта спешит  мимо
плетня. Но нет, пусто у дома, сейчас все на огородах. Страда, как-никак. А
хорошо бы... - Влас усмехнулся. - Ишь  о  чем  размечтался,  старый  хрыч!
Седина в бороду...
     Давно ли был полдень, а солнце уже перевалило конек крыши,  светит  с
правой  руки.  В  городе  на  заводах  да   по   конторам   рабочий   день
заканчивается, народ, кто не выбил себе июльского отпуска, возвращается  к
родным телевизорам. Но в деревне день не нормирован: покуда солнце в  небе
- работай. Остановился на минуту, похрустел свежесорванным огурцом - и  за
дело. Патисоны, шниит-лук, молочная фасоль... горох лущить пора.  Как  там
говорят? - Девка в красе, что горох на  полосе,  кто  ни  пройдет  -  всяк
ущипнет. Где-то сейчас красотуля? Замужем, небось, давно. И дети взрослые.
     Серая  хмарь  наползла  с  востока,  обесцветила  небо.  Сразу  стало
нежарко, сверху засеялась водяная пыль. Влас зашел в дом, натянул куртку и
вернулся на огород. Покуда дождь не взялся как следует, надо обобрать тмин
и кориандр, срезать иссоп, обтрусить созревший мак. Пресное  жевать  охоты
нет, перец с гвоздикой покупать - пенсия не та. А с огорода  берешь  свое,
незаемное. Жаль вот, погода подкачала.
     Дождь, словно услышав просьбу, иссяк.  Вечернее  солнце  выглянуло  в
прореху облаков, грустно улыбнулось желтеющей земле.
     Влас потянулся к лопате. Пусть болят ноги и ноет сгорбаченная  спина.
Но не выкопаешь в срок картошку - чем  станешь  зимовать?  Ведрами  таскал
выкопанное, рассыпал сушиться вдоль сусек, особо откладывал  самые  ровные
клубни - на семя. И не тяжела работа, а к земле гнет.
     За лесом прощаются с  родиной  журавли,  кричат  надрывно  и  горько.
Солнце падает к западу.
     - Добрый вечер, Влас Карпыч!
     Влас поднял голову. За забором стояла Анюта.
     - А... здравствуй, здравствуй...
     - Молочка не хотите? А то куда мне одной целый литр.
     - Ну давай, - Влас  принял  банку.  -  Спасибо  тебе.  Ты  погоди,  я
кабачков вынесу. Кабачки у меня родились - загляденье.
     Прошаркал в кладовку, где  на  полках  разлеглись  кабачки,  и  тыква
стофунтовка была вкачена в ожидании будущей  каши.  Прежде  чем  поставить
банку, отхлебнул молока. "Жили-были дед да баба, ели кашу с молоком", - не
про него  сказано.  Выбрал  самонаилучшие  кабачки  и  патисонину  добавил
большую, килограмма на полтора. Вышел на улицу. Анюты у  забора  не  было,
видать не дождалась и уплелась в свою избу. Ну ничего, попозже сам отнесу.
А сейчас, покуда солнце еще над лесом, дела справить надо.
     Морковь с жирным чмоканьем выдергивалась из  земли,  оставляя  ровные
лунки. следом пошла свекла: круглая "бордо" и чуть  приплюснутая  "красная
пуля". Мылкие на ощупь корни пастернака не желали  вылезать  на  свет,  их
пришлось выкапывать. Петрушка и поздний сельдерей шли  в  сушку  вместе  с
зеленью. Вилки белокочанной капусты  покорно  склонялись  под  нож.  Змеей
извивались корни хрена. Последним дождался уборки тапинамбур:  его  желтые
цветы понуро висели, тронутые морозом.
     Солнце коснулось леса.
     А дел еще непочатый край! Но, слава богу, дома,  а  не  под  открытым
небом, где снова сыпала мелкая, нудная морось. Затопить  печку,  разложить
все по местам, слазать в подпол - накрепко укупорить семенной засек. Не по
годам заботы. Хорошо руки сами делают привычное дело, не нуждаясь в слепых
глазах. Высохший лук собрать в  вязки,  чеснок  в  косы,  бобы  ссыпать  в
полотняный мешочек, так с ними ничего не станется, мыши бобов не едят.
