ли  здесь  как  дома,  чувствуя
доброжелательную теплоту ее семьи  Она  коснулась  спины  Кейла,  и,  не
поворачиваясь, он слегка облокотился на нее, а она положила  голову  ему
на плечо. Как прекрасно, что он здесь, что она  может  разделить  с  ним
этот вечер! Все было так, как должно было быть.
   Скай закончил чтение. Это было сигналом, что  маленьким  пора  спать.
Пройдя круг поцелуев от всех своих  многочисленных  тетушек  и  дядюшек,
Лили отправилась на руках Санни в большую спальню на втором этаже.  Эрик
и Эван были переправлены в старую комнату Ская, где стояла  кровать,  на
которой спал сам Кейл, когда был ребенком. Старшие - Скай, Тревор и Кейл
- будут ночевать в старом флигеле  через  двор.  Как  только  дети  были
уложены спать, началась суета: из  потайных  мест  извлекали  подарки  и
раскладывали  их  под  елкой.  Вскоре  комната  наполнилась   смехом   и
пространство под елкой оказалось заполненным коробками. По традиции было
разлито шампанское, и по кругу вновь отправились  серебряные  подносы  с
рождественским печеньем.
   Под елкой осталось мало места, и Куин раскладывала свои  подарки  для
семьи повсюду в комнате. Почувствовав на руке прикосновение  Кейла,  она
обернулась и сказала:
   - У меня нет подарка для тебя.
   - Ты сделаешь его попозже, - улыбнулся он,  -  когда  мы  вернемся  в
домик. Уверен, ты что-нибудь придумаешь. А пока у меня есть кое-что  для
тебя.
   - Правда?
   - Угу. - Кейл взял ее за руку и повел к двери, где  этим  утром  мама
повесила веточку омелы. - Дай мне руку.
   Заинтригованная, Куин протянула сразу две. На безымянный палец  левой
руки он намотал кусочек упавшей с елки фольги.
   - Знаю, этого мало, - сказал  он,  -  но,  как  только  доберемся  до
Бозмэна,  мы  найдем  что-нибудь  более  достойное.  А   пока   придется
ограничиться этим.
   -  Я  всегда  считала,  что  очень  романтично  обвенчаться  в  канун
Рождества, - сказала она. - Но ты уверен?. Кейл, я  не  хочу,  чтобы  ты
бросался с головой во что-то, в чем ты не уверен...
   - Знаешь, после двенадцати лет раздумий нет ничего, в чем  бы  я  был
уверен более. А ты, Куин? - Я всегда была уверена, Кейл.  Я  никогда  не
любила никого, кроме тебя.
   -  Что  ж,  тогда  решено.  Может,  нам  стоит  еще  раз  попробовать
поговорить с твоими родителями?
   Кейл  обнял  ее  и  начал  медленно  раскачиваться   в   такт   милой
рождественской мелодии. Она никогда не пробовала танцевать  под  песенку
"Я буду дома к Рождеству", но, похоже, мелодия подходила.
   Позднее, когда Куин мыла тарелки и  фужеры,  она  остановилась  перед
окном, из которого открывался вид на горы Белоснежный пейзаж, бесконечно
простирающийся сквозь ночь, блистал в свете  яркой  полной  луны.  Каким
совершенным было все это! Каким  чудесным!  Она  и  не  знала  до  этого
момента, сколько любви способно вместить  ее  сердце.  Ее  семья,  Кейл,
мальчишки, все...
   Она моргнула, наклонилась поближе к окну, и улыбка  озарила  ее  лицо
Там, у ограды, стояла темная фигура и смотрела на ранчо.
   Пальцами правой  руки  Куин  коснулась  украшенного  морозным  узором
стекла - Спасибо, бабушка, - прошептала она.
   - О чем ты думаешь? - В окне отразилось  лицо  Кейла,  он  подошел  и
обнял ее сзади. - Ты  думаешь  о  всех  тех  рождественских  праздниках,
которые мы пропустили?
