Мировой  Совет  хочет
объявить заповедными все места, где осталось хоть  что-то.  А  люди  будут
жить в мегаполисах. По семь миллионов человек в доме. И никаких  коттеджей
до тех пор, пока не освоят других планет. Так что начинаем,  девоньки,  на
новом месте обживаться. А многодетным чадам нашим пусть будет стыдно.



                               3. АТАВИЗМ

     Владимир последний раз оглянулся  на  дворик  и  дом  под  соломенной
крышей, невольно вздохнул, вспомнив, каких трудов  стоила  эта  стилизация
под старину, и решительно направился к гравилету. Сам  он  не  покинул  бы
коттедж,  в  котором  прошли  лучшие  годы,  но  местность  отходила   под
заповедник, и населению предложили выехать в зону  полисов.  Жителям  было
дано четыре месяца, но Владимир собирался с духом  ровно  два  дня.  Может
быть, из-за того, что  слишком  отчетливо  понимал:  никакого  времени  не
хватит ему на сборы. Все равно придется оставить здесь деревья и  утреннюю
паутину, усыпанную бриллиантиками росы. Придется оставить работу, ведь  он
не сможет писать картины с экрана телевизора, ему нужно чувствовать ветер,
иначе картина получится плоской и мертвой. Просить же  особого  разрешения
на посещение заповедников он не станет, обычная порядочность не  позволит,
да и кто даст ему  подобное  разрешение?  Не  такой  уж  крупный  художник
Владимир Маркус. А еще он оставляет в старом доме свое второе дело,  может
быть, более любимое, чем первое...
     Владимир неожиданно для самого себя заметил, что сжимает  побелевшими
от напряжения пальцами коробочку с резцами. Как  она  очутилась  в  руках,
ведь он решил не брать ее с собой, оставить на обычном месте у окна? Но  -
не смог бросить старых друзей. Сколько радости и огорчений доставляли  ему
не нужные больше инструменты,  сияющие  сквозь  прозрачную  крышку  жалами
отточенных лезвий! Сколько километров исхаживал он по  чахлому  березняку,
отыскивая заболевшее дерево, изуродованное шишкой наплыва. И  как  мучился
сутки, а то и двое, ожидая,  пока  неповоротливая  бюрократическая  машина
переварит его заявление  и  принесет  разрешение  на  порубку  березы.  Он
никогда не забудет, как тонко скрипят скрученные древесные волокна,  когда
резец снимает  с  куска  дерева  прозрачной  толщины  стружку,  освобождая
спрятанное чудо.
     А теперь он должен привыкнуть, что всего этого больше не будет.
     Гравилет опустился на крышу мегаполиса. Владимир,  выйдя,  задержался
на площадке, не решаясь спуститься вниз. У него было ощущение, что  сейчас
его похоронят в недрах этого сверхкомфортабельного, пока  лишь  наполовину
заселенного  муравейника  и  он  уже  никогда  не  выберется   наружу.   С
десятикилометровой высоты земля не казалась  близкой  и  родной.  То  было
нечто  условное,  разделенное  на  жилые  зоны,  покрытые   тысячеэтажными
бородавками мегаполисов и заповедниками, где не только нельзя жить,  но  и
бывать не разрешено.
     Лифт представлялся входом в шахту, ведущую в  самые  мрачные  глубины
земли, так что он даже удивился, увидев  вместо  давящей  тесноты  широкое
светлое пространство внутренних ярусов, ажурные потолки на высоте  десятка
метров,   вскопанные   газоны,   засаженные   молоденькими   липками,    и
пластмассовый тротуар, совершенно такой же, как в-обычном городе. Только с
одной стороны он ограничивался не домами, а бесконечной стеной,  и  в  ней
двери, двери, двери...
     Перед переездом Владимир не высказал пожеланий  о  будущем  доме,  но
кто-то позаботился о нем и выбрал квартиру, планировка которой  напоминала
расположение комнат в старом коттедже.  Вещи,  прибывшие  несколько  часов
назад, были уже расставлены, так что могло показаться, будто  он  вернулся
домой. Владимир подошел к окну, машинально положил коробку туда,  где  она
лежала прежде. Потом  взглянул  поверх  занавески.  Раньше  там  был  лес,
бедный, вытоптанный, умирающий, но  все  же  настоящий.  Теперь  за  окном
тянулся газон с торчащими на нем худенькими липками.
     "Не приживутся", - подумал Владимир и плотно задернул занавеску.
