Святослав ЛОГИНОВ
			Сборник рассказов и повестей

			      СОДЕРЖАНИЕ:

HABILIS
MONSTRUM MAGNUM
АВТОПОРТРЕТ
АДЕПТ СЕРГЕЕВ
АНАЛИТИК
АНТИНИКОТИНОВОЕ
БЫЛЬ О СКАЗОЧНОМ ЗВЕРЕ
ВЗГЛЯД ДОЛУ
ВО ИМЯ ТВОЕ
ГАНС КРЫСОЛОВ
ДАЧНИКИ
ДОМ У ДОРОГИ
ЖЕЛЕЗНЫЙ ВЕК
ЖИВЫЕ ДУШИ
ЖИЛ-БЫЛ...
ЗАБОТА
ЗАКАТ НА ПЛАНЕТЕ ЗЕМЛЯ
ЗАМОШЬЕ
ИЗБА С КРАЮ
ИСЦЕЛИСЯ САМ
КОМАР
КОММУНАЛКА
Квест
МАШЕНЬКА
МЕД ЖИЗНИ
МЕТАЛЛУРГ
МИРАКЛЬ РЯДОВОГО ДНЯ
НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ
ОБЕРЕГ У ПУСТЫХ ХОЛМОВ
ОГОРОД
ОСТРЫЙ СЮЖЕТ
ПРИД‚Т ВЕСНА
РАВЕН БОГУ
РЫЧАЛО
СВЕЧКА
СМИРНЫЙ ЖАК
СОЛЕНЫЕ ОГУРЧИКИ
СТРАЖ ПЕРЕВАЛА
ТЕМНЫЙ ГЛАЗ
УСПЕЮ
ХОЗЯИН
ЦИРЮЛЬНИК
ЧАСЫ
ШИШАК
Я НЕ ТРОГАЮ ТЕБЯ
ЯБЛОЧКО ОТ ЯБЛОНЬКИ
ЯЩЕРА



                                  ЗАБОТА


     Звонко стучали топоры. Их разноголосая песнь привычно разносилась  по
всему посаду. Не бывает такого времени, чтобы нигде ничего не рубили, лишь
по праздникам топоровый  звон  сменяется  колокольным.  Нет  звука  уютней
человечьему уху.
     Но сегодня ладный перестук словно иной - заставляет прислушиваться  и
ежиться в испуге, представляя плотницкую работу.
     Ладили сруб. Мастерили добротно с вылежанного леса,  рубили  в  лапу,
как не всякую избу делают. Старались, хоть и знали, что работе  стоять  не
долго. Да и сама работа, господи помилуй, что за сруб такой?  Для  колодца
велик, для избы - да что там,  для  избы  -  для  баньки  захудалой  и  то
маловат. И место выбрано то ж не для байны -  у  воеводских  хором,  перед
самым красным крыльцом.
     Господи, воля твоя. Байну строят  плотники.  Омоется  в  ней  грешная
душа, а там, как господь решит.
     В других странах, говорят,  с  этим  просто  -  прикрутят  беднягу  к
столбу, накидают хворосту - и вся недолга. Но  мы-то,  чай,  не  кафолики,
крещеный народ, о душе промышляем. Первосвященный велел, чтобы сруб, чтобы
сраму не было. Вот и трудятся мужики. О людях забота.
     Виновник шума сидел в подвале. То  лежал  ниц  на  соломе,  то  бегал
словно пленный зверь от стены к стене, то молиться хотел на пустой угол  -
откуда божье благословение в яме? -  Нету.  Но  чаще  стоял,  приникнув  к
крепко зарешетчатому оконцу. Сквозь таковой лаз и свету-то не проходит,  и
пролезть сквозь него не мочно, даже ежели сподобит сорвать оков. Но все  ж
не отойти от оконца, там  слишком  хорошо  слышится  плотницкий  перестук.
Ставят сруб. Дело небывалое, да и проступок небывалый. Не татя казнят,  не
убийцу,  не  вора  государева.  Словесами  согрешил,  собака,  и   в   том
упорствовал, како на воле, тако и в узилище. Ну так  и  сиди,  сучий  сын,
слушай заупокойный перезвон топориков.
     Ополосанная железом дверь отворилась. Вошел кат. Не наряден вошел,  в
затрапезе. Значит, еще не за ним.
     - Подь-ка сюда, стерво, - ласково позвал кат.
     Пленник подошел.
     - Поворотись. Мерку снять хочу.
     - Боишься сруб не в пору придется?
     - Ох ты, язва господня! И  здесь  языка  не  укоротил.  А  я  о  тебе
забочусь. Умолил я воеводу с  первосвященным.  Велено  тебя  допрежь  огня
удавить. Значица, рубаха нужна без ворота. Времена,  сам  знаешь,  тяжкие.
Где на всех рубах набрать?  Но  иначе,  сам  посуди,  не  по  христианству
выходит. Ну, вертайся.
     Стучите, топорики, стучите. Не для меня ладите сруб  -  для  мертвого
тела. Моя забота ныне - об удавочке. Чудны дела твои, господи!