   - О нет! - ответила Куин, оборачиваясь  и  притягивая  его  лицо  для
поцелуя - Я думаю о всех  тех  рождественских  праздниках,  которые  нам
предстоят!





   Мэри СТЮАРТ
   МОЙ БРАТ МИХАЭЛЬ



1

   "Со мной никогда ничего не случается".
   Я медленно написала эти слова, посмотрела на них  с  легким  вздохом,
положила ручку  и  полезла  за  сигаретой.  Вдыхая  дым,  я  огляделась.
Вообще-то, несмотря на мое депрессивное письмо Элизабет, такое окружение
удовлетворило бы любого, кроме совсем уж помешанных на приключениях.
   Афины двигаются, звучат, жестикулируют, но в первую очередь  говорят.
Главное в их музыке - не  шум  до  безумия  насыщенного  транспорта,  не
постоянный треск отбойного молотка и даже не веками не  смолкающий  стук
долота по мрамору - до сих пор  самому  распространенному  строительному
камню...  В  столице  Греции  каждый  запоминает  рев   разговоров.   Он
поднимается к окну гостиницы, обгоняя запах пыли и рык машин, вздымаясь,
как море у подножия храма, - звук голосов афинян,  спорящих,  смеющихся,
говорящих, болтающих, произносящих речи. От их разговоров мир  принимает
форму колоннады на Агоре, которая, кстати, отсюда совсем не далеко.
   Я нашла столик рядом с баром в  популярном  и  людном  кафе.  Внешняя
стена большими стеклянными дверьми  распахнулась  на  мостовую,  впуская
пыль и гомон площади Омониа - центра  коммерции,  шума  и  суеты.  Волны
перепутавшихся, почти сцепившихся машин непрестанно проползают мимо,  не
менее густые толпы людей водоворотами закручиваются на тротуаре.  Группы
безупречных  мужчин  в  темных  городских  одеждах  обсуждают,  что  там
положено представителям властвующего пола обсуждать в разгар Утра, живые
лица полны решимости, руки беспокойны.
   Женщины, модные или в широких черных юбках с по-крестьянски  покрытой
черным головой, ходят по магазинам. Ослик, так заваленный  цветами,  что
напоминает передвижной сад, медленно проходит мимо,  а  призывные  крики
его владельца бесплодно замирают в бурлении горячих улиц.
   Я оттолкнула кофейную чашечку, затянулась и начала перечитывать  свое
произведение. "Ты уже, наверное, получила мои письма из Микен и Делоса и
написанное несколько дней назад на Крите. Трудно  подобрать  слова  -  я
очень хочу рассказать,  какая  это  прекрасная  страна,  но  так,  чтобы
перелом, из-за которого ты не поехала, не  показался  еще  более  жуткой
трагедией, чем сразу. Но не будем о грустном...
   Я сижу в кафе на  Омониа,  пожалуй,  самой  деловой  площади  в  этом
городе, который весь и всегда занят делами, и строю планы. Я только  что
приплыла с  Крита.  Не  думаю,  что  в  мире  есть  что-нибудь  красивее
греческих островов, а  Крит  -  класс  сам  по  себе,  восхитительный  и
прекрасный и притом немного  суровый.  Мне  еще  Еще  предстоит  увидеть
Дельфы, и все, соло и хором, уверяют  меня,  что  это  будет  жемчужиной
поездки. Надеюсь, они правы. Аргос и Коринф меня разочаровали - я  ждала
ветречи с призраками прошлого, а мифы и волшебство исчезли. Но, говорят,
Дельфы - действительно кое-что. Поэтому я оставила их напоследок.
   Единственное  несчастье  -  надвигаются  трудности  с   деньгами.   Я
несколько глуповата в этом отношении. Ими всегда занимался Филип, и  как
же он был прав..."
