пятого". "Хорошо, что  они
не разбились. Бедная фрау Бекер. Льюис уверен, что она ничего про это не
знает, тем более она будет страдать, лишившись мужа на время".
   "А блюда - навсегда". ''Что-то в этом есть. Ой, трава мокрая.  Ужасно
холодно, да?"
   "Ну и что? Арчи Гудвину все нипочем".
   "Ты-то спал хоть немножко!"
   "Это точно. Тяжело тебе пришлось на крыше".
   "Значит, не признаешь, что тебе пришлось  тяжело,  когда  Шандор  дал
тебе в конюшне по башке? Слушай, пожалуйста, не иди  так  быстро!  Трава
скользкая, камни торчат, а ты несешь эту штуку! - Эта штука  -  пистолет
венгра,  с  которым  ребенок  обращался  с   жуткой   и   восхитительной
небрежностью. - Надеюсь, ты в них разбираешься?"
   Он хмыкнул:
   "Да это все очень просто. Это, между  прочим,  очень  даже  маленькая
штучка. У моего деда был старый люгер, остался с первой войны. Я  с  ним
охотился на кроликов. Ни разу не попал.  Не  представляешь,  как  трудно
стрелять  кроликов  из  люгера.  Практически  невозможно.  Мои  руки  не
запятнаны кровью, но если дело так пойдет,  я  ни  за  что  не  отвечаю.
Скажи, что за скандал? Зачем он жег его руку? Хотел напугать и заставить
говорить?"
   "Нет. Это было личное дело".
   "Да, помню, он говорил. Ты имеешь в виду, что они поругались в  цирке
или где-то еще?"
   Я мотнула головой: "Шандор ударил меня". "Понял".
   Я увидела, что его восхищение Льюисом переросло в идолопоклонство.  Я
смиренно подумала, что мужчины  влачат  существование  на  необыкновенно
примитивном уровне. А я не придираюсь.  В  тот  момент  я  на  это  тоже
реагировала достаточно примитивно, это мне только теперь стыдно.
   "В любом случае,  делу  это  помогло.  Информация  сыпалась  из  него
горохом. Ты чего-нибудь поняла?"
   "Нет, - сказала я. Поскольку разговор включал Бекеров, Льюис  говорил
по-немецки. - Расскажешь?"
   И вот мы шли через сырую серость, и он мне  все  пересказывал.  Самое
важное я уже знала - что Шандор спрятал наркотики по дороге на  горе,  в
том месте, где мы с Льюисом срезали  путь.  Он  пришел  в  гостиницу  за
несколько минут  до  нас  и  еще  только  рассказывал  Бекеру  про  свои
приключения, когда мы  появились  под  окном.  И  Льюис  успел  услышать
телефонный номер в Вене. Никаких трудностей с Балогом  действительно  не
было. Он не только боялся Льюиса, но и надеялся на смягчение  приговора,
а Бекер брал  с  него  пример.  Сначала  он  пытался  заставить  Шандора
замолчать, но когда понял, что все и так  ясно,  передумал.  И  из  него
полезли факты и имена. Они, конечно, знали не все, но полиция  наверняка
что-нибудь найдет, когда перевернет гостиницу вверх дном, и номер в Вене
что-нибудь  даст.  Они,  конечно,  там   могли   забеспокоиться,   когда
заказанный разговор не состоялся, но вряд ли они готовы сняться с  места
со скоростью кочевых арабов, а Интерпол на руку скор.  В  любом  случае,
Интерполу уже хватит  данных,  чтобы  нарушить  эту  сеть.  Бели  Шандор
передавал товар через Югославию в Венгрию, уже можно нащупать  и  другой
конец. Во всяком случае, так думает Льюис.