     За окном чернела темень. Неубранная  с  утра  могила  постели  манила
смятыми простынями. Надо бы поужинать, но неохота. Да  и  поздно  -  спать
пора. Влас снял с печки горячий утюг,  завернул  во  фланелевое  одеяльце,
уложил в ногах. так-то теплее будет. Взял керосиновую лампу, вышел в сени.
На улице тонко подвывал ветер. Из-под неплотной  внешней  двери  дразнился
узкий снежный язык. Холодно  там  на  дворе  и  тьма  египетская.  Если  и
остались какие недоделки, то уж бог с ними...
     Влас улегся в постель, поплотней укутался одеялом и задул лампу.



Святослав ЛОГИНОВ


     НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ

     Право на риск

     Кабинет Карла Дуйсбурга подавлял своим величием, и сам хозяин был под
стать пышному обрамлению. Он сидел, напоминая монументальную статую, блики
света играли на обширной лысине, серые неприветливые глаза сквозь  толстые
стекла очков внимательно изучали Домагка.
     - Я  читал  вашу  статью,  -  наконец  сказал  Дуйсбург.  -  Она  мне
поравилась.
     Домагк выжидающе молчал. Он еще не знал, куда повернется эта странная
беседа. Странным в ней было то,  что  его  -  безвестного  приват-доцента,
пригласил Карл Дуйсбург, химик и фабрикант, миллионер, один из основателей
крупнейшего химического концерна "И.Г.Фарбениндустри".
     - Мне  понравилось,  -  продолжал  Дуйсбург,  -  что  вы  доказываете
возможность лечения кокковых инфекций с помощью химических агентов. До сих
пор меня уверяли, что таким путем можно лечить  только  протозоологические
инфекции: малярию, трофическую язву...
     - Принципиальной разницы нет, - сказал  Домагк.  -  белок  микроба  и
белок человека различны и  будут  по-разному  реагировать  на  присутствие
активных веществ.
     - Эрлих говорил мне прямо противоположное, - промолвил Дуйсбург, - но
я  верю  вам.  Я  предлагаю  вам   занять   пост   директора   лаборатории
экспериментальной патологии и бактериологии в Вуппертале.
     Этого Гархардт Домагк предвидеть не мог! Еще в университете почти все
его однокурсники мечтали о работе в "И.Г.Фарбениндустри",  и  особенно,  в
Эрлиховском  институте,  принадлежащем  концерну.  Но   возглавить   целую
лабораторию в одном из филиалов института - превышало все мечты!
     Правда, все знали, что  "Фарбениндустри"  бессовестно  наживается  на
открытиях своих сотрудников, нарушая  их  автороские  права,  но  об  этом
Домагк предпочитал сейчас не думать. Он согласился.
     Выйдя на улицу, ДОмагк отер со лба неожиданно  выступивший  пот.  Как
ему повезло! Во-первых, его положение теперь упрочено - и они с  Гертрудой
Струбе могут больше не откладывать свадьбы. Он сейчас же пойдет сказать об
этом Гертруде. А во-вторых... Карл Дуйсбург  даже  не  представлял,  какую
услугу оказывает он молодому ученому.  У  Герхардта  Домагка  были  личные
счеты с кокковыми инфекциями. Несколько лет назад от заражения крови  умер
его отец, и Грехардт никогда не забудет страшного ощущения  беспомощности,
охватившего его тогда. А новая работа поможет победить гнилокровие.
     В лаборатории  должны  проверять  биологическую  активность  веществ,
производимых   предприятиями   концерна.   В   основном   это   красители.
"Фарбениндустри" производит краски для текстиля и  заинтересован  в  сбыте
краски. Хозяев не интересует,  будут  ди  ею  красить  хлопок  или  лечить
больных,  лишь  бы  продать  побольше  и  подороже.  Но  почему  лекарство
обязательно должно быть  краской?  Хотя  почему  бы  и  нет?  Есть  немало
красителей, используемых в медицине, правда, только как наружные средства.
Например,  краска  Кастеляни,  или  бриллиантовая  зелень   -   знаменитая
"зеленка". Ему нужны вещества, способные связываться с белком, лишать  его
подвижности, а значит - убивать.  И  чем  же,  в  этом  смысле,  краситель
отличается от любого другого вещества? В первую очередь  тем,  что  прочно
фиксируется на волокне. А что такое  волокно?  Целлюлоза,  клетчатка  или,
если ткань шерстяная, - протеины. Но ведь протеины - это белок! Вот оно!
