Мост через Зорнциг тоже считался спорным, хотя стоял очень далеко  от
Эльбаха. Возле моста сражений не бывало, поскольку бой чреват  пожаром,  а
мост приносил немало дохода обеим сторонам. У одного схода взимали дань  в
пользу графов де Брюш, у другого ожидали мытари  барона.  Однако,  двойная
пошлина обижала  купцов,  так  что  многие  стали  ездить  в  обход  через
неудобный, а порой и опасный брод. Тонуть в реке  было  незыблемым  правом
купцов, но и за переправу вброд тоже надлежало платить. Разгорелся спор  -
кому владеть бродом. Близилась Франкфуртская  ярмарка,  и  потому  военные
действия начались ранее  обычного.  И  снова  первым  почувствовало  войну
селение Эльбах.
     На этот раз деревню заняли  люди  де  Брюша.  Латники  в  итальянских
бургиньотах с кольчужной завесой и в острогрудных, гусиным брюхом  вперед,
кирасах. Тяжелая конница в иссеченных доспехах без султанов и перьев, зато
со стальными шипами на груди коня. Граф мечтал обойти  Оттенбург.  Там,  в
сердце баронского хинтерланда,  легко  можно  прокормить  войско  и  взять
богатую добычу.
     Но на следующий день к  Эльбаху  подошла  рать  Людвига.  Барон,  как
всегда соблазнился надеждой овладеть плохо укрепленной  крепостцой  Монте,
чтобы оттуда угрожать вотчинам де Брюша.
     С утра предстояло быть сражению.
     У Людвига фон Оттенбурга насчитывалось больше наемной пехоты, у Раона
де  Брюша  -  блестящей  дворянской  конницы.  В  соответствии  с  этим  и
разработаны были планы баталии. Заодно  мстительный  Раон  де  Брюш  решил
наказать  эльбахских  обывателей,  принесших   в   прошлый   раз   присягу
противнику. На рассвете, в полной тишине, без труб  сопелок  и  барабанной
дроби, войско графа покинуло деревню, отойдя к  берегу  речки.  В  поселке
остался лишь небольшой отряд копейщиков. У каждого из них вокруг кованного
рожна обвивался пук пропитанной смолой и салом пакли.
     На берегу пропела фанфара, и по этому сигналу  копья  превратились  в
трещащие факелы. Поджигатели побежали по  опустевшей  деревне.  Крестьяне,
согнанные на другой берег, бессильно смотрели,  как  гибнет  их  имущество
Соломенные  крыши  весело  вспыхивали  от  прикосновения  чадящих   копий,
гонтовые загорались  труднее,  но  горели  жарче:  дранка,  скрючиваясь  и
рассыпая искры, огненными бабочками  перелетала  по  воздуху,  все  дальше
разнося пожар.
     Через полчаса улицы Эльбаха превратились  в  преграду,  непреодолимую
для баронских латников, фланг де Брюша был  надежно  защищен.  А  в  обход
деревни по незасеянному полю звонко двинулась конница.
     Однако, искушенный в битвах фон Оттенбург  ожидал  атаки.  С  десяток
легких всадников вылетели навстречу конной лавине, а когда  до  нацеленных
копий оставалось совсем  немного,  круто  повернули  лошадей  и  помчались
прочь, разбрасывая подметные каракули -  упруго  разворачивающиеся  клубки
тонкой проволоки с торчащими во все стороны колючками.  Двое  рыцарей,  не
успев остановиться, полетели с коней, остальные поскакали вспять.
     Ободренный первым  успехом,  Оттенбург  сам  перешел  в  наступление,
бросив свой конный отряд прямо сквозь пекло  горящей  деревни.  Защищенные
броней  воины  грузным  галопом  двигались  по  центральной  улице,  когда
навстречу им из-за поворота выплеснулась  конница  графа.  Атака  на  поле
оказалась лишь отвлекающим маневром, основные свои силы мессир  Раон  тоже
решил послать через пожарище.
     С треском и  звоном  всадники  столкнулись.  Некоторые  были  тут  же
вышиблены из седла и корчились на  земле,  не  в  силах  подняться.  Огонь
неуклонно подбирался к ним, и несчастные громко кричали, напрасно призывая
оруженосцев и чувствуя,  как  раскаляется  их  железная  скорлупа.  Прочие
побросали ненужные больше копья и, сорвав с  перевязей  мечи,  вступили  в
бой.  Рубились,  неловко  отмахивая  скованной  доспехами  рукой,  звенели
граненым лезвием по латам противника, старались ударить под мышку,  метили
тонко оттянутым лезвием ткнуть сквозь погнувшуюся решетку глухого забрала.