   А  чудно  Тим  со  мной  разговаривал.  Не  то  чтобы   свысока   или
по-опекунски,  и  не  слишком  он  важничал,  но  я  безошибочно   узнаю
интонацию,  присущую  даже  наилучшим  мужчинам,  когда  они   позволяют
женщинам лицезреть отблеск прекрасного Мужского Мира. Тимоти  вступил  в
их клуб.
   Я сказала крайне неуместно: "А теперь, ради бога,  давай  искать  это
дерево".
   "Одинокая сосна в промежутке между тоннелями. Это так же здорово, как
одноногий хромой китаец. Да  найдем  наверняка.  Вот  и  опять  железная
дорога".
   Мы на огромной скорости пересекли скалу, поросшую травой, до  первого
завитка дороги. Теперь она шла на четверть мили направо, а  потом  опять
поворачивала в бледных скалах где-то на полторы сотни ярдов внизу. Кусты
стояли, как привидения, мы промокли до колен, на камнях росли фиолетовые
цветы, в любом другом случае я бы ради них свернула с пути, но сейчас  я
на них даже иногда наступала. Я  неслась  по  горе,  озабоченная  только
скоростью.
   Мы добрались до следующего витка и понеслись  дальше  по  альпийскому
лугу.  Солнце  поднималось,  все   краски   делались   ярче,   появились
можжевельник и рододендроны, а иногда в  ложбинах  показывалась  высокая
трава с чертополохом. Впереди Тимоти споткнулся, завертелся, как гончая,
потерявшая след, и остановился. Я приблизилась.
   "Что случилось?"
   "Никаких признаков железной дороги. Она же должна здесь  быть?  Вдруг
мы заблудились? Когда она повернула  налево,  она,  наверное,  пошла  на
другую сторону горы, а здесь все так похоже... И не видно далеко... Если
бы увидеть внизу деревню и озеро, было бы намного лучше. Поищем рельсы?"
   "Конечно, нет. Мы не могли заблудиться. Смотри вниз.  Видишь  дерево?
Сухое и с раздвоенной верхушкой. Как раз такое он и описывал. Может, это
то самое? Лети!"
   Он схватил меня за руку на бегу:
   "А железная дорога?"
   "Ты что не понял? Между двумя тоннелями! Давай, давай!"
   Так все и было. Сосна стояла у невысокой скалы, а в пятнадцати  футах
от ее корней бежали рельсы, примерно в семидесяти футах виднелась пещера
тоннеля. Скоро мы поняли, что до сосны не так уж и легко добраться, даже
со скалы. Шестидюймовой ширины тропинка, проложенная очень атлетическими
козами, вилась себе вниз. С нее нужно было слезть, ухватиться за ветку и
на весу дотянуться до очевидного  тайника  -  дыркз  в  основном  стволе
высоко над землей.
   "Для Шандора это, наверное, плевое дело, -  сказал  Тимоти.  -  Давай
попробую я, а ты иди к подножию, и я буду кидать в тебя пакеты".
   "Если они там".
   "Если они там", - согласился он и встал ногой на один из корней, а  я
спустилась по козьей тропе на тропинку.
   Они там были. Тим раскачиваясь, как  обезьяна,  издал  неприглушенный
триумфальный вопль.
   "Чувствую! Вижу! Один, два... Все семь! Вот чего не  люблю,  так  это
совать руку в дупло. Меня укусит белка".
   "Если Льюис прав, странно, что сами пакеты не кусаются. Можешь кидать
их мне по одному?"
   "Запросто!"
   И первый полетел. Хорошо так все упаковано и запечатано, на несколько
сотен фунтов мечтаний и смерти. Я сунула его в карман.
   "Следующий, пожалуйста".
   Половину пакетов я рассовала по карманам, половину оставила Тиму.
   "Все, - сказал Тим, - слезаю".