     Не прийдется вслепую перебирать тысячи веществ,  надо  искать  только
красители для  шерсти,  начиная  с  тех,  которые  дают  наиболее  прочное
окрашивание.
     В этот день Домагк так и не попал к Гертруде. Остаток дня он провел в
библиотеке, выбирая, какое вещество будет "препаратом N1".
     Двадцать пять лет  назад  фирма  "Байер"  организовала  институт  для
исследования биологических свойств выпускаемых  ею  веществ.  Соблазненный
возможностью вести самостоятельную работу, ушел в  этот  институт  любимый
ученик великого Роберта Коха - Пауль Эрлих. Там он и проработал всю жизнь.
Его дивизом были слова: "Не торопясь,  без  устали".  Воистину,  удивления
была достойна неутомимость ученого. Шестьсот пять препаратов  синтезировал
и  испробовал  он,  прежде   чем   получил   чудодейственный   сальварсан,
прославивший его имя и принесший огромные барыши, но не Эрлиху, а в первую
очередь Карлу Дуйсбургу, ставшему директором  фирмы.  Эрлих  же  продолжал
работать,  и  через  его  руки  прошло  еще  триста  веществ,  прежде  чем
сальварсан удалось улучшить. Двенадцать лет упорного труда. Не спеша, но и
не теряя ни одной минуты. И главное - без устали.
     Теперь история  повторялась.  Вслед  за  первым  препаратом  появился
второй, третий, десятый, потом  сотый...  Исходная  посылка  была  верной,
многие вещества показывали высокую антимикробную  активность.  Но  так  же
высока была их токсичность. Лекарства были ядовиты.
     Шли годы. Побежденная в мировой войне Германия  бурлила.  То  и  дело
менялось правительство,  инфляция  разоряла  мелких  служащих,  вспыхивали
забастовки, Гамбург покрывался баррикадами, в Мюнхене  фашисты  устраивали
пивной путч, а в городе Вуппертале, в самом центре относительно  спокойной
демилитаризованной  зоны,  в  институте,  щедро  финансируемом   концерном
"И.Г.Фарбениндустри", доктор Домагк заражал сотни белых  мышей  различными
видами стрептококков и потом пытался их вылечить, используя  все  новые  и
новые препараты. Препарат номер сто один, сто два...
     Очередной краситель не имел даже названия. На этикетке была  скромная
надпись:  "Кирпично-красный"  и  номер,  под  которым  он  фигурировал   в
документах фирмы. Вот этот-то ничем  с  виду  не  примечательный  порошок,
действительно напоминавший толченый кирпич, давал нужный  эффект.  Первыми
существами, спасенными от гнилокровия,  были  белые  мыши.  Они  сидели  в
большой металлической банке, терли лапками  крашенные  фуксином  головы  и
часто подбегали пить к чашечке  с  водой.  А  их  подруги,  не  получившие
лекарства, погибли все до одной.
     Когда Домагк заносил результаты в журнал, руки у него дрожали, но  он
знал, что скоро успокоится. Работа еще только начиналась.  Надо  выяснить,
на  какие  виды  микробов  препарат  действует,  каковы  допустимые   дозы
лекарства, нет ли у него нежелательного побочного действия, да мало ли что
еще!.. А в первую очередь следует позаботиться о запасах мышей,  красителя
и болезнетворных культур.
     Домой Герхардт вернулся поздно. Но его ждали, спать никто не ложился.
Жена и дочь сидели в гостиной и шили.
     - Я сильно задержался, -  сказал  Домагк,  входя.  -  зато  я  сделал
большое дело.
     Он осекся и оглядел хмурые лица.
     - Анна, в чем дело? - спросил он у дочери. - Ты обиделась, что  я  не
пошел с вами гулять сегодня вечером?
     - О нет! - ответила Гартруда. - Просто мы  с  фроляйн  Анной  учились
шить и вот... укололи пальчик.
     - Тебе хорошо смеяться... - протянула Анна, - а  у  меня  так  болит,
прямо сил нет терпеть.
     - Ну-ка, покажи, - Герхардт взял дочь за руку.
     Пораненный палец покраснел и немного припух.  Скорее  всего,  обычное
воспаление, ничего опасного нет, но Домагку почему-то стало страшно.
     К утру поднялась температура, Анна заболела.