Но больше всего берегли  коней  и  стремились  поскорее  уйти  от  дыма  и
грозящего пламени.
     Вскоре рыцари де Брюша вытеснили врага из деревни и погнали к лесу.
     - Победа!  -  выкрикнул  граф  Раон,  направляя  коня  в  самую  гущу
сражения. Ударом кончара он оглушил противника и  левой  рукой,  сжимавшей
кинжал, ударил его в щель разошедшихся доспехов.
     - Победа!.. - истово прошептал наблюдавший за  сражением  со  стороны
фон Оттенбург. Графская конница уже совсем близко от леса.  Сейчас  оттуда
полетят стрелы  затаившихся  арбалетчиков,  и  пришельцы  один  за  другим
повалятся с коней...
     Первые стрелы с тонким свистом пронзили воздух, барон приподнялся  на
стременах, сорвал шлем, чтобы лучше видеть. И он  увидел,  как  его  воины
лезут через засеки и бегут полем, бросив оружие и не обращая  внимания  на
врага. В лесу раздались крики, треск и глухой, ни на что не похожий рев. И
вот из кустов ракитника, разбросав  бревна  засеки,  вырвалось  невиданное
чудовище, живая гора,  покрытая  черно-рыжей  шерстью.  Чудовище  мчалось,
выставив перед собой, словно таран, желтовато-белый острый рог.  А  вокруг
его ног тонко вилась, впиваясь в плоть, струна подметной каракули.
     Зверь ревел от боли, но скорости не  сбавлял.  Один  из  тяжеловесных
всадников не успел увернуться с его пути, чудовище мотнуло низко опущенной
мордой, поддев преграду рогом, и всадник с  конем  взлетели  на  воздух  и
рухнули где-то сзади.
     Целую нескончаемую минуту видение носилось  по  полю  боя,  уничтожая
все, что попадалось на дороге, а потом ринулось в лес и исчезло там.
     Оба войска в беспорядке бежали.
     Только к вечеру отдельные смельчаки появились у  догорающей  деревни.
Разглядывали удивительные следы, оставленные могучей  лапой,  толковали  о
дьяволе.  Отец  Антоний  был  среди  первых.  Оглядел  глубокие   вмятины,
отпечатавшиеся в земле, поднял ввысь палец и промолвил:
     - То не дьявол. Посланцы сатаны имеют копыто  раздвоенное,  здесь  же
видим как бы персты, для крестного знамения сложенные. То  божья  гроза  -
единорог! Быть беде за грехи наши!..
     Через сутки о том знала вся округа.


     После пожара семья Марии поселилась в погребе. Еще  прежде  сюда  был
запасливо стащен кое-какой скарб, так что первое время можно было прожить.
Гораздо хуже, что сгорел амбар. Зерно частью обуглилось, а то, что  лежало
в центре, крепко пропахло дымом, однако, на семена годилось. Но  сеять  не
спешили, понимали, что  война  не  кончена  и  скоро  опомнившиеся  войска
вернутся на поля Эльбаха. Кое-кто, впрочем, полагал, что сеять надо, иначе
можно остаться без хлеба, а что касается войны, то она  должна  окончиться
раньше, чем взойдут яровые. Вот только, чем кормиться до нового хлеба?
     Каждый день с утра Мария с корзинкой в руках и  плетеным  коробом  за
плечами отправлялась в лес - искать перезимовавшие под снегом, почерневшие
орехи лещины и разбухшие, с нежным носиком проклюнувшегося ростка  желуди.
Мария торопилась заготовить впрок побольше липкой коричневатой муки,  ведь
через перу недель прошлогодние плоды  уже  никуда  не  будут  годиться,  а
братьев и сестер надо кормить.
     Малышей в лес не пускали - боялись чудовища.  Сама  же  Мария  не  то
чтобы не верила в единорога, но просто не могла себе его представить и  не
думала о нем. Потому, может быть, и произошла их встреча.
     В тот раз Мария особенно далеко забралась в  заросли  лещины.  Орехов
попадалось много, с осени их почти не брали, ибо тогда еще помнили  закон.
Мария двигалась согнувшись, не поднимая головы, быстро ощупывала  пальцами
ковер  влажной  прелой  листвы.  Распрямлялась,  только   когда   корзинка
наполнялась до половины. Тогда Мария шла и пересыпала орехи  в  короб.  По
сторонам глядеть было некогда, так что  низкое  предостерегающее  ворчание
застало ее врасплох.
