семидесяти.  Понимаешь  теперь,  почему  все  мои
надежды на тебя? Давай, дерзай на фронте снабжения поисковых  групп,  а  я
тебя больше отвлекать не буду.
     - Да, чуть не забыл, у нас по рукам ходит  карикатура.  Торжественное
открытие Геи. Толпа седобородых строителей, а на переднем плане  истлевшие
от старости Бахтер и Панокас без скафандров. Очень смешная..."
     Сейчас Вольт дорого дал бы, чтобы навсегда забыть Ласточку  или  даже
чтобы его доклад оказался правдой. А тогда он бежал, радостно захлебываясь
воздухом, высокая по  грудь  трава  расступалась  перед  ним,  со  звонким
шелестом смыкаясь сзади. Стрекот, скрежет, писк, щебетанье каких-то  живых
существ вихрились вокруг,  усиливаясь  при  его  приближении.  Жизнь  была
всюду, могучая, радостная, невероятно красивая. Вольт, рассмеялся и упал в
траву. Его слегка подташнивало, не от воздуха,  просто  он  перед  выходом
прошел  через  дезинфекционную  камеру,  чтобы  не  занести  ненароком  на
Ласточку ни единого земного микроорганизма. Вольт не  знал,  долго  ли  он
лежал. Казалось, прошла вечность, но и  вечности  было  мало.  Наконец  он
сказал себе: "Пора!" - встал и пошел, раздвигая мягкие живые стебли.
     Следующее утро было страшным. Первое, что увидел  Вольт,  был  черный
шрам, протянувшийся через поле. Вольт вышел наружу в скафандре.  Там,  где
он проходил вчера, теперь пролегала  широкая  тропа,  покрытая  засохшими,
сгнившими растениями, усыпанная трупами насекомых. Через час стал известен
ответ: Ласточка  ничем  не  угрожала  Вольту,  но  Вольт  был  ядовит  для
Ласточки. Его пот, дыхание - убивали.
     Больше Вольт не бегал по траве.
     Несколько часов он  просидел,  запершись  в  корабле.  Изучал  спектр
солнца, посылал зонды к газовым гигантам на окраине системы и к  выжженной
внутренней планете. Потом не выдержал, надел скафандр и вышел наружу.
     Так же светило солнце, так же шелестела трава,  насекомые  с  размаху
налетали на холодное плечо скафандра, трещали дрожащими  веерами  крыльев,
изумрудно таращили драгоценные камни глаз и улетали невредимыми. Все  было
почти как прежде, только ветер был не для него, и трава была не для  него,
и вся Ласточка тоже была не для него.
     Река, на берегу которой он поставил звездолет, когда-то  натаскала  с
ближних гор камней,  и  луг,  перемежаемый  полосами  кустарника,  у  реки
обрывался, только редкие травинки торчали среди россыпи. Зато  именно  там
Вольт встретил птицу. Она поднялась из-за валуна и, изогнув шею,  зашипела
на Вольта, потом, неловко сгибая  тонкие  ноги,  отбежала  в  сторону.  На
плотных белых перьях играли перламутровые блики.  Вольт  шагнул  вперед  и
увидел за камнями гнездо. На песке в беспорядке набросаны ветки и труха, а
на этой подстилке покоятся четыре  совершенно  круглых,  серых,  под  цвет
булыжника, яйца. Певица издали следила за Вольтом. Вольт, пятясь, отошел.
     - Извини, - бормотал он, словно птица могла услышать и понять его.  -
Я не хотел мешать, я же не знал. Извини...
     Птица в три шага вернулась к гнезду, склонив голову набок  совершенно
по-куриному, взглянула на кладку  и  резко  без  размаха  ударила  клювом.
Брызги белка запятнали камень. Птица  распахнула  длинные  трехсуставчатые
крылья, подпрыгнула в воздух и полетела прочь от оскверненного гнездовья.
     И так было повсюду. Маленькие пушистые зверьки, рывшие норы в  обрыве
противоположного берега, плескавшиеся в воде и таскавшие из придонного ила