   В этот момент кто-то толкнул мой стул, я подняла голову и моментально
отвлеклась. Толпа мужчин скапливалась у стойки и,  похоже,  намеревалась
существенно перекусить. Афинские бизнесмены,  видимо,  должны  заполнять
пробел между завтраком и обедом чем-нибудь  поддерживающим  силы  лучше,
чем кофе. Были там блюда с русским салатом, очень привлекательные на вид
мясные шарики и зеленая фасоль, плавающая в  масле,  и  много  маленьких
тарелок с картошкой, луком, рыбой, стручками перца  и  еще  полдюжины  с
чем-то  мной  неузнанным.  На  полках  рядами  выстроились  керамические
кувшины, отбрасывающие тень на свежие оливки, и винные бутылки с гордыми
и загадочными именами.
   Я улыбнулась и вернулась к письму.
   "..Но  в  некотором  роде  мне  даже  нравится  здесь  одной.   Пойми
правильно, я не имею в виду тебя! Больше всего на  свете  я  бы  хотела,
чтобы ты была здесь и ради тебя, и ради меня. Но  ты  понимаешь,  что  я
имею в виду, да ведь? Впервые за много лет я путешествую сама по себе  -
чуть не сказала "без намордника" - не думала, что могу получать от  себя
столько удовольствия. Знаешь, я вообще не представляю Филипа здесь,  как
он бродит по историческим местам или позволяет мне  делать  это.  Он  бы
немедленно рванул в Стамбул, Бейрут или даже на Кипр - короче,  в  любое
место, где что-то происходит, не в прошлом, века назад, а сейчас, и даже
если бы там и не было событий, он бы их организовал.
   Это весело, и так было всегда, но незачем даже и писать  об  этом,  я
права, совершенно и абсолютно, я уверена. Все равно бы мы не притерлись,
даже за миллион лет. Самостоятельное путешествие показало это яснее, чем
раньше. Не о чем жалеть, я чувствую облегчение, и  теперь,  может  быть,
сумею быть самой собой.  Все,  поговорили  и  перестали.  Хоть  я  и  на
удивление не приспособлена к жизни, мне интересно. Пробьюсь  как-нибудь.
Но признаю..."
   Я перевернула страницу и потянулась стряхнуть пепел. За  десять  дней
Эгейского солнца бледная полоска от кольца на  загорелом  пальце  начала
исчезать, следы шести долгих лет  пропадают  без  сожаления,  растают  и
приятные воспоминания, и едкое любопытство - была ли Золушка счастлива в
браке...
   "Но признаю, что есть и другая сторона у  Этой  Великой  Эмансипации.
Филип столько лет носил меня по своим замечательным - ты не можешь этого
не признать - волнам, что иногда я чувствую себя выброшенной  на  берег.
Казалось бы, что-нибудь, хоть жалкое подобие  приключения,  могло  бы  и
случиться с относительно молодой женщиной  (двадцать  пять,  это  как?),
слоняющейся в одиночестве в глуши Эллады, но нет! Я  иду  неукротимо  от
храма к храму с путеводителем в руке, бесконечными вечерами пишу заметки
для прекрасной книги, которую давно собираюсь создать, и  убеждаю  себя,
что наслаждаюсь миром и тишиной... Понятно, что это -  обратная  сторона
медали, и я когда-нибудь  привыкну,  и,  если  бы  случилось  что-нибудь
замечательное, интересно, как бы я себя повела - наверняка у  меня  есть
какой-нибудь талант, просто он слабо проявлялся рядом с  его  избытками.
Но, похоже, жизнь не собирается даваться в женские  руки,  нет?  Я,  как
обычно, усядусь писать книгу, которую никогда не  доведу  до  конца.  Со
мной никогда ничего не случается".
   Я положила сигарету и  взяла  ручку.  Лучше  бы  закончить  в  другой
тональности, а то Элизабет, не  дай  бог,  подумает,  что  я  недовольна
расставанием.