                                  РЫЧАЛО


     В квартире на девятом этаже, в комнате,  что  на  солнечную  сторону,
жили-были два брата: Димка и Дениска. Еще в  комнате  жил  ворох  игрушек,
которые валялись и на столе, и под столом, и на  диване,  и  на  полу,  и,
вообще, где угодно. А под диваном пряталось Рычало. Его никто не видел, но
все боялись. Рычало сидело тихо, никогда  его  не  услышишь,  и  от  этого
становилось еще страшнее.
     Братья жили одни - мама ушла к соседке долго говорить по телефону,  а
папы дома не было, потому что он в кресле газету читал. Когда один живешь,
надо чем-то нескучным заниматься. Мальчишки  кегли  расставили,  стали  их
шарами сбивать. Кто больше насбивает - тот  генерал.  А  уж  кому  повезет
главную кеглю подбить, которая с большой головой, тот сразу король.
     Дениска считает громко, но не  очень  правильно:  "Один,  два,  семь,
пять!.."  -  поэтому  Дима  всегда  получается  генералом.  Ну  а  королем
становится тот, у кого рука тверже и глаз верней.
     Братья шары катают, а Рычало под диваном молча  сидит,  подглядывает.
Неприятно, конечно, только что с Рычала взять, раз оно такое.
     Димка первый шар пустил,  он  между  кеглей  завертелся,  об  упавшую
стукнулся и укатился под диван в темноту. Дениска свой шар кинул  и  попал
прямо по голове королевской кегле. Кегля так и прыгнула под диван прямо  к
Рычале. И шар за ней. Доигрались! Теперь Рычало будет кегли сбивать -  оба
шара у него, и королевская кегля тоже у него.
     - Ты виноват, - говорил Димка, - вот и полезай за кеглей под диван.
     - Ты сам виноват, - отвечает Дениска. - Ты первый шар укатил.
     - А ты королевскую кеглю!
     - А я король, короли под диван не ползают!
     - А я генерал, генералы тоже не ползают.
     Что же делать? Рычало все под себя подгребло и сидит довольное.
     - Давай, - предлагает Дима, - палкой достанем.
     - Давай!  Только  палка  спрятанная,  ее  папа  отнял,  чтобы  мы  не
сражались.
     - Ну, тогда веником.
     Пошли мальчишки на кухню, принесли два веника. Один новый -  широкий,
лопатой, а второй старый огрызок. Подошли  к  дивану.  Дениска  под  диван
заглянул Там темно, ничего не видно, Рычало притаилось, словно и нет его.
     - Вдруг зарычит? - спрашивает Дениска.
     - Ничего, мы его веником.
     Стали вениками в темноту тыкать. Там что-то катается,  но  наружу  не
выкатывается - Рычало не пускает.  Все  глубже  братья  под  диван  лезут,
вениками машут, друг друга подбадривают:
     - Вон оно побежало!
     - И кеглю тащит!
     - Отдай кеглю, тебе говорят!
     - Дима, а вдруг оно зарычит?..
     - Веником бей! Вот тебе!
     Наконец, вылезли братья на свет и вытащили за собой оба шара,  кеглю,
синего пластмассового пеликанчика, детали от конструктора, огрызок  яблока
и бумажки от конфет. И еще что-то серое, пушисто будто вата.
     - Смотри, - шепчет Дима, - рычалина шерсть...
     - Это я его веником расколотил!
     - Нет, только шерсть ободрал. А само  Рычало  убежало,  теперь  сидит
голое и злится.
     - А почему там конфеты? - спросил Дениска  и  посмотрел  на  Димку  с
подозрением.
     - Это все Рычало. Оно ночью знаешь как по всем комнатам шныряет, и на
кухню. И в холодильник залезает.
     - И варенье ест, - добавил Дениска, потому что вспомнил, как  ему  за
варенье попало.
     - Точно, - согласился старший брат. - Рычало и варенье может слопать.
Ты только маме не говори. Давай лучше шерсть обратно под диван спрячем.
     - Давай!..
     Но тут  вернулась  мама.  Сначала  она  ахнула,  потому  что  увидела
рубашки, которые после поддивана стали почему-то серыми, а потом  заметила
сор и веники и обрадовалась:
     - Никак вы без меня пол подметали! Наконец-то дождалась  -  помощники
подрастают, - и посмотрела на папу.
     Но папа все равно ничего не слышал. Он так  газету  читал,  что  даже
телевизора не слышал.
     А Дениска вдруг ни с того ни с сего признался:
     - Мы Рычалу гоняли, - и добавил, чтобы успокоить маму: -  Только  его
дома не было. Ты не бойся, если оно снова вернется, мы его опять  вениками
разбомбим.