     Квартира Владимира располагалась в крайнем радиусе  этажа,  с  другой
стороны в  окно  глядел  необозримый  простор,  раскинувшийся  за  стенами
мегаполиса. Минуты три Владимир разглядывал пылящуюся внизу степь, потом у
него закружилась голова, и он отошел, тоже поплотнее задернув занавески.
     Час тянулся за часом, Владимир кругами бродил по своим двум комнатам,
таким же, как до переезда, только чужим.  Почему-то  он  не  мог  заняться
никаким делом, в книгах вместо знакомых  слов  теснились  невразумительные
письмена, а резьба  по  дереву,  запас  которого  еще  оставался  у  него,
вспоминалась как нечто, канувшее в седую древность.  В  настоящем  обитала
лишь неотвязная мысль, что над головой больше нет неба,  наверху  тяжелыми
пластами лежат металл и полимеры, искусно задрапированные живым  пластиком
и умирающей зеленью.
     Владимир побледнел, глаза его испуганно бегали по стенам. Ведь он  не
сможет жить здесь. Что делать? Он оторван от жизни, он никогда  больше  не
сможет кормить из рук белку, приходящую по утрам к окну.
     Владимир вскочил, некоторое время беспомощно топтался  на  месте,  не
зная, как собираться, и, ничего не взяв, выбежал из комнаты.
     Скорее назад! Пока не кончились отпущенные судьбой четыре месяца,  он
должен быть там. Как страшно потерять хотя бы минуту жизни!
     А потом он будет драться.


     Внутреннее патрулирование  всегда  было  для  Бехбеева  чем-то  вроде
дополнительного дня отдыха.  Что  делать  охране  в  глубине  заповедника?
Летать над степью, лесом или болотом  и  дышать  вкусным  воздухом.  Здесь
работают биологи, а охрана нужна лишь для порядка. Вот на границах тяжело.
Там нарушителей хватает.
     "Тут всегда спокойно", - продолжал по инерции думать  Бехбеев,  в  то
время как его руки совершенно автоматически развернули гравилет и  бросили
его туда, куда указывал внезапно вспыхнувший пожарный индикатор. Гравилет,
снижаясь, пронесся над квадратными проплешинами  бывших  полей  и  прыгнул
через рощицу, где над  дрожащими  верхушками  осинок  поднималась  струйка
прозрачного голубого дыма.
     На берегу ручейка стояла зеленая палатка и горел костер. Вокруг  огня
сидели трое молодых людей. Один помешивал ложкой в  котелке,  висящем  над
углями. Гравилет серой молнией выметнулся из-за деревьев, завис и  с  ходу
плюнул пеной. Угли зашипели, котелок упал,  кто-то  из  сидящих  испуганно
вскрикнул.
     "Так их!" - злорадно подумал Бехбеев, глядя на заляпанные пеной лица.
     - Кажется, попались, - сказал один из молодых людей.
     - А вы что-думали? - подтвердил Бехбеев, опуская  трап.  -  Садитесь,
полетим разбираться на заставу.
     - Сейчас, только вещи соберем, - мрачно сказал второй.
     - Не надо. Сам соберу. Вы и без того достаточно напортили.
     Понурая троица поднялась по трапу.  Бехбеев,  орудуя  манипуляторами,
выдернул из дерна колышки и поднял палатку,  подобрал  рюкзаки  и  грязный
котелок.
     -  В  конце  концов,  нас  и  нарушителями-то   назвать   нельзя,   -
извиняющимся тоном говорил за его спиной первый, -  ни  одного  листка  не
сорвали, для костра только бурелом брали, то, что уже само упало.  Я  ведь
здесь родился, вот в этой самой речушке рыбу ловил,  уклеек.  А  теперь  с
собой в пакетике консервированную уху принесли. Думаю, от нас не так много
вреда. Только что люди. Так ведь и вы люди.
     - Вы видите, я травинки не коснулся, - сердито ответил Бехбеев.  -  А
сколько лет след от нашего костра зарастать будет? И сколько  листиков  вы
истоптали, пока сюда добрались? Ведь  на  сорок  километров  вглубь  ушли!
Поймите, это кажется, что вокруг девственная природа, на самом деле все на
волоске висит. До сих пор в заповеднике ни одного сколько-нибудь  большого
муравейника нет. А вы топчете!
     - Лоси тоже топчут, - вставил второй, - и к тому же едят.
     -  Лосей  мало,  и  они  костров  не  разводят.  А  людей   девяносто
миллиардов.
     Некоторое время они летели молча, потом Бехбеев спросил:
     - Как вы через границу-то прорвались?