жирных червей, бросили норы и уплыли вверх по реке, пичужки  собирались  в
стаи и откочевывали прочь, даже насекомых словно бы стало меньше.
     Именно тогда Вольт принял решение скрыть Ласточку от  людей,  которых
она не могла принять. Ремонтные механизмы закончили  проверку  починенного
плазмопреобразователя, разведчики вернулись с соседних планет, можно  было
улетать.
     Никто не пытался уличить его в неточностях, и солгать удалось легко и
убедительно. А каждое услышанное на Земле слово укрепляло его  в  принятом
решении и почему-то одновременно расшатывало убеждение,  что  он  поступил
правильно.
     Челнок сел на крышу города. Вольт спустился на свой этаж и  вышел  во
внутренний сквер. Пешеходные дорожки, движущиеся и обычные,  а  рядом,  за
плотной  стенкой  неприхотливого  барбариса,  тоненькие  чахлые   деревца.
Несмотря  ни  на  что,  деревья  не  желали  расти  на  внутренних  этажах
гигантских домов.
     Вольт остановился, не дойдя до своей квартиры. В живой изгороди  зиял
просвет. Раньше тут рос куст шиповника. Неделю назад, когда Вольт  улетал,
среди листьев появился плотный, зеленый с красным кончиком  бутон.  Теперь
куста не было.
     К Вольту подошел сосед, Иван Стоянович Бехбеев.
     - Смотришь? - спросил он. - Смотри. Вот как бывает: занюхали  цветок.
Не стоило и  сажать.  Я,  как  это  началось,  решил  полюбопытствовать  и
поставил счетчик. Так, знаешь, в первый день  цветок  две  тысячи  человек
понюхали. В очередь стояли, как на выставку.  Каждый  наклонится,  вдохнет
поглубже и отходит. Так весь день. Пальцем до него никто не дотронулся,  а
он все равно на третьи сутки  завял.  И  ведь  понимаю,  что  все  зря,  а
все-таки новый цветок посажу, как только  черенок  достану.  А  его  опять
занюхают, это уж как пить дать.  Растения  не  любят,  если  чего  слишком
много. Я по своей работе вижу. Машины мы на границе  задерживаем,  а  если
кто с малышами пешком  идет  заповедник  посмотреть,  то  порой  закрываем
глаза. Так вот, там то же самое, вдоль границы  ничего  не  цветет,  редко
когда чертополох распустится. Понимаешь, не рвут их, а сами не цветут!
     Вольт  не  раз  слышал  печальные  рассказы  Бехбеева  о   службе   в
заповедниках, как раньше они медленно умирали и как  двадцать  лет  назад,
когда Вольт был еще мальчишкой, их спасли, засадив человечество в огромную
тюрьму.  Смешно  и  обидно:  тюрьмой  была  вся  Вселенная,   кроме   того
единственного места, где люди могут и хотят жить. Все это Вольт  знал,  но
сейчас он обратил внимание совсем на другое.
     - Иван Стоянович, - спросил он, - я не совсем  понял;  выходит,  туда
пытаются пробраться на гравилетах и без детей?
     - А ты как думал? - Бехбеев выпрямился.  -  Мерзавцев  на  свете  еще
сколько угодно. Да и нормальным  людям  тяжело.  Особенно  когда  объявили
проекты быстрого освоения: у всех было ощущение, что скоро конец  бедам  и
можно не скопидомничать. Тогда гравилеты косяками в  зоны  шли,  а  мы  их
силовыми полями невежливо останавливали. Страшно вспомнить. Я теперь  этих
новинок  в  освоении  просто  боюсь.  Взбунтоваться  сапиенсы   могут,   а
четвероногим расплачиваться. Вы уж осторожней  открывайте,  чтобы  зря  не
обнадеживать и не разочаровывать.
     - Обязательно, - ответил Вольт и,  извинившись,  пошел,  все  ускоряя
шаг, потому что дверь его квартиры открылась, и на порог вышла Рита.