                             СОЛЕНЫЕ ОГУРЧИКИ


                       Алина! сжальтесь надо мною.
                       Не смею требовать любви:
                       Быть может, за грехи мои,
                       Мой ангел, я любви не стою!

     Строки Пушкина звонко  разносились  под  сводами  Стеклянного  рынка,
удивительно  контрастируя   с   гулом   обыденных   рыночных   разговоров.
Заинтригованный, я поспешил на голос, но когда добрался, представление уже
закончилось. Во всяком  случае,  ничего  необычного  я  не  увидел.  Перед
прилавком с надписью "Соленья" топтались люди, а одинокий парнишка  по  ту
сторону прилавка взвешивал покупательнице соленые огурчики.
     Огурчики  были  небольшие,  усеянные  аккуратными  пупырышками.  Даже
отсюда видно, какие они упруго хрусткие. И запах от бочки шел несказанный.
Ароматы  укропа  и  тмина,  горького  перца,  чеснока  и  листьев   хрена,
соединившись вместе, создавали сказочный эффект и  вызывали  настоятельную
потребность встать в очередь и приобрести.
     Впрочем, людей в очереди стояло  немного.  Оно  и  понятно,  цена  на
огурчики нынче такая, что перешибет  любой  аромат.  Хотя,  ценника  возле
продавца не было.
     - Спасибо, - сказала покупательница и отошла.
     К прилавку придвинулась дородная дама в ярком платье.
     - Моя очередь, - произнесла она.
     Парнишка одернул белую казенную  курточку  и  ожидающе  посмотрел  на
даму. Та вдруг покрылась пунцовыми пятнами и закричала:
     - Хватит глупостей! Говорите толком - почем ваш товар?
     -  Меняю  на  стихи,  -  негромко  ответил  продавец.   -   За   одно
стихотворение, не входящее в школьную программу - полкило огурцов.
     - Вот что, - подвела итог дама. - На Кузнецком рынке огурцы  идут  по
три рубля. Пусть у вас будет также. Мне два килограмма.
     - За три рубля поезжайте на Кузнецкий.
     - Да он издевается! - взвизгнула дама, но очередь, поднажав,  оттерла
ее.
     К весам протиснулась маленькая старушка и сходу затараторила:

                   Дети, овсяный кисель на столе!
                   Смирно сидеть, рукавов не марать.
                   Читайте молитву...