     - Пешком, -  ответил  первый.  -  Прошли  ночью  в  термоизоляционных
костюмах.
     - Ясно, -  проворчал  Бехбеев.  -  Придется  индукционные  индикаторы
ставить.
     Гравилет  пересек  границу  заповедника.  Внизу  потянулись  заросшие
жидкими кустиками пустыри зоны отдыха. Было раннее утро,  но  кое-где  уже
виднелись группы людей,  играющих  в  мяч  или  просто  гуляющих.  Бехбеев
опустил машину подальше от народа, открыл дверцу и сказал:
     - Идите и больше так не делайте. Договорились?
     - Договорились, - ответил третий, до того не сказавший  ни  слова,  и
Бехбеев понял, что это девушка.
     Трое выпрыгнули из кабины и пошли к темнеющей на фоне  светлого  неба
пирамиде Мегаполиса.
     - Рюкзаки возьмите! - крикнул вдогонку Бехбеев.
     - Не нужно.
     Бехбеев  смотрел,  как  они  уходят.  Конечно,  им  было  бы   сейчас
смертельно стыдно идти с рюкзаками мимо людей,  в  тысячный  раз  топчущих
одни и те же песчаные дорожки.


     Йоруба, ответственный дежурный, сидел спиной к пультам, глядел в лицо
Бехбееву и явно не слушал его доклад.
     - ...провел беседу и отпустил всех троих, - закончил Бехбеев.
     - Хорошо, Иван, молодец, - сказал  Йоруба,  повернувшись  к  двери  и
насторожившись.
     - Что случилось? - спросил Бехбеев.
     - Погоди, сейчас...
     Дверь открылась, и на пороге  появился  одетый  в  спортивный  костюм
человек. Первое, что бросилось в глаза  Бехбееву,  были  странно  поджатые
губы и бегающий испуганный взгляд, не вяжущийся  со  спокойным  выражением
лица. Взгляд метнулся по комнате и остановился на  медленно  поднимающейся
из кресла черной фигуре Йорубы. Вся сцена продолжалась долю секунды, потом
человек вошел в комнату, неловко шагнув, словно его толкнули  в  спину,  а
может, его действительно толкнули, потому что следом в помещение  ввалился
Иржи Пракс.
     -  Вот!  -  выдохнул  Пракс  и  тяжело  шлепнул  на   стол   какую-то
бесформенную мягкую груду.
     Сначала Бехбеев не сообразил, что принес  Иржи,  лишь  шагнув  ближе,
понял, что на столе, бессильно распластавшись, лежит труп зайца. Одного из
тех зайцев, которых недавно завезли в их молодой заповедник.  Заяц  лежал,
поджав ноги и разбросав по полированной поверхности стола  длинные  уши  в
редких белесых волосках. На боку, на серой шерстке запеклась кровь.
     - Это он его, - хрипло сказал Пракс, указав на мужчину. -  Дробью.  А
ружье в озеро бросил, чтобы не отдавать. И идти не хотел, удрать  пытался.
Пришлось его гравилет блокировать и силком на заставу тащить.
     - Чудовищно! - проговорил Йоруба. -  Послушайте,  как  вы  вообще  до
такого додумались? В живого из ружья!
     - Оставьте, - поморщился человек. -  Вы  же  охрана,  и  вдруг  такие
нежности.
     - Ладно, оставим нежности, - сказал Йоруба. - Ваше имя?
     - Зачем вам оно? Не ставьте себя в  глупое  положение,  дорогой.  Все
равно вы мне ничего не сделаете. Это была грубейшая ошибка Мирового Совета
- загнать людей в мегаполисы и не  предусмотреть  наказания  за  нарушение
режима. Так что продолжайте наводить  страх  на  благонравных  детишек,  а
настоящие мужчины, вроде меня, будут жить по-своему.
     - Имя! - повторил Йоруба.
     - Не скажу.
     Йоруба протянул руку, и, прежде чем нарушитель  успел  отреагировать,
его индивидуальный индикатор был у Йорубы.
     - Я буду жаловаться! - заявил нарушитель.
     - Жалуйтесь, - разрешил Йоруба, подключая браслет  к  дешифратору,  -
для нас наказания тоже не предусмотрены.
     - Энеа Сильвио Катальдо, - зазвучал голос из дешифратора. -  Тридцать
семь лет. Биолог. В настоящее время без определенных занятий...
     - Не биолог он, а умертвитель, - тихо сказал Иржи Пракс.