     Сначала Мария  ничего  не  могла  рассмотреть.  Тело  лежащего  зверя
сливалось с бурой листвой, рог чудился  побелевшим  от  непогоды  обломком
сухого дерева. Но вдруг все словно выплыло из ниоткуда. Единорог  лежал  в
трех шагах, казалось невероятным, как Мария сумела подойти так близко,  не
заметив его. Хотя, разглядеть его впервые было  также  трудно,  как  потом
потерять из виду.
     Мария  смотрела,  медленно  переводя  сомнамбулический  взгляд:  рог,
округло расширяющийся от светлого острия, тупая морда,  заросли  темной  с
рыжинкой шерсти, сливающиеся с  прошлогодней  листвой.  Глаза  -  большие,
коричневые, совершенно коровьи... Кривой ствол ноги, вытянутой  вперед,  и
на  ней  огромная,  с  тарелку,  рана,  сочащаяся   медленно   застывающей
сукровицей. Из раны косо торчал обломок стального прута. Верно зверь  рвал
зубами  собственное  тело,  пытаясь  выдернуть  колючку,  сорвавшуюся   со
злосчастной каракули.
     Мария шагнула вперед, присела на корточки,  ухватила  двумя  пальцами
заржавленный конец шипа и что есть силы дернула. По шкуре единорога волной
прошла дрожь. Мария сама не соображала, что  делает.  Ей  виделись  только
круглые, густо-карие глаза единорога. Никакое это не  чудовище,  а  просто
очень  большая  корова,  сдуру   забравшаяся   в   терновник,   исколотая,
несчастная, которую теперь надо лечить.
     Водой из глиняной отцовской фляги Мария  промыла  рану,  оторвала  от
подола нижней юбки длинную полосу полотна и перевязала  истерзанную  ногу.
Единорог вздрагивал, шумно дышал,  но  терпел.  На  болоте  Мария  нарвала
молодых побегов рогоза, принесла  целую  охапку,  положила  перед  зверем.
Коснулась рукой холодной кости плавно изгибающегося рога и сказала:
     - Ты никуда не уходи. Завтра я приду опять.


     Разогнанные мираклем войска вскоре удалось собрать. Мессир Раон, граф
де  Брюш,  покинул  укрепление  Монте  и  вышел  навстречу   дружине   фон
Оттенбурга. На  этот  раз  сражение  предполагалось  безо  всяких  военных
хитростей.  Войскам  предстояло  столкнуться  в  кровавой  каше,   в   той
неразберихе, когда победу или поражение могут принести  один-два  храбреца
или несколько дружно побежавших трусов. Но в любом случае воинов надо было
привести в неистовство, внушить им боевой азарт. Ждали поединка.
     Раон тронул шпорами бока лошади, послал ее вперед.  Оруженосец  подал
господину одетый в серебро рог, граф поднял  голову  к  небу  и  протрубил
вызов.  От  противного  стана  отделился  рыцарь  Фридрих,   боец   доселе
непобедимый на турнирах, но не испытавший  еще  себя  в  настоящей  боевой
схватке.  Одинаковым  движением  соперники  опустили   забрала,   намертво
закрепив их в сброшенном положении, поправили тяжелые  копья,  опирающиеся
на грудной рычаг, и устремились навстречу друг другу. Они сшиблись, мессир
Раон принял копье на щит, а  юный  Фридрих  был  выброшен  из  седла  и  с
грохотом рухнул в борозду. Но  никто  на  всем  поле  уже  не  смотрел  на
дуэлянтов. Взгляды были обращены к реке, откуда  неотвратимо  приближалось
знакомое и страшное видение.
     Оно прошло по самому берегу, там, где  сплетавшиеся  кусты  шиповника
вставали неприступной стеной на защиту заповедных владений водяных крыс  и
лисиц. Единорог двигался быстро и плавно, словно привидение,  а  на  спине
его, промеж горбатых лопаток, вцепившись рукой в рыже-бурые космы,  сидела
девушка. Она размахивала  в  воздухе  свободной  рукой  и  кричала  что-то
неслышное за пением валторн.
     Секунду собравшиеся толпы оторопело взирали на чудо, а  затем  слабый
голос  девушки,  веско  подкрепленный  целеустремленным  бивнем  чудовища,
прорезал внезапно упавшую тишину:
     - Стойте! Хватит драться! Мира!..