   Это случилось, когда он перелезал с корней дерева на козью тропу. Или
что-то отломалось, или подметка соскользнула с камня, но он полетел вниз
ногами вперед. Он упал бы  на  острые  камни,  но  как-то  извернулся  в
воздухе и свалился прямо на рельс. Приземлился  он  уже  не  контролируя
себя, ноги скользили в разные  стороны,  левой  он  сильно  ударился  об
гладкую рельсу, а правая пролетела мимо прямо на центральную, с зубьями,
и с резким криком боли он распростерся передо мной на пакетах, которые я
для него отложила. Я опустилась на колени.
   Он не пытался подняться, а казался пришпиленным к рельсам лицом вниз.
Он тяжело со всхлипами дышал.
   "Я сломал ногу".
   "Сейчас посмотрим. Ой, Тим!.."
   Правая нога. От сильного удара она плотно  подлезла  под  центральную
рельсу, ботинок там застрял, а нога извернулась под ужасным углом.
   "Терпи, я попробую ее вытащить".
   Но ботинок застрял напрочь, и,  хотя  Тим  не  издавал  ни  звука,  я
боялась, что сделаю ему еще хуже.
   "Попробуем снять ботинок. - Шнурки, конечно, перепутались и слиплись.
- Надо перерезать, у тебя есть нож?"
   "Что?"
   Он был очень бледный, с каплями пота на лице.  Казалось,  он  вот-вот
потеряет сознание.
   "Нож. Перочинный нож".
   Он покачал головой: "Извини".
   Я закусила губу и принялась за шнурки.  Нога  быстро  отекала.  Через
минуту я сдалась. Скоро будет  невозможно  снять  ботинок,  не  разрезая
кожи. Я нашла острый камень, но все равно ничего не вышло.
   "Попробую отрыть гравий снизу, может, так получится".
   Но рельса покоилась на твердой скале.  Ничего  сделать  нельзя.  Нога
сломана и боль его ужасна.
   Единственный выход подсказал Тимоти.
   "Оставь ее в покое. Ты не можешь сама.  Иди  за  помощью.  Я  буду  в
порядке. Честно. И Льюис сейчас важнее. Иди. Даже если ты меня вытащишь,
ты не спустишь меня с горы. Пошла. Больше делать  нечего.  Иди  звонить.
Возьми пистолет".
   Я пихнула пистолет в его руку.
   "Мне не нужен, я лучше тебе оставлю. Я пошла, я быстро".
   "Наркотики лучше возьми. Не очень-то мне нравится лежать на них, даже
с пистолетом. Удачи!"
   Он сумел улыбнуться. И я помчалась.
   Когда я добежала до первых деревьев, взошло солнце. Я пронеслась мимо
джипа по дороге в лес. "Мерседес" на месте. Под маленьким  камнем  ключ.
Влезла в машину, бросила куртку с набитыми карманами на заднее  сиденье,
завела мотор и покатилась вниз.  Тяжелая  машина,  я  такой  никогда  не
водила,   крутые   повороты.   Я   очень   старалась   не   спешить,   а
сконцентрироваться на этой жуткой дороге. Что случится, если  кто-нибудь
едет навстречу, даже не представляю... Но по крайней  мере  день.  Яркое
солнце. Я опустила окно  и  впустила  сладкий  воздух.  Птицы  поют  как
сумасшедшие, будто весна. Мое настроение  постепенно  улучшалось,  скоро
все закончится. Дорога повернула, и я  увидела  внизу  зеленое  подножие
горы и озеро. Из трубы дома поднимался дым, а еще ниже  еще  один  столб
дыма, на этот раз черный, валил из  какой-нибудь  фабрики.  Такое  ясное
пасторальное утро, никаких ужасов не бывает. Мне только и надо добраться
до отеля. Они уже проснулись, встали,  говорят  по-английски,  там  есть
телефон...
   Я осторожно повернула последний раз и  выехала  на  последний  прямой
отрезок дороги, подкатила к станции железной дороги. Ворота станции были
открыты и мужчина в голубом подметал платформу между миниатюрной  кассой
и поездом-игрушечкой с тремя вагонами. Там, наверное, есть  телефон.  Он
меня увидел, остановился и поднял голову.