     - И чего вы добились? - спросил Катальдо. - Ничего. Поняли,  на  чьей
стороне преимущество? Ваше счастье, что я  добрый,  мучить  вас  не  буду.
Хотите знать, зачем я стрелял в этого зайчика? Для самопроверки.  Вдруг  я
такая же  мокрица,  как  и  все  остальные?  Я,  видите  ли,  считаю,  что
человечеству  следует  воскресить  некоторые   черты   древности,   этакую
первобытную хватку  жизни.  А  мы  вместо  этого  трясемся  над  остатками
природы. Не трястись надо, а жить! Погибает природа - туда  ей  и  дорога,
значит, не выдержала естественного отбора.  Не  бойтесь,  мы  без  нее  не
пропадем.  Небось,  когда  мамонты  вымирали,  тоже  находились   мудрецы,
вещавшие об опасности. Только что-то  незаметно,  чтобы  род  людской  без
мамонтов хуже жить  стал.  Скорее  наоборот.  Понятно?  Надо,  чтобы  люди
вжились в психологию древних, узнали вкус крови...
     Дальше Бехбеев слушать не мог.
     "Сейчас ты у меня узнаешь вкус крови!" - мстительно подумал он и  изо
всех сил ударил Катальдо по ухмыляющимся губам. Катальдо отлетел в угол  и
остался лежать на полу. Кровь с подбородка капала  на  голубую  спортивную
рубашку, расплываясь черными пятнами. Бехбеев шагнул вперед.
     - Иван! - предостерегающе подал голос Йоруба.
     - Не беспокойся, Йор, - Бехбеев наклонился над  лежащим.  -  Подобный
аргумент был в большом ходу у древних. Вы все еще хотите  вживаться  в  их
психологию?
     Катальдо завозился на полу, сел, дотронулся до разбитых  губ,  увидав
на ладони кровь, сморщился, словно  собираясь  заплакать,  потом  встал  и
быстро вышел из помещения заставы. Его никто не остановил. Забытый браслет
остался в дешифраторе, который, включившись от толчка, негромко повторял:
     - В настоящее время без определенных занятий...


     Нескончаемо долгие, почти двухчасовые мытарства по  входным  кессонам
Темного города до предела измучили Катальдо, так что он не ощущал  ничего,
кроме усталости, попав во внутренние ярусы. Здесь не было переборок  через
каждые  двенадцать  или  двадцать  четыре   метра,   не   было   ничтожной
растительности и бесконечной толкотни. Внутренность этого единственного за
пределами Земли мегаполиса поражала непривычный  взгляд.  С  любого  яруса
открывался вид на один и тот же  центральный  зал:  помещение  площадью  в
несколько десятков квадратных километров. Потолок  центрального  зала  был
так  высок,  что  напоминал  небо.  Катальдо  слышал  от  кого-то,  что  в
центральном зале можно искусственно создавать вполне настоящие облака,  из
которых идет дождь. Стены Темного города  были  разных,  довольно  веселых
тонов, но  во  всем,  особенно  в  окраске  потолков,  светло-серых,  чуть
серебристых, чувствовался сознательный  отказ  от  имитации  под  природу.
Темный город понравился Катальдо.
     В основном тут жил персонал автоматических заводов, которые все же не
могли работать совсем без  людей.  Отработав  месяц  на  Плутоне,  человек
улетал на Землю, а на его месте появлялся другой.  Но  были  и  постоянные
жители, считавшие, что не стоит тащиться через всю систему, чтобы  попасть
из одного мегаполиса в другой.  К  такому  старожилу  и  направлялся  Энеа
Катальдо.
     Владимир Маркус не был инженером, хотя и жил в Темном городе. Он  был
художником, одним  из  последних  анималистов  Земли  и  одним  из  первых
пейзажистов Плутона.
     Катальдо толкнул дверь  студии,  которая  оказалась  незапертой.  Там
никого не было, и Катальдо остановился у порога, оглядываясь и  поглаживая
щеку кончиками пальцев. Эта привычка появилась у него после  того,  как  в
заповеднике ему сломали челюсть.  Кость  срослась  через  четыре  дня,  но
привычка касаться пальцами лица, словно проверяя его целость, по-видимому,
осталась навсегда.
     С эскизов и набросков смотрели неприветливые, мрачные и  просто  злые
пейзажи. Предположения Катальдо подтверждались.
     "Недооценили меня, - подумал он,  вспомнив  заповедник,  -  а  теперь
поздно меры принимать. Я не один".
     Дверь за спиной отворилась, в студию  быстро  вошел  низенький  сухой
человечек.