   Я написала, жизнерадостно осклабившись: "В целом у меня все хорошо. С
языком трудностей нет. Почти все  немного  говорят  на  французском  или
английском, а я сумела выучить слов шесть на греческом. Но, конечно,  не
без осложнений. Я не слишком хорошо обращалась  с  деньгами,  не  скажу,
чтобы уже разорилась, но вообще-то зря ездила на Крит. Он стоил этого, о
Боги, но жалко, если теперь придется не ехать в Дельфы.  Недопустимо  их
пропускать,  об  этом  даже  подумать  нельзя.  Необходимо  как-то  туда
попасть, но, боюсь, что больше однодневного  путешествия  не  потяну.  В
четверг  туда  идет   туристический   автобус,   видимо,   придется   им
удовольствоваться. Если бы только у меня была машина!  Как  ты  думаешь,
если молиться всем богам сразу?.."
   Рядом кто-то прокашлялся, его тень виновато легла поперек страницы. Я
подняла голову. Это не был  официант,  пытающийся  вытащить  меня  из-за
столика.   Маленький   черненький   мужчина   в   заплатанных   облезлых
хлопчатобумажных брюках и замасленной  голубой  рубашке  глупо  улыбался
из-под неизбежных усов. Штаны он подвязал  веревкой,  но  не  очень  ей,
похоже, доверял, поэтому крепко вцепился в них грязной рукой. Я,  должно
быть, смотрела с холодным удивлением, потому что вид у него  стал  очень
заискивающий, но он не удалился, а заговорил на плохом французском. "Это
про машину в Дельфы". Я глупо посмотрела на собственное письмо. "Что про
машину в Дельфы?" "Вы хотели машину в Дельфы, нет?" Солнце освещало даже
этот угол кафе, выглядывало из-за его спины.
   "Почему. Конечно, да. Но не понимаю, как?.." "Я ее привел".
   Грязная рука,  та  самая,  которая  поддерживала  брюки,  помахала  в
сторону сияющей двери. Мои глаза смущенно последовали за его жестом. Там
действительно существовала машина -  большое  черное  не  слишком  новое
сооружение, припаркованное у края мостовой.
   "Послушайте, я не понимаю!.."
   "Вот! - С усмешкой он выудил ключ от автомобиля из кармана и  покачал
им над столом. - Вот это. Это - дело жизни и смерти, я понимаю это - да,
совершенно. Поэтому иду как могу быстро..."
   Я начала слегка задыхаться.
   "Не имею ни малейшего понятия, о чем Вы говорите"
   Усмешка сменилась выражением живой озабоченности.
   "Опоздал. Знаю. Виноват. Мадмуазель простит меня? Она успеет.  Машина
выглядит не слишком, но  она  хорошая,  да,  очень  хорошая  вещь.  Если
мадмуазель..."
   "Послушайте, - сказала я терпеливо, - я  не  хочу  машину.  Извините,
если ввела Вас в заблуждение, но не могу ее нанять. Видите ли..."
   "Но мадмуазель сказала, что желает машину!"
   "Знаю. Извините. Но дело в том, что..."
   "И мадмуазель сказала, что это - дело жизни и смерти!"
   "Мадмуа... я не говорила. Вы это сказали. Боюсь, что  не  хочу  Вашей
машины, мсье. Простите, но не надо мне ее"
   "Но мадмуазель..."
   Я сказала прямо: "У меня нет денег".  Его  лицо  немедленно  осветила
очень белозубая и откровенно привлекательная улыбка.
   "Деньги! - произнес он пренебрежительно. - Мы не говорим  о  деньгах!
Кроме того, - добавил он с редкой простотой, - все уже оплачено".
   "Оплачено?"
   "Но да. Мадмуазель заплатила раньше".
   Я вздохнула на три четверти с облегчением. Это все же  не  колдовство
или вмешательство греческих ироничных богов. Он  просто  ошибся.  "Очень
жаль. Недоразумение. Это не мой автомобиль. Я его  вовсе  не  нанимала".