   "Извините,  вы  говорите  по-английски?"  Он  приложил  руку  к  уху,
наклонился, положил метлу и пошел к машине.  Разрываясь  между  желанием
немедленно  ехать  дальше,  не  теряя  времени,  и  использовать  первый
доступный телефон, я открыла дверь, и выскочила ему навстречу.
   "Извините, вы говорите по-английски?"  Кажется,  он  сказал  нет,  во
всяком случае, быстро забормотал что-то по-немецки, но я уже не слушала.
   На маленькой станции было две платформы. У одной стоял поезд,  другая
была пуста. От нее отходили в лес рельсы, а по ним к деревьям  двигалась
колонна густого черного дыма, и я начала понимать...
   Я повернула маленького человечка и показала вверх: "Там! Это!  Поезд?
Поезд?"
   Старичок с висячими усами и водянистыми голубыми  глазами  смотрел  в
полном изумлении и непонимании. Я показала на стоящий поезд, на дым,  на
рельсы в отчаянной пантомиме и показала на часы:
   "Поезд... первый поезд... семь часов... sieben uhr... поезд... ушел?"
   Он показал на стену  позади.  Станционные  часы  показывали  половину
шестого. На меня обрушился новый поток немецкого. Но  я  поняла.  Черный
дым двигался медленно но постоянно вверх  между  деревьями,  а  скоро  я
увидела сам поезд, такой же, как на станции, но только с одним  вагоном,
даже не вагоном, что-то вроде тележки. Рядом со мной старик сказал:
   "Gasthaus... cafe", - и опять принялся за пантомиму, включающую поезд
у платформы. На чистейшем английском он бы не объяснил лучше.
   Расписание  включало   только   поезда   для   туристов,   и   первый
действительно шел в семь. С какой бы стати  кому-то  мне  сообщать,  что
поезд отвозил припасы для ресторана в  половину  шестого.  Немецкий  или
нет, телефон тут не поможет. Старичок продолжал говорить, добрый и очень
довольный такой ранней аудиторией, но я сказала: "Спасибо", - и оставила
его...
   Слава богу, было, где развернуться. "Мерседес" полетел, как бумеранг,
я мчалась по гнусной маленькой дороге небрежно, как по Strada del Sol.

21

   По крайней мере, ехать вверх  немного  легче,  чем  спускаться  вниз.
Когда я спускалась, я не видела  ничего,  кроме  поверхности  дороги,  а
ночью было темно, и я возилась с картой и фонариком.  Теперь,  пока  моя
огромная машина ракетой летела к небесам, я отчаянно пыталась вспомнить,
как расположены относительно друг друга дорога  и  рельсы.  Насколько  я
помнила, они соединялись только в двух местах. За несколько поворотов до
станции они шли ярдов сто параллельно, а потом поезд поворачивал налево,
а дорога - направо по краю леса. Второе место  -  конец  дороги.  И  это
будет мой последний шанс.
   Рассуждая хладнокровно, никакой надежды не  было,  но  я  не  думала,
выкинула из головы, что будет, если я ошибусь с этой тяжелой машиной  на
резких поворотах. Она была такая тяжелая, а дорога такая плохая,  что  я
не могла отпустить руку, чтобы переключить скорость, и шла все время  на
второй и заранее простилась с шинами и краской. Потом мы обнаружили, что
я ее два раза очень сильно оцарапала, но где, не помню, не  заметила.  Я
просто ехала как могла быстрее и  пыталась  вспомнить,  когда  же  будет
железная дорога. На пятом или шестом повороте я увидела  прямой  отрезок
сияющего железнодорожного пути, а в конце его - исчезающий столб черного
дыма.