     В институт Домагк спешил так, словно от этого зависела жизнь  дочери.
Смешно, неужели он за один день собирается сделать то,  на  что  требуются
месяцы, если не годы упорного труда? Но сейчас нет времени раздумывать.  В
лаборатории все готово для первых экспериментов: рядами  стоят  штативы  с
заткнутыми плотными ватными тампонами пробирками -  в  них  болезнетворные
культуры; другой ряд -  заранее  взятые  навески  красителя.  Прокипяченые
шприцы уложены в стерилизаторах, мыши высовывают любопытные мордочки через
отверстия в железных бюксах.
     Прежде всего, Домагк приказал убрать все штативы с культурами,  кроме
одного.  Сегодня  он  будет  заниматься  гемолитическим  стрептококком   -
возбудителем рожистого воспаления, родильной горячки  и  гнилокровия.  Для
остального найдется время потом.
     Дальнейшая работа требовала полной сосредоточенности, так что  больше
Домагк ни о чем не размышлял. Он наклонялся  над  бюксом,  двумя  пальцами
хватал за хвост очередную мышь, опускал ее на  металлическую  сетку.  Мышь
вцеплялась в сетку коготками, и тогда  нужно  было,  не  отпуская  хвоста,
ухватить ее за загривок, оторвать от сетки, перевернуть и сделать  укол  в
брюшко. Лекарство зараженным мышам  впрыскивалось  из  пипетки  в  глотку.
Затем Домагк помечал мышь метиленовой синью,  желтой  пикриновой  кислотой
или красным  фуксином  и  отпускал  в  другой  бюкс.  Каждая  серия  мышей
красилась особым образом, чтобы можно было их различить.
     В середине  дня  Домагк  выкроил  несколько  минут,  чтобы  позвонить
доктору Ферстеру, лечившему семью Домагка. Очевидно, Ферстер ждал  звонка,
потому что Домагка он узнал сразу.
     - Вы были у меня дома? - спросил Домагк. - Как там Анна?
     В трубке на несколько тягостных секунд настала тишина,  потом  Домагк
услышал:
     - Зачем вы спрашиваете? Вы же знаете лучше меня.
     - Но вы лечащий врач...
     - Вот именно, я всего лишь врач и вылечиваю только то, что может быть
вылечено.
     На  мгновение  Домагк  потерял  способность  мыслить.  Ему   отчаянно
захотелось закричать, сломать что-нибудь, разбить, сделать  что-то  такое,
отчего происходящее перестанет быть правдой, обратится в кошмарный сон. Но
это длилось только миг, затем Домагк набрал в грудь воздуха, словно  перед
прыжком в воду, и, решившись, спросил:
     - Скажите, Ферстер, у нее острая форма?
     - К сожалению...
     Домагк повесил трубку. Теперь надежды не оставалось  никакой.  Острая
форма заражения крови: два, от силы три дня - и смерть. Болезнь торопилась
нанести ему еще один удар. Но какое чудовищно жестокое совпадение!  Почему
его близкие должны умирать от этой, не такой уж распространенной, болезни?
Особенно сейчас, когда вот-вот появится  надежда  на  исцеление!  Конечно,
скорее  всего  оба  несчастных  случая  объясняются   передающимся   через
поколение отсутствием сопротивляемости  к  этому  виду  стрептококков,  но
все-таки, это слишком похоже на месть провидения.
     Домагк работал до ночи и  вернулся  домой  пешком,  весь  облепленный
мокрым снегом. Гертруда, сидя, дремала возле постели  Анны.  Когда  Домагк
вошел, она подняла голову и прошептала:
     - Тише. Анна спит. И весь день спала. Кажется, ей получше.
     "Это всегда кажется", - подумал Домагк. Клиническая  картина  болезни
была до того классической, что  не  оставалось  ни  малейшей  щелочки  для
самообмана.
     На следующее утро боль вернулась  с  новой  силой,  резко  подскочила
температура, началась рвота. Анна лежала  в  постели,  глядя  перед  собой
мутными глазами. Через день или два такой  же  приступ  убьет  ее.  Домагк
провел пальцами по пылающему  лбу  дочки  и  пошел  собираться.  Гертруда,
увидев, что он надевает пальто, тревожно спросила:
     - Ты куда?
     - В лабораторию.
     - Герхардт, ведь она умирает! Как ты можешь?