     - Кто автор? - уважительно спросил продавец, когда старушка замолкла.
     - Ну, милый, этого не скажу.  Сколько  лет  прошло,  как  учила.  Где
упомнить...
     - Видите?.. - закричала из-за спин дама. -  Это  программное!  Просто
программа изменилась. Не давайте ей!
     - Если вы расскажете из программы церковно-приходского училища - тоже
получите  огурцов,   отрезал   продавец,   запуская   в   бочку   огромный
эмалированный дуршлаг.
     Народу в очереди было немного, и я, после секундного колебания, встал
в конец.
     - Я еще Чуковского помню,  и  Агнию  Барто,  и  Дядю  Степу;  у  меня
правнуков девять душ... - доказывала старушка, пряча в сумку огурцы, но на
нее шикнули и заставили молчать - пришла  пора  расплачиваться  следующему
покупателю.
     Очередь  двигалась  медленно,  особенно,  когда  попадалось   длинное
стихотворение, но покупатели не роптали. Выступившие смешивались с  толпой
и сами становились слушателями.
     Никто больше не пытался и получить огурцы за  деньги,  лишь  какой-то
дядька испитого вида то и дело вклинивался в очередь, невнятно  произносил
что-то и отходил прочь. Было видно, что у него нет ни стихов, ни денег, но
огурцов ему хочется.
     Спортивного вида парень прочел  по-французски  апполинеровский  "Мост
Мирабо",  а  потом  повторил  его  в  переводе  Кудинова.   Вытряхнул   из
пластикового мешка несколько тетрадок,  зажал  их  под  мышкой,  переложил
огурчики в мешок и быстро ушел, смущаясь чего-то.
     Бойкая школьница вдохновенно проскандировала  Асадова  и  получила  в
награду десяток кривобоких пупырчатых уродцев.
     Следующей была моя очередь, но тут вновь появился испитой  гражданин.
На этот раз он решился.
     - Я тоже знаю! - гаркнул он:

                         Спасибо партии родной,
                         Что нету водки в выходной.
                         Но ты не плачь, моя Маруся:
                         Одеколону, но напьюся!

     - Рассолу могу налить, - предложил продавец.
     Дядька возмущенно крякнул и ретировался. Взгляды повернулись ко  мне.
Я вздохнул и произнес:

                  Ты лучше голодай, чем что попало есть,
                  И лучше будь один, чем вместе с кем попало.

     - Хорошо... - неуверенно сказал продавец.
     - Но мало, - подсказал я.
     - Да нет, дело не в количестве строк...
     Мне стало жаль паренька, и я сказал:
     - Дайте один огурчик, но такой, чтобы был достоин этих строк.
     Я шел по рынку, хрустел свежепросольным чудом  и  думал,  что  старик
Хайям не обиделся бы на меня за такой обмен. Уж он-то  прекрасно  понимал,
что людям равно нужны и стихи, и огурцы. Да и другие поэты, наверное, тоже
не в претензии. Ведь их помнят, учат наизусть...
     У входа в рынок я заметил даму в  цветастом  платье.  Двумя  холеными
пальчиками она держала купленную в газетном киоске поэтическую однодневку.
В глазах дамы застыло отчаяние.