   Я нажала на газ. Мелькающие тени слились. Рядом бежали пустые рельсы,
впереди виднелся поезд. Он ехал медленно по  крутому  склону,  я  видела
крышу тележки, двух человек в кабине. Один наклонился вперед  и  смотрел
на дорогу, другой внимательно рассматривал что-то вроде бутылки пива.  Я
начала сигналить. Это большое достоинство  "Мерседеса",  он  гудит,  как
землетрясение. Поезд  и  сам,  наверное,  шумит,  но  мой  вопль  просто
расколол лес надвое. Мужчины удивленно оглянулись, Я высунулась из  окна
и замахала, закричала самое подходящее, по моему мнению немецкое  слово:
"Achtungl Achtung!"
   Через несколько секунд агонии я увидела, что один мужчина -  водитель
- протянул руку вроде к  тормозу.  Еще  несколько  ярдов  и  моя  дорога
оторвется от рельсов. Я нажала  на  тормоз  и  высунулась  еще  сильнее.
Машинист нашел то, что искал и  потянул.  Вверх  поднялась  струя  пара.
Поезд издал длинное и приветливое ту-туу. Другой  мужчина  приветственно
поднял бутылку пива. Поезд издал последний гудок и скрылся за лесом.
   Почему я  не  слетела  с  дороги,  даже  и  не  знаю.  Как-то  сумела
развернуться. У меня оставался один шанс, и даже в  ярости  я  понимала,
что вполне реальный. Даже хотя  мне  надо  проехать  больше,  "Мерседес"
движется намного  быстрее  поезда  и  может  добраться  до  него,  чтобы
остановить вовремя... Он просто обязан. Это моя попытка заставила  поезд
сообщить Тимоти о своем приближении и, как  бы  он  себя  ни  чувствовал
раньше, теперь ему явно еще хуже, в ловушке.
   С каждым ярдом и поворотом я все больше  привыкала  к  машине,  склон
делался не таким крутым, а повороты все просторнее. Понятия не  имею  на
какой скорости я ехала, но гора неслась  мимо  меня  длинной  лентой  из
светотени, а потом неожиданно я повернула последний раз  и  передо  мной
был домик и сияющие пути.  Я  не  видела  поезда.  "Мерседес"  прожужжал
пчелой, зашипел шинами и пружинами и  замер.  Я  выскочила  и  побежала.
Успела. Ниже появился дым, примерно в четверти мили, поезд солидно и  не
возбужденно карабкался вверх. Они меня, конечно, еще  не  видели,  и  не
увидят, пока не выедут из-под деревьев в пятидесяти ярдах. Я  надеялась,
что увидят, может, опять нажать на гудок или помахать чем-нибудь... если
бы у меня было что-нибудь красное... Но я уже видела, как они  реагируют
на сигнал. И на меня.  Жизнерадостные  мужчины  машут  в  ответ  и  едут
дальше, исчезают за поворотом...
   Красные задние фары, это, по крайней  мере,  у  "Мерседеса"  есть.  Я
побежала к машине. Когда я влезла  внутрь  и  захлопнула  дверь,  облако
черного дыма вырвалось  из-за  деревьев  слева  и  я  увидела  поезд.  Я
включила фары и поехала на пути с максимальной скоростью.  Когда  колесо
врезалось в рельсу, я думала она сломается,  но  "Мерседес"  подпрыгнул,
перевалился через первую рельсу и развернулся всеми  сверкающими  огнями
прямо к приближающемуся поезду. Для гарантии я со  всех  сил  нажала  на
сигнал, а другой рукой ухватилась за дверь. Подпущу их на двадцать  пять
ярдов и выскочу, как кролик-паникер. Если они не увидят машину,  то  мне
ее не спасти, но я не думаю, чтобы поезд  совсем  сломался,  он  на  вид
очень крепкий и, наверное, переживет столкновение. И что это я подумала,
что он едет медленно? Он несся вверх по  горе  со  скоростью  экспресса.