     - Вольтик, расскажи мне сказку. Все равно какую, только грустную.  Ты
рассказывай, а я буду слушать тихонько,  как  мышка.  Только  если  совсем
печально станет, я тебе в подмышку ткнусь и немножко поплачу. Ты  ведь  не
рассердишься?
     - Что ты? - сказал Вольт. - Слушай. Далеко-далеко, в укромном  уголке
мироздания, вокруг желтого солнышка бегает маленькая планетка. Я, конечно,
неправ, она не маленькая, для себя она  очень  даже  ничего.  У  нее  есть
голубое небо и трава, зеленее которой не найти, есть море,  ветер,  птицы,
чтобы летать, и звери, чтобы бегать. Большие белые, очень гордые  птицы  и
смешные пушистые звери. Там можно бегать босиком и пить воздух, не  боясь,
что он кончится...
     - Вольтик, какой ты у меня смешной! Разве эта сказка грустная?
     - Да, Рита, это очень грустная сказка.


     Об этом так много говорили и писали, этого так  долго  ждали,  что  в
конце концов перестали ждать. Но время шло, корабли строились,  и  вот  их
стало больше, чем требовалось для проектов  освоения  и  дальнего  поиска.
Вышло решение об открытии космического туризма.
     Мало кто знал,  какие  битвы  отгремели,  прежде  чем  Мировой  Совет
утвердил это решение. Сергей Юхнов отчаянно  сражался  за  идею  сплошного
поиска. Однако космический туризм победил, надо было  дать  хоть  какую-то
отдушину миллиардам замкнутых в мегаполисах людей. Конечно, полторы тысячи
старых, переоборудованных для автоматического  полета  кораблей  не  могли
удовлетворить всех, но все-таки это было кое-что. Любой взрослый  человек,
прошедший трехмесячные  курсы,  имел  право  получить  звездолет,  выбрать
систему в радиусе одного перехода  и  отправиться  туда  одному  или  взяв
трех-четырех друзей. Программа полета рассчитывалась на Земле, корабль сам
отвозил экипаж к выбранной звезде и через пять дней привозил обратно.
     Вольт не колебался. У него появилась возможность еще раз побывать  на
Ласточке  и  даже  показать  ее  Рите.  Ласточка  была  почти  на  пределе
досягаемости, но все же туда можно долететь за один переход. И пока первые
счастливцы занимались на курсах, пилот Вольт без  всякой  очереди  получил
одну из туристских машин и вместе с Ритой отправился в путешествие.
     Все выводы ручного управления на звездолете были наглухо блокированы,
рубка узнавалась с большим трудом, столько в ней появилось приспособлений,
защищающих корабль от неумелого капитана, а неопытный  экипаж  от  слишком
мощных  механизмов.   Появились   даже   вспыхивающие   табло,   требующие
пристегнуться  и  зажмурить  глаза  в  момент  перехода:  правило,   давно
отмененное для профессиональных пилотов.
     Вольт сказал Рите, что они летят к месту его вынужденной  посадки,  и
Рита заранее представляла,  какую  коллекцию  кристаллов  они  повезут  на
Землю.
     Переход сильно напугал Риту. Она побледнела и стала  жаловаться,  что
ее тошнит. Пока Вольт водил. Риту в медотсек,  пока  диагност  прослушивал
ее, поил чем-то из  мензурки  и  печатал  длинный  перечень  рекомендаций,
прошло около получаса. За это время корабль  подошел  настолько  близко  к
системе,  что  обсерватория  могла  начать  исследования.  Вольт  с  Ритой
выходили из медицинского отсека, когда по кораблю раздались требовательные
звонки, потом где-то включился невидимый динамик:
     - Уважаемый экипаж! Корабль  подходит  к  выбранной  вами  звезде,  у
которой только  что  обнаружена  планета  с  кислородной  атмосферой.  Вы,
конечно, извините нас, что ваша экскурсия прервана и корабль  возвращается
на Землю. Ваш удачный выбор помог всему человечеству. Спасибо!
     Вольт бросился в рубку.
     Несколько часов, пока звездолет гасил скорость и снова набирал ее для
обратного  скачка,  Вольт  отчаянно  пытался  перехватить   управление   у
автоматики. Сделать ничего не удалось. Побледневшая  Рита,  которой  Вольт
успел объяснить положение дел,  молча  наблюдала  за  ним.  Наконец  Вольт
бросил микродатчик на стол.
     - Не получается! - простонал он.
     - Вольтик, ну попробуй еще раз, - ободряла  Рита.  -  Ведь  наверняка
можно что-то сделать.
     - Сделать можно одно - взять железяку побольше и разнести все в щепы.
Правда, на Землю вернуться не придется.
     - Это надо, Вольтик? - жалобно спросила Рита.
     - Нет, - ответил Вольт. - Если бы я был один, я бы это  сделал,  а  с
тобой - нет.
     - Если бы я была одна, я бы тоже это сделала, - сказала  Рита,  -  но
сейчас я не могу.
     Она протянула Вольту ленту с рекомендациями диагноста. Вольт прочитал
и все понял.