Ключ  на  секунду  перестал  раскачиваться,  но   затем   завертелся   с
нерастраченной силой.
   "Это не та машина, которую мадмуазель видела, нет,  та  была  плохая,
дрянная. Она имела - как это сказать? - трещину, через которую  выходила
вода".
   "Течь. Но..."
   "Течь. Вот почему я опоздал,  но  мы  нашли  эту  машину,  Да,  такую
хорошую. Поскольку мадмуазель сказала, что это такое срочное дело, чтобы
мсье Саймон в Дельфах получил транспорт быстро. Едете сейчас, приезжаете
в Дельфы через три, четыре, - он оценил меня взглядом. -
   Может быть, пять часов? И тогда, возможно, все будет  хорошо  с  мсье
Саймоном и этим делом жизни и..."
   "Смерти, - закончила я. - Да, понимаю. Но факт остается фактом  -  не
имею ни малейшего понятия, о чем Вы  рассказываете!  Произошла  какая-то
ошибка, извините, это не я просила автомобиль. Я  так  поняла,  что  эта
девушка Саймона должна в этом кафе получить машину... Я, правда, не вижу
сейчас никого подходящего..."
   Он заговорил быстро, очень быстро. Я потом поняла, что до него  дошла
дай  бог  половина  моего  быстрого  французского,  и  он  зацепился  за
единственную фразу, имевшую для него какой-то смысл. Ключ будто жег  ему
палец, вертелся и пытался соскочить.
   "Это кафе. Молодая леди одна.  Десять  тридцать.  Но  я  опоздал.  Вы
девушка Саймона, да?"
   Светло-коричневый бестолковый взгляд сделал его настолько похожим  на
обезьянку, что я  перестала  задыхаться,  улыбнулась  и  сказала,  мотая
головой, одно из шести известных мне греческих слов. "Нэ, - произнесла я
как можно убедительнее, - нэ, нэ". Я засмеялась и  протянула  ему  пачку
сигарет. "Извините за путаницу. Закурите".
   Курение  оказалось  волшебным  лекарством  от  всех   проблем.   Лицо
разгладилось, вспыхнула живая улыбка, ключ со  звоном  шлепнулся  передо
мной, а рука, державшая штаны, потянулась за сигаретой.
   "Спасибо,  мадмуазель.  Это  хорошая  машина,  мадмуазель.  Приятного
путешествия".
   Я в это время искала  спички,  поэтому  поняла  его  пламенную  речь,
только подняв голову. Но было уже слишком поздно. Он ушел, промелькнув в
толпе у двери, как выпущенная на свободу гончая, и исчез с  тремя  моими
сигаретами. Но ключ лежал на столе, а черный  автомобиль  ярко  освещало
солнце. Только тогда, идиотически разглядывая ключ, машину  и  солнечный
блик на скатерти, где только что была  тень,  я  поняла,  что  выпендреж
дорого мне обошелся. По-гречески "нэ" значит "да".
   Конечно, я за ним побежала. Толпа волновалась и ходила ходуном, нигде
не виднелось ни малейшего следа обод-ранжого  вестника  богов.  Официант
испуганно бросился за мной, готовый схватить, когда я попытаюсь смыться,
не заплатив. Я его проигнорировала и честно металась в  равные  стороны.
Когда он озверел достаточно, чтобы тащить меня к столику и счету  силой,
я сдалась. Пошла  в  свой  угол,  взяла  ключ,  взволнованно  улыбнулась
напряженному официанту, который не говорил по-английски, и направилась к
владельцу кафе.
   Я  распихивала  мужчин  плечами  и   локтями,   нервно   приговаривая
"паракало", что, кажется,  значит  "пожалуйста".  В  любом  случае  меня
пропускали.
   "Паракало, кирие..."