     Один испуганный вскрик, любое резкое  движение  могли  в  эти  минуты
обернуться всеобщей паникой, бегством, десятками  насмерть  затоптанных  и
утонувших    в    смехотворном    пограничном    ручейке,    но    войска,
загипнотизированные  происходящим,  молчали,  а  необыкновенная   всадница
продолжала увещевать, поочередно поворачиваясь то к  одной,  то  к  другой
шеренге:
     - Зачем вы хотите умирать? Для чего вам убивать  других?  Опомнитесь!
Дайте Эльбаху мир! Вы, благородные, сильные, умные  -  помиритесь,  говорю
вам. Раон де Брюш и вы, господин барон,  подойдите  сюда  и  подайте  друг
другу руки!..
     Вожди оглянулись на войска. Шеренги  медленно  заколебались,  солдаты
один за другим опускались на колени.
     - Сегодня их драться не заставишь, пойдем разговаривать, -  промолвил
фон Оттенбург и, отделившись от группы советников, направился, куда  звала
его мужицкая дочь Мария.
     - Дьявольщина! Трусы!.. - проскрежетал де Брюш, но понимая,  что  ему
ничего не удастся изменить, покинул ворочающегося в черноземе  Фридриха  и
тоже поспешил на зов.
     Взрывая комья земли, он первый подскакал к  единорогу,  хотел  что-то
сказать, но лошадь, испуганно заржав, шарахнулась  и  понеслась  по  полю.
Только великое искусство уберегло Раона  де  Брюша  от  позора  и  помогло
удержаться в седле.
     Барон Людвиг опустил коню на глаза  стальной  щиток,  но  и  ослепший
иноходец нервно дергал головой и раздувал ноздри, страшась тягучего чужого
запаха, волной идущего от невообразимо огромной туши единорога.
     Подскакал граф Раон, с трудом справившийся со своим скакуном.
     - Благородные сеньоры, пожмите ваши руки и  поклянитесь  в  дружбе  и
вечном мире... -  Мария  запнулась,  позабыв  придуманные  заранее  слова,
смешалась и добавила уже вовсе не торжественно: - Я вас очень прошу.
     Мгновение рыцари колебались, но вид единорога разрушил  их  сомнения.
Монстр стоял, изготовившись к удару, горячий воздух с шумом  вырывался  из
груди, выпуклые глаза  медленно  наливались  кровью.  Только  слабая  рука
всадницы охраняла сейчас жизнь суверенных владык.
     - Так хочет бог! - проговорил фон Оттенбург, первым протянув руку.
     Одна железная перчатка звякнула о другую. Мир был  заключен.  Забрала
государи не подняли.


     Пошла вторая неделя празднеств. Первые семь дней Оттенбург  гостил  в
замке Брюш, затем кавалькада рыцарей, сопровождающая легендарного зверя  и
его прекрасную хозяйку, должна была перекочевать в  земли  Оттенбургов.  С
первого дня каждое утро тьмы народа собирались взглянуть  на  удивительное
представление: невысокая девушка в белом платье подходила  к  чудовищу,  в
холке вдвое превышающему самого крупного быка, и воплощение гнева господня
опускалось на колени, чтобы  повелительнице  удобнее  было  сесть  верхом.
Кроме Марии к единорогу никто не смел подойти,  всякий  знал,  что  только
девственница может укротить великана и только ей он  подчинится  всегда  и
вполне.
     Поднявшись над толпой, Мария произносила одни и те же слова - о  том,
что люди устали от войны, что не надо больше убивать друг друга и  топтать
чужие поля. Затем раздавался голос отца Антония, призывающего к покаянию и
пожертвованиям. Изобильно  текли  медяки  на  восстановление  пострадавшей
эльбахской  церкви.  Отец  Антоний,  измысливший  эти  сборы,   неприметно
выдвинулся на первый план, стал как бы пастырем юной святой. Его проповеди
неизменно собирали толпы верующих, но уже не пугали их. Сладчайшим голосом
отец Антоний обещал скорое пришествие тех  времен,  когда  в  мире  "будет
едино стадо и един пастырь", отечески журил, напоминал, как в первые  века
"верующие были вместе и имели все общее".
     Христиане умилялись и жертвовали  на  построение  общины  и  грядущий
золотой  век.  Но  чаще  просто  откровенно  глазели,  изумляясь  величине
чудовища, непомерной его силе, волнам грязной шерсти,  таранящему  рогу  и
удивительным копытам -  не  лошадиным  и  не  двойным,  как  у  коровы,  а
построенным из окостеневших пальцев, плотно прижатых друг к другу.