     - Извините, - сказал он. - Опоздал.  С  этими  кессонами  не  знаешь,
когда домой попадешь. Вы Энеа Катальдо?
     - Да, я писал...
     - Знаю, знаю. Ну, а Владимир Маркус - это я. Чем могу служить?
     - Я читал ваши статьи. Вы  говорите,  что  природа,  купленная  такой
ценой, не нужна человеку. Я согласен с вами.
     - Вы не совсем верно поняли. Я писал,  что  природа  будет  не  нужна
людям, просидевшим сто или двести лет в четырех стенах.
     - Это неважно, выводы получаются те же. Меня  интересует  другое.  Вы
писали, что вашу  точку  зрения  разделяет  много  людей,  причем  готовых
действовать. Это правда?
     - Мы действуем.
     - Есть ли  среди  вас  ученые,  техники?  Только  такие,  которым  вы
доверяете, как самим себе?
     Вместо ответа Маркус набрал на браслете  индекс,  а  когда  на  вызов
ответили, произнес всего одну фразу:
     - Джоти, если ты свободен, зайди ко  мне.  -  Потом,  повернувшись  к
Катальдо, сказал: - Странный у нас разговор, да еще стоя. Давайте  пройдем
в комнату и сядем.
     Они направились было к двери, и тут в студию вошел еще один  человек.
Он тоже был невысок, но монументально толст. Человек  с  такой  нездоровой
полнотой впервые встретился Катальдо, и это сразу расположило его в пользу
незнакомца.
     - Позвольте представить, - сказал Маркус. - Джотишонкор Шиллонг,  мой
ближайший сосед и ближайший  друг.  Между  прочим,  крупный  изобретатель.
Джоти, это Энеа Катальдо, человек, приехавший с Земли, чтобы сообщить  нам
нечто важное.
     Очутившись в комнате и усевшись за стол, Катальдо  почувствовал  себя
уверенней. Несколько секунд он собирался с мыслями, потом заговорил:
     - Вам не хуже меня известно, в  какое  нестерпимое  положение  попала
Земля. Силы человечества тратятся на поддержание остатков  природы.  Людям
жить  невозможно.  Самым  правильным  и  логичным   было   бы   прекратить
гальванизацию этого  полутрупа.  Мы  должны  действовать.  Надо  заставить
человечество отказаться от бессмысленной траты  сил.  Сделать  это  можно,
лишь поставив его перед фактом гибели живой природы.  -  Катальдо  перевел
дыхание и оглядел слушателей.
     - Я биолог,  -  продолжил  Катальдо.  -  У  меня  есть  ряд  веществ,
уничтожающих растительность. Разработаны способы их  получения.  Требуется
наладить производство  и  найти  способ  равномерного  распыления  их  над
поверхностью Земли. Вещества очень активны,  достаточно  пятидесяти  тысяч
тонн, чтобы уничтожить растения  на  всем  земном  шаре,  что  равносильно
гибели живой природы  вообще.  Так  человечество  будет  поставлено  перед
необходимостью выработки новых моральных ценностей.
     -  Вещества  действуют  на  человека?  -  быстро   спросил   Шиллонг,
очнувшийся от летаргической задумчивости.
     - Абсолютно безвредны. Впрочем, вы можете проверить.
     - Это уже хорошо.
     - Вы сделали нам не совсем обычное и весьма серьезное предложение,  -
сказал Маркус. - Надеюсь, вы понимаете, что нам  бы  хотелось  подумать  и
обсудить его...
     - Да, конечно. Я завтра зайду.
     - Не надо, лучше мы к вам зайдем.
     Маркус и Шиллонг пришли к Катальдо вечером того же дня. С ними пришел
еще один человек, незнакомый Катальдо.
     - Сахава-сан, - представил его Маркус, - председатель Совета  Темного
города. Он подтвердит то, что мы скажем. Мы долго  думали,  что  делать  с
вами, и решили так: мы просим вас покинуть город. Население  обижено,  что
именно сюда вы явились искать  единомышленников.  Вы  можете  отправляться
куда угодно и делать  что  хотите,  но  предупреждаю:  все  люди,  все  до
последнего человека знают, что вы собирались сделать, и знают вас в  лицо.
А теперь идите.
     Маркус распахнул  дверь,  и  Катальдо  испуганно  попятился  от  нее,
прикрывая руками челюсть.



                                 4. ТЕРРА

     Паоло насыпал на мокрую ладонь немного борной кислоты и растер ее  по
рукам. Иначе не отмыться, руки все время будут  казаться  мылкими.  И  ещ