                                  ХОЗЯИН


     Аникину было пять лет. Он спал на широкой бабушкиной кровати. Бабушка
спала в соседней комнате на второй кровати, такой же широкой, как  первая.
Размеренный бабушкин храп доносился до Аникина, пропитывал его сон. Аникин
думал, что это рычат звери, прячущиеся под кроватью, глядящие сквозь  дыры
кружевных подзоров. Один зверь, большой и  белый  свернулся  у  Аникина  в
ногах. Он тоже спал.
     Аникин видел сон. Страшный и бестолковый.  И  одновременно  он  видел
себя спящего с белым, свернувшимся клубком зверем. Этого зверя  Аникин  не
боялся, хотя, кажется, тот все-таки не спал.
     Утром Аникин рассказал бабушке длинный сон и о  звере  тоже.  Бабушка
слушала, кивала головой, жевала губами, а потом сказала:
     - Домовик это. Ты не бойся, малого он те тронет, -  и  больше  ничего
объяснять не стала, а днем, наскучив  вопросами,  пообещала  даже  выдрать
прутом, если он не  выбросит  из  головы  глупости,  потому  что  это  все
фантазии, и на деле не  бывает.  Но  Аникин-то  знал,  что  это  вовсе  не
фантазии, ведь он подглядел, как бабушка сыпала воле кровати пшенной кашей
и шептала  что-то.  Больше  Аникин  белого  зверя  не  видел,  хотя  из-за
бабушкиного ночного рычания сны представлялись один  другого  страшнее.  А
кашу на другой день склевала курица, нагло ворвавшаяся прямо в дом,  после
чего случился переполох с квохтаньем и хлопаньем крыльями.
     Аникин вырос. Ему было двадцать пять лет. Он спал на  тахте  в  своей
однокомнатной кооперативной квартире. Рядом посапывала женщина, на которой
Аникин собирался, но все никак не решался жениться.  Аникину  снился  сон,
длинный и бестолковый, гротескно повторяющий дела и  разговоры  прошедшего
дня. И  в  то  же  время  Аникин  видел  самого  себя  спящего.  В  ногах,
свернувшись клубком дремал белый, похожий на песца зверь.
     Сон тянулся и путался, мешал спать, не давал  следить  за  зверем,  и
Аникин пропустил тот момент, когда зверь поднялся, прошел, неслышно ступая
по одеялу, и сел на груди Аникина. Зверь был тяжелый, он вдавил Аникина  в
поролоновое нутро тахты, во сне  очередной  собеседник  замахал  руками  и
закричал, обвиняя Аникина в небывалом, а сам Аникин силился и никак не мог
вдохнуть воздух. Зверь смотрел желтыми куриными глазами. Потом он протянул
лапу с длинными тонкими, нечеловечески сильными пальцами и схватил Аникина
за горло...
     С трудом промаявшись до утра, Аникин собрался и поехал к бабушке.  Он
вообще часто  в  ней  ездил,  и  бабушка  тоже  любила  Аникина.  Ей  было
восемьдесят лет, она жила все в том же доме и спала  на  той  же  кровати.
Бабушка  слушала,  качала  головой,  тихо   поддакивала,   слепо   щурясь,
рассматривала пятна кровоподтеков на аникинской шее. А потом сказала:
     - Это и впрямь домовик. Значит, такая твоя судьба - с ним жить. Любит
он тебя и своим считает...
     - Как же - любит... - возразил Аникин, но бабушка не дала продолжать:
     - Который человек домовика видит, тот уж знает, что ничего с  ним  не
станется. Его и поезд не зарежет, и на войне не убьют. Везде  его  домовик
охранит. Такой человек в своей постели умрет. Как обидит  он  домовика-то,
так тот покажется в каком ни есть обличье и начнет душить. До двух раз  он
прощает, попугает да отпустит, а  уж  на  третий  раз  придушит.  Я  сама,
грешная, с ним видаюсь. А на неделе приходил домовичок и за сердце брался.
Второй уж раз. Это он не со зла,  просто  пора  мне  приспела,  вот  он  и
напоминает.
     - А меня-то за что? - спросил Аникин.
     - Значит, погано живешь, обижаешь хозяина.  Да  и  покормить  его  не