     На ристалище перед графской цитаделью под медный звон горна бились на
турнирах рыцари, воинской доблестью прославляя сошедший вечный мир. Мессир
Раон налетал молнией, с протяжным треском расщеплялись копья,  и  соперник
громко падал на утоптанный круг. Барон  Людвиг  дважды  выезжал  преломить
копье со знатными из  дома  Брюшей,  но  с  самим  графом  не  встретился,
опасаясь за лета свои и сказав, что мирная  клятва  не  допускает  поднять
хотя бы и легкое копье против друга.
     Вырвав на состязании рыцарский приз, граф де Брюш, как и  полагается,
поднес его даме, но не графине и не иссохшей  супруге  барона,  а  грозной
наезднице, покорительнице божьего  знамения.  Впервые  потомок  де  Брюшей
подъехал к единорогу без шлема и прямо взглянул в  лицо  Марии.  Удивленно
пожевал породистыми губами и не выдержал, сказал:
     - Как странно, издали ты гораздо красивее. Подумать  только,  у  тебя
обветренное лицо и цыпки на руках. Ты  ничем  не  отличаешься  от  обычной
деревенской девки...
     - Я и есть деревенская, - сказала Мария.
     - Так не должно быть! - твердо произнес  граф  и,  не  добавив  более
ничего, ускакал.
     В тот же вечер Марии было поднесено белое шелковое платье, в  котором
она  отныне  показывалась  перед  народом,  парчовые  туфли  с  изогнутыми
длинными носками и золотой, сияющий камнями драконьей крови гребень, чтобы
девушка скрепляла им волосы и не носила крестьянского чепца,  повергающего
простолюдинов во вредный соблазн. Издали Мария стала походить  на  знатную
даму.
     Единорог же нимало не изменился. В присутствии Марии он был кроток  и
смирен,  оставленный  один,  послушно  ожидал  ее,  но  никого  более   не
признавал. Он не нападал, но в его ворчании  слышалось  нечто  такое,  что
отбивало даже у самых отчаянных охоту приближаться к зверю вплотную.
     В замке барона и в городе намечались  те  же  празднества,  что  и  у
графа. Де Брюш, собираясь в дорогу, брал с собой лучших лошадей  и  полную
повозку хрупких турнирных копий. Предстояли охоты, балы, пиры.  Готовились
молебны. Отец Антоний собирался даже ехать вперед, готовить  торжественную
встречу, но потом передумал и остался подле Марии.
     В среду во второй  половине  дня  государи  со  свитами,  сопровождая
святую девственницу, прибыли в замок Оттенбург.


     - Так что же ты можешь сказать нового?
     - Новостей немало, ваша светлость. Мы славно потрудились у де  Брюша.
Армия полностью развалена и воевать не  сможет.  Народ  говорит  только  о
мире, так  что  графа  можно  брать  голыми  руками.  К  несчастью  теперь
девственница прибыла к нам  и,  значит,  уже  начала  свою  разрушительную
работу.
     - А ты спокойно смотришь на это?
     - Ваша светлость, девица на редкость  строптива,  она  вбила  себе  в
голову, что ей поручена божественная миссия. Она отказала своему жениху  и
теперь собирается в мирный крестовый поход по всем  королевствам  империи.
Она соглашается со мной во всем, кроме самого главного. Да,  говорит  она,
было бы замечательно, если бы обе области управлялись  одним  владыкой,  в
том  был  бы  лучший  залог  благополучия  и  процветания,  но  стоит  мне
заикнуться, что объединения можно добиться и силой, как девица  становится
похожей на свое чудище, упирается  и  ничего  больше  не  желает  слушать.
Здесь-то и скрыта главная трудность, потому что никто кроме  девственницы,
не сможет повернуть единорога в угодную нам сторону...
     - Черт побери, кто бы мог предполагать, что в навозном  Эльбахе  хотя
бы одна девка умудрится сохранить невинность до пятнадцати лет! И  кстати,
любезный, если все упирается только в строптивость Марии,  то  неужели  ее
нельзя заменить? Или во всей стране невозможно  больше  сыскать  ни  одной
девственницы?
     - Ваша светлость, это  уже  предусмотрено  мной.  Еще  прежде  вашего
прибытия,  в  замок  доставлена  некая   благонравная   девица,   юная   и
привлекательная, хорошего рода. Вчера  она  была  допрошена  матронами  из
знатных семейств  и  осмотрена  в  их  присутствии  повивальными  бабками.
Невинность  и  добропорядочное  поведение  девицы  твердо  установлены,  и
следует полагать, что еди