Черный дым вырывался вверх и расползался в  стороны.  Его  мотор  тяжело
дышал и бился так  же  громко,  как  мой  гудок.  Тридцать  пять  ярдов.
Тридцать. Кажется, кричат. Я отпустила гудок и рванулась к двери.
   Зазвенел колокол, мотор засвистел, я выскочила и побежала. С  ужасным
скрипом тормозов,  гудением  и  потоком  злобных  криков  Огненный  Илия
остановился в семи ярдах от "Мерседеса". Двое мужчин выскочили из кабины
и пошли ко мне. Третий - у них и  охранник  оказался  -  встал  рядом  с
вагоном. Второй машинист все еще держал бутылку пива, но на этот раз как
смертельное  оружие,  которое,  судя  по  лицу,  он  был  вполне   готов
использовать. Они начали  говорить  одновременно,  то  есть  кричать  на
разъяренном немецком - на этом языке очень здорово получается  ругаться.
Полминуты, даже если бы я была родом из Австрии, я не смогла бы вставить
ни слова. Стояла беспомощная перед бурей,  вытянув  руки  вперед,  чтобы
защититься от бутылки. В конце концов возникла  пауза,  после  какого-то
громкого вопроса, из которого  я  не  поняла  ни  слова,  но  смысл  был
безусловно ясен.
   Я сказала отчаянно:
   "Извините. Извините, но я должна была это сделать. На линии  мальчик,
на линии выше, мальчик, молодой человек... Junge на Eisenbahn. Я  должна
была вас остановить. Он ранен. Пожалуйста, извините".
   Человек с бутылкой пива повернулся к своему соседу. Это  был  большой
мужчина в грязной серой рубашке, старых серых  штанах  и  мягкой  кепке,
машинист.
   "Was meint Sie?"
   Машинист сказал ему несколько фраз  и  произнес  с  жутким  акцентом,
который бы я не променяла на лучшие стихи в наилучшем исполнении:
   "Или ты сходить с ума? Нет молодой на этой линия. Есть  только  линия
авто. И почему? Я спросить - почему?"
   "Ой, Вы говорите по-английски! Слава  богу!  Послушайте,  mein  Herr,
извините, но я должна была остановить поезд..."
   "Остановила, но опасно. Это я полиции скажу. Мой брат -  полицейский,
с тобой об этом говорить. За это надо платить. Герр директор..."
   "Да, знаю. Конечно, заплачу. Но послушайте, это важно, нужна помощь".
   И вдруг он перешел на мою  сторону.  Первая  реакция  шока  и  злости
прошла, и он увидел на моем лице синяки, следы ночных мучений и  тревогу
за Тимоти. Вместо большого  злобного  быка  передо  мной  стоял  крупный
человек с добрыми голубыми глазами.
   "Веда? Какая беда? Почему ты мой поезд остановить?"
   "Там молодой человек, мой друг, он упал на рельсы и сломал ногу. -  Я
со всех сил помогала себе жестами. - Он не  может  двигаться.  Я  должна
была вас остановить. Понимаете? Скажите, вы понимаете?"
   "Да понимаю. Этот молодой человек широкий?"
   "Не очень, даже довольно худой... То есть вы про что?"
   "Широкий.   Наверное,   не   правильное   слово.   По-немецки   weit,
по-английски wide? Он широкий отсюда?"
   "А, далеко, far. He очень, между двумя тоннелями..."
   Как, черт возьми, пантомимой изобразить тоннель? Я попыталась,  и  он
вроде понял, или решил, что потом поймет, а пока надо действовать.
   "Покажешь. Мы теперь машину снять".
   Этим трем мужчинам было совсем  нетрудно  поднять  "Мерседес".  Я  не
пыталась им помочь. Я просто села и тупо смотрела, как они его  ворочают
и убирают с рельсов. Потом, как мешок, они  втащили  меня  в  кабину,  и
извергая жуткий дым, мы поехали вперед.
   Думаю в каком-то  возрасте