     "Мировой Совет рассмотрел вопрос о кислородной  планете  Ласточка  и,
приняв во внимание мнения всех сторон, постановляет:
     1. Начать освоение планеты  Ласточка  и  приспособление  ее  к  жизни
людей.
     2. На базе комплексной экспедиции,  исследовавшей  Ласточку,  создать
постоянно действующий центр, в задачи  которого  войдут  сбор  и  хранение
растительного  мира  планеты,  кладок  насекомых,   изучение   возможности
адаптации  живого  и  растительного  мира  к   новым   условиям,   попытки
длительного сохранения животных в состоянии анабиоза.
     3. В долгосрочные планы освоения включить  создание  в  трехсотлетний
срок планеты типа Ласточки, на которой воссоздать условия, существующие  в
настоящий момент на Ласточке.
     Мировому Совету известно, что ущерб, нанесенный Ласточке, может  быть
непоправим, однако положение, сложившееся на  Земле,  требует  радикальных
мер. Благо человечества превыше всего".
     Вольт  отложил  бюллетень  Совета.   Это   был   приговор   Ласточке,
окончательный и не подлежащий обжалованию. А ведь Вольт был не один. Сотни
тысяч людей требовали сохранить Ласточку. Старый идеалист Юхнов, чья мысль
нашла-таки воплощение в блокировании приборов,  был  в  отчаянии.  Его  не
утешало даже то, что космический  туризм  был  отменен  и  часть  кораблей
передавалась ему для сплошного поиска. Ведь остальные корабли  уходили  на
освоение Ласточки.
     Неожиданно человек, о котором  думали  как  о  самом  опасном  враге,
оказался  самым  горячим  защитником  Ласточки.  Владимир  Маркус  прервал
многолетнее затворничество на Плутоне и прилетел на  Землю.  Но  все  было
бесполезно.
     В первый отряд, отправлявшийся на Ласточку,  брали  людей  не  старше
сорока лет и не имеющих детей. Тут же у пунктов записи выросли  длиннейшие
очереди. Мегаполисы резко  снизили  рождаемость.  А  ведь  обе  стороны  в
полемике больше всего апеллировали к детям. Но кто знает, что будет благом
для будущих поколений? У них с Ритой через полгода родится  Марунька.  Уже
известно - будет девочка.  Что-то  даст  ей  разграбленная  Ласточка?  Что
получит и потеряет Марунька?
     Со стен, перекрытий, с  открыток  и  плакатов  на  прохожих  смотрела
последняя картина Маркуса. Над серой,  засыпанной  прахом  равниной  летит
птица. Навсегда улетает от погибшего гнезда.
     Люди, спешившие к пункту записи, смущенно отводили взгляд и  ускоряли
шаги.


     Если судить по старым, снимкам, небо у Ласточки было густо-синим, без
малейшей примеси какого-нибудь другого  цвета.  Оно  и  теперь  оставалось
таким же, разве что самая малость зелени капнула в синеву. Но заметить это
мог бы только очень опытный глаз.
     Трава на лугу поднималась  сплошной  стеной,  узкая  тропинка  словно
прорезала ее. Упругие головки  тимофеевки,  метелки  овсяницы  и  мятлика,
солнечные глаза ромашек, купы колокольчиков поднимались, почти на метр,  и
только огненные фонтаны иван-чая царили над ними, привлекая к  себе  яркой
окраской.
     Луг представлялся лесом, тем более,  что  у  подножия  сильной  травы
кудрявилась какая-то травяная мелочь. Но ее видно, только если присесть на
корточки, а тогда трава и тебя спрячет с головой, и можно  воображать  что
угодно.
     Марунька сидела на корточках, тимофеевка  и  ромашки  склонялись  над
ней. А прямо впереди торчал нескладный разлапистый кустик звездки,  одного
из немногих растений Ласточки, сумевших выжить в новых условиях. На  одной
из боковых веточек плавно покачивался  цветок.  Заходящие  друг  за  друга
лепестки, с тыльной стороны зеленые, изнутри были  бледно-розовыми,  а  на
розовом фоне в беспорядке располагались мелкие ярко-красные пятна.
     Марунька водила перед цветком пальчиком, а он медленно поворачивался,
пытаясь уклониться от прикосновения.
     - Оп!  -  воскликнула  Марунька  и  ловко  дотронулась  до  пушистого
пестика. Цветок моментально захлопнулся, плотно сжал лепестки, обратился в
зеленый шарик, сидящий на конце ветки.
     Марунька подождала, потом наклонилась вперед и, прикрыв рот ладошкой,
быстро зашептала:

                            Аленький цветочек,
                            Открывай глазочек,
                            Полюбуйся на меня:
                            Я не трогаю тебя!

     Зеленый комок дрогнул, и перед девочкой  раскрылась  чашечка  цветка,
словно спрыснутая изнутри алыми каплями.





                            Святослав ЛОГИНОВ

                           ЯБЛОЧКО ОТ ЯБЛОНЬКИ



                                           Яблока сырые прияты вредительны
                                           суть телу паче всех овощей.
                                                     Вертоград прохладный.