мешает. Посыпь кашкой в углах и скажи: "Кушай,  батюшка,  на  здоровье,  а
меня не тронь". Иной раз помогает.
     Кормить домовика Аникин не стал. Зато он бросил пить и ограничил себя
в сигаретах. А первое время даже начал зарядку делать по утрам. С девушкой
своей Аникин разошелся  -  она  ничем  не  помогла  ему  против  домовика.
Впрочем, сделал он это достаточно тонко, так что они даже не поссорились И
на будущее он заводил связи так, чтобы не водить никого к себе  домой,  не
показывать ревнивому домовику случайных женщин.
     Аникин ушел из института, где была вредная работа, хотя за  вредность
и не платили, и устроился инженером на завод. Там он понравился  и  быстро
пошел вверх. Домовика он не видел, но на всякий случай  таскал  в  кармане
тюбик валидола.
     Аникину было сорок пять лет. Он  спал,  когда  объявившийся  в  ногах
зверь вспрыгнул на грудь, придавил и рванул за  горло.  Аникина  увезли  с
инфарктом.
     В больнице было много незанятого  времени.  Аникин  смотрел  в  белый
потолок и думал. Выходило, что домовику есть за что обижаться на  Аникина.
Что делать белому зверю в бетонной  городской  квартире?  А  бабушкин  дом
стоит пустой и рассыпается.
     Оправившись, Аникин в ближайший  же  отпуск  привел  в  порядок  дом.
Подрубил нижний венец, вместо  потемневшей  гнилой  дранки  воздвиг  серую
гребенку шифера. Мужики, обрадованные  неожиданной  халтурой,  уважительно
величали его хозяином. Каждое лето Аникин, презрев надоевшие юга, приезжал
в деревню и ковырялся в огороде. Домовика он не видел, но порой,  вечером,
перед тем, как улечься, стыдясь самого себя,  сыпал  под  кровать  остатки
ужина.
     Аникину было шестьдесят лет.  Он  освободился  от  завода  и  высокой
должности, решительно запер квартиру и уехал домой в деревню. Аникин  спал
на бабушкиной, суеверно сохраняемой  кровати.  Рядом  на  тумбочке  лежала
открытая пробирка с нитроглицерином. Аникину снился сон. Он шел по  своему
деревенскому дому, переходя из одной комнаты в другую, потом  в  третью  и
дальше без конца. Дом  был  отремонтирован  и  ухожен.  В  комнатах  пахло
сосновой смолой и холостяцким обедом. Не пахло только домом.
     "Для кого все это? - думал Аникин. - Неужели  домовику  здесь  лучше?
Бабушка говорила, что хозяин с людьми живет, а  не  со  стенами.  Но  ведь
кроме меня здесь не бывает никого..."
     Аникин бестолково кружил по неуютным комнатам, искал что-то, хотя сам
понимал, что это только сон, и параллельно с этим сном видел  себя  самого
спящего, и белого зверя в ногах, и знал, что зверь не спит.





                                 HABILIS


     Еще недавно еды было больше, чем удавалось съесть. Крошечные серые  и
серо-зеленые твари позли отовсюду,  падали  с  неба,  перелетали,  трепеща
крыльями, и все, кто мог, хватали их, ели, плотно  набивая  животы,  зная,
что изобилие пришло ненадолго, и скоро есть станет нечего.
     Стая двигалась по опустошенной саранчой степи. Саранча пришла и ушла,
и уже третий день стае не попадалось никакой  добычи.  Исчез  и  привычный
зеленый корм, земля лежала пустая, редкие деревья засохли. Звери,  которых
можно было поймать, ушли. Остались лишь  шакалы,  тянувшиеся  за  стаей  в
ожидании поживы: остатков крупной добычи или кого-нибудь из  ослабевших  и
брошенных членов стаи.
     Одна из самок отстала от группы. Это была молодая, сильная самка,  но
сейчас ей было трудно двигаться вместе со всеми. Сразу же к  ней  повернул
крупный, покрытый рыжей шерстью самец. Он  чаще  других  подходил  к  этой
самочке на ночевках, а днем старался держаться поближе, охранял. Отставших
заметили, но  с