   Хозяин  посмотрел  тревожным  влажным  взглядом  из-за  кучи  жареной
картошки и безошибочно меня оценил.
   "Мисс?"
   "Кирие, у меня трудности. Случилась  странная  вещь.  Мужчина  привел
машину, видите, за голубыми столиками, чтобы передать ее кому-то в кафе.
По ошибке он решил, что это я ее наняла. Он  думает,  что  я  повезу  ее
кому-то в Дельфы. Но я ничего про это не знаю, кирие, ужасная ошибка,  и
не понимаю, что делать!"
   Он щедро ляпнул соусом на помидоры, подтолкнул их к крупному мужчине,
сидевшему на маленьком стуле у стойки, и провел рукой по бровям.
   "Вы хотите, чтобы я объяснил? Где он?"
   "В этом и беда, кирие! Он ушел. Оставил ключ и убежал. Я пыталась его
поймать, но он исчез. Может  Вы  знаете,  кто  здесь  должен  был  ждать
машину?"
   "Нет, ничего не знаю". Он взял большой половник, что-то  помешал  под
прилавком и еще раз посмотрел на улицу.
   "Ничего. Для кого машина?"
   "Месье, я же говорю, что неизвестно..."
   "Вы сказали, ее нужно отвести куда-то, в Дельфы, кажется, кому?"
   "О да, мистеру Саймону".
   Он  зачерпнул  ложкой  немного  смеси,  влил  в  тарелку,  вручил  ее
распаренному официанту и пожал плечами: "В Дельфах? Не слышал  о  таком.
Может, кто-нибудь знает здесь его или машину. Минуточку, я спрошу".
   Он сказал что-то по-гречески мужчинам у стойки и стал на  четыре-пять
минут  центром   оживленной   страстной   дискуссии,   охватившей   всех
посетителей  мужского   рода   и   породившей   следующую   беспредельно
доброжелательную  информацию.  Никто  не  видел  маленького  человека  с
ключом, не знает машины, никогда не слышал  о  мсье  Саймоне  в  Дельфах
(хотя один человек был жителем Криссы в нескольких километрах от Дельф),
не допускал, что кому-нибудь в Дельфах может взбрести в голову  нанимать
машину в Афинах, и (в конце концов) ни один нормальный человек  ее  туда
не поведет. "Хотя, - промолвил обитатель  Криссы  с  набитым  креветками
ртом, - если Саймон - английский  турист,  это  все  объясняет".  Он  не
расшифровал почему, просто улыбнулся с огромной добротой и  очарованием,
но я поняла, что он имел в виду.
   Я сказала виновато: "Понимаю, что это звучит безумно, кирие,  но  мне
кажется, что я обязана что-то сделать. Человек с ключом сказал, что  это
- дело жизни и смерти".
   Грек поднял брови, потом пожал плечами, ясно  и  однозначно  показав,
что дела жизни и  смерти  происходят  в  Афинах  ежеминутно,  улыбнулся:
"Замечательное приключение, мадмуазель", - и отвернулся. Я задумчиво его
разглядывала минуту-другую. "Да, - сказала я медленно. - Да..."
   Хозяин с трудом выковыривал оливки  из  очень  красивого  кувшинчика.
Напряженная торговля  и  жара  явно  начали  преодолевать  его  афинские
хорошие манеры и терпение, поэтому я мило улыбнулась.
   "Спасибо за доброту, кирие. Стыдно Вас беспокоить. Мне  кажется,  что
если  дело  действительно  срочное,  человек,  которому  нужна   машина,
обязательно придет за ней".
   "Хотите оставить ключ?  Я  возьму  его,  и  Вам  не  придется  больше
беспокоиться. Нет, это удовольствие, уверяю".
   "Пока  не  буду  Вас  утруждать,  спасибо.  Должна  признаться,  -  я
рассмеялась, - что любопытна. Подожду здесь немножко и, если эта девушка
придет, отдам ключ сама".
   И к его облегчению