     - А что, дорога вполне приличная, - произнес Путило,  резко  крутанув
руль.
     Автомобиль накренился и начал заваливаться в колею, густо наполненную
серой жижей, больше всего  напоминающей  шламовые  отстойники  абразивного
завода. Ефим Круглов судорожно ухватился за ручку дверцы, словно собираясь
выпрыгивать сквозь ремни безопасности,  но  машина  всего  лишь  ухнула  в
колдобину и, натужно взревывая, принялась расплескивать тракторного замеса
грязь. Струйки глинистой суспензии стекали по  заднему  стеклу,  превратив
мир в серый  абстрактный  витраж.  Сквозь  лобовое,  почти  чистое  стекло
Круглов видел грязевые разливы: глубокие, податливые и  цепкие.  Самый  их
облик однозначно предсказывал, что  случится  через  минуту:  звук  мотора
изменится, колеса забуксуют, не находя опоры в полужидкой среде. С  минуту
Путило  помучается,  переключая  скорости  и  пытаясь  раскачать  завязшую
"ниву", потом щелкнет дверцей и скажет:
     - Приехали. Придется тебе меня подтолкнуть.
     Ефим опустил взгляд на  свои  ноги.  Три  часа  назад,  в  городе  он
опрометчиво полагал, что надел резиновые сапоги. Теперь стало ясно, что по
здешним меркам его обувка в лучшем случае может сойти за тапочки. Голенища
сапожек едва доставали до щиколоток, и, значит, лучше было  сразу  снимать
их и шагать в холодную октябрьскую грязь босиком.
     Круглов осторожно, выискивая ногой опору, ступил в грязь и  сразу  же
провалился выше сапог. Казавшаяся густой каша  мгновенно  хлынула  внутрь.
Загустелая в глубине масса покорно раздалась  под  ногой.  Ефим  попытался
сохранить  равновесие,  немедленно  черпанул   вторым   сапожком   и,   не
удержавшись, плавно, как в замедленном фильме, повалился  набок.  В  самый
миг падения отчетливо  представилось  жуткое  бурое  пятно  в  полплаща  и
вспомнилось красивое слово: "бежевый". Больше плащу бежевым не быть.
     Он еще старался вскочить быстрее, как будто  грязь  может  не  успеть
прилипнуть к чистой ткани, но ноги, так и не встретив опоры,  проскользили
в разные стороны, и он снова  упал,  на  этот  раз  на  живот,  до  локтей
погрузив оба рукава в пованивающее навозом и соляркой месиво.
     "Гнила, - мелькнула неуместная мысль. -  Деревенские  называют  глину
гнилой".
     После этого его опять повалило на сторону, и он понял, что тонет.
     "Нива", смердя сиреневым выхлопом, и швыряясь из  под  колес  грязью,
медленно уплывала по разбитой дороге.
     - Сергей Лукич! - крикнул он, уже зная, что машина не остановится.  -
Путило! Помоги!.. Сто-ой!!
     Шматок грязи хлестко залепил в лицо,  мгновенно  ослепив  и  наполнив
открытый рот пресной горечью разведенного  глинозема.  С  натугой  Круглов
выдрал  наружу  одну  руку,  но  лишь  сильнее  замазал  глаза.  Когда  он
проморгался, легковушки уже не было, а успокоившаяся колея  плотно  зажала
ноги и туловище, словно не  земля  была  вокруг,  а  мгновенно  твердеющий
алебастр. И  не  за  что  было  схватиться,  чтобы  вытащить  себя,  и  не
оставалось  сил  держать  запрокинутую  голову  над   поверхностью   жижи,
терпеливо ждущей, чтобы засосать и уложить его на дно колеи  под  гусеницы
запоздалому трактору.
     Почему-то даже сейчас он не мог заставить себя  крикнуть:  "Спасите!"
Стыдно было, что ли? Он набрал воздуха, сколько вошло в сдавленную  грудь,
и попытался звать на помощь,  но  сумел  издать  лишь  сиплый  писк.  Зато
липучка, в которой он барахтался, словно проснулась и потянула  его  вниз.
Ефим  хлебнул  холодной  грязи,   забился,   понимая,   что   топит   себя
окончательно, и булькая, закричал:
     - А-а-а!..
     - Ты чего? - спросил Путило.
     Круглов  попытался  вскочить,  но  ремни  удержали,  заставив   вновь
откинуться на сиденье.
     - При