     - Именно потому и могу, - зло ответил Домагк, повернулся и ушел.
     За ночь стрептококк произвел страшные  опустошения  среди  подопытных
мышей. В некоторых бюксах не осталось ни одного живого зверька. В других -
выжившие бродили между уже погрызенных трупов своих товарищей. Но  были  и
такие бюксы, где никто не погиб. В целом выявлялась довольно благоприятная
картина. Кирпично-красный действительно оказался лекарством,  вылечивающим
заражение крови. К сожалению, пока  только  у  мышей.  И  еще  были  мыши,
которым  вовсе  не  вводили  стрептококка,  но  они  все-таки  погибли  от
чрезмерной дозы лекарства. Очень большой дозы, во  много  раз  превышающей
количество,  нужное  для  лечения.   Но   кто   знает,   вдруг   лекарство
накапливается в организме? На этот вопрос могли ответить только длительные
испытания препарата на  мышах,  кроликах,  собаках.  И  лишь  потом  можно
рискнуть ввести препарат человеку.
     Правда, в последние годы  в  Германии  появились  врачи,  призывающие
всякое лекарство немедленно испытывать  на  людях,  но  он  считал  их  не
врачами, а убийцами. Врач не имеет права на риск.  Может  быть,  за  одним
только исключением: когда умирает единственная дочь...
     Домагк занес результаты вчерашних экспериментов в журнал,  задумался,
глядя на колонки цифр, и аккуратно обвел красным  карандашом  ту,  которую
принял за оптимальную дозу лекарства. Цифра была определена  приблизитено,
но все  же  препарат  он  отвешивал  чрезвычайно  скупулезно.  Пакетики  с
красноватым порошком Домагк завернул в фольгу, положил  их  во  внутренний
карман пальто и пошел домой.
     Приступ  у  Анны  уже  кончился,  снова  наступил  период  неодолимой
сонливости. Доктор Ферстер стоял  возле  стлика  с  лекарствами,  Гертруда
что-то чуть слышно шептала ему. Домагк подошел  к  столику,  взял  стакан,
всыпал один порошок, долил воды и начал размешивать.  Звяканье  ложечки  о
стекло звучало противоестественно громко.
     - Что это? - спросил следивший за ним доктор Ферстер.
     - Лекарство, - ответил Домагк.
     - Какое?
     - Новое.
     Домагк приподнял голову Анны,  поднес  стакан  к  полуоткрытому  рту.
Анна, не открывая глаз, судорожно глотала.
     - Послушайте, - бормотал сзади Ферстер. - Я буду вынужден занести это
в историю болезни. Если что-то случится...
     - Случиться может одно из двух, - перебил Домагк, -  она  или  умрет,
или останется жить.
     - Но хотя бы скажите: что вы ей дали?
     - Это мне еще предстоит выяснить.
     - Что?! Да как вы можете? Это же просто... не знаю что!
     Домагк не ответил, но  Гертруда,  до  того  стоявшая  молча,  прижала
ладони к груди и срывающимся голосом произнесла:
     - Герхардт, я тебе верю. Спаси ее!
     Она заплакала и вдруг, обессилев, опустилась на пол. Ферстер бросился
ее поднимать.
     Больше Домагк в институт не пошел, а остался с дочерью. Через  четыре
часа он дал ей второй порошок, потом третий.  Приступ  все  не  начинался.
Более того, температура установилась нормальная, дыхание стало ровным,  и,
наконец, среди ночи Анна проснулась. Ее разбудил  звон  ложечки:  Герхардт
размешивал очередной порошок.
     - На, выпей, - сказал он, увидев, что Анна открыла глаза.
     - Не хочу, - замотала она головой. - Горько.
     - Можно подумать, что тебе это известно, -  сказал  Домагк,  безмерно
счастливый, оттого, что дочь пришла в себя и даже может капризничать.
     - Они все горькие, - заявила Анна, но лекарство выпила. - Ну  вот,  -
сказала она скривившись, - горечь страшная.
     - Неправда. Только чуть горьковато. Я пробовал. И не надо  морщиться,
лучше скажи, как ты себя чувствуешь?
     - Рука болит. Всю колет, будто отлежала.
     Вскоре стало ясно, что опасности  больше  нет.  Пришедший  Ферстер  с
восхищением смотрел на Домагка.
     - Вы гений, доктор, - говорил он,  -  н