необязательно есть то, что не хочется, так ведь?
     Я наклонилась, взяла с подноса вилку, выудила ею из супа бабкин перстень, окунула его в стакан с водой и вытерла лежавшей здесь же салфеткой. Почувствовав воцарившуюся тишину, я подняла глаза.
     Когда Халида заговорила, мне стало ясно, что что-то всерьез вывело ее из себя.
     - Вы отказываетесь от еды?
     - О, у меня есть все, что только душе угодно, но какой же пленник станет отказываться от пищи? Сейчас же с меня хватит хлеба и сыра. Спасибо за перстень. - Я нацепила его на палец.
     - А суп как же? Перстень был чистый... он...
     - Не сомневаюсь. И я бы не сорвалась на грубость, моя гордая красавица, если бы ты не назвала меня сучьей дочерью. Даже не в этом дело - собак я люблю, - просто за мамочку обидно. Нет, Халида, супа, я не хочу.
     Похоже, она уловила только начальную и конечную фразы.
     - Тогда я принесу вам другой... точно такой же, пожалуйста...
     Я удивленно глянула на нее, а затем уставилась во все глаза. Взять хотя бы то, что она вот так вдруг принялась заботиться обо мне; что же до последнего ее замечания, то в нем и вовсе прозвучали молящие, почти отчаянные интонации.
     - Ну конечно же, я принесу еще, другой... Это нетрудно. А то они с минуты на минуту начнут грузить ящики, тогда вас выведут отсюда, запрут вместе с вашим мужчиной, так что пока есть время, надо покушать. Ну, пожалуйста!
     Было во всей ее горячности что-то униженное, жалкое: безвольно поникшие плечи, наклон подбородка, взмах рук с обращенными кверху ладонями, - что лучше любых документальных свидетельств говорило о поколениях жизни в рабстве и под плетью.
     - Очень мило с твоей стороны, но в этом и правда нет никакой необходимости, - моя реакция, как я заметила с некоторым угрюмым презрением к самой себе, также оказалась вполне естественной и предсказуемой.
     Пока Халида держалась высокомерно, я сердилась и вела себя грубо; однако стоило девушке занять подобающее ей место, и я тут же снизошла до холодной учтивости:
     - Спасибо, - с некоторым усилием над собой проговорила я, - супа не надо. Хватит и сыра с хлебом.
     - Тогда я унесу все назад, просто чтобы...
     - Нет-нет, не беспокойся. Но я бы хотела, чтобы ты сейчас же пошла к доктору Грэфтону...
     Фразу я закончить не успела. Мы обе достаточно приблизились друг к другу: она - чтобы взять чашку с супом, я - чтобы остановить ее жест, и на мгновение наши глаза встретились - сейчас их разделяло всего несколько дюймов.
     Я резко протянула руку и прежде, чем она взяла чашку, схватила ее за запястье. По выражению лица Халиды и едва уловимому вздоху я поняла - о ужас! - что моя догадка оказалась верной.
     - Что здесь? - требовательным голосом спросила я, указывая на чашку.
     - Позвольте мне уйти!
     - Что здесь?
     - Ничего! Это хороший суп, я сама его готовила...
     - Не сомневаюсь. И что же ты в него подложила? Какую-нибудь очередную cannabis indica <Индийская конопля (лат.).>, чтобы утихомирить меня, или на сей раз нечто похлеще?
     - Я не понимаю, о чем вы говорите? Повторяю вам, я ничего туда не клала! Куры, специи, овощи, немного зарафана и...
     - И сверху пару-другую капелек яда?
     Она отшатнулась. Я отпустила ее и встала. Мы с ней были примерно одного роста, но сейчас я чувствовала, что выше ее, преисполненная холодного, презрительного негодования. Есть в подобном натиске что-то не столько пугающее, сколько вызывающее бешенство. Такая реакция свидетельствует о том, что попытка провалилась, угроза миновала, отчего чувство облегчения потенциальной жертвы внезапно трансформируется в презрение и к самому отравителю, и к тому гнусному способу, которым он намеревался совершить свое черное дело.
     - Итак? - довольно мягко спросила я.
     - Нет, нет, это не так! Нет! Неужели можно быть такой глупой, чтобы предположить подобное? Яд! Да где я возьму яд?
     - Что такое? - раздался у нее за спиной резкий, напряженный голос Генри Грэфтона. - Кто здесь говорит о яде?
     Она быстро обернулась, взглянула на него, ее руки взметнулись, словно желая оттолкнуть его, а тело застыло в той прекрасной позе изогнутого лука, которую можно часто видеть в резных статуэтках из слоновой кости, изображающих японок. Рот Халиды приоткрылся, язык лихорадочно облизнул губы, но из груди не вырывалось ни звука.
     Взгляд Грэфтона сместился в мою сторону.
     - Мне кажется, - произнесла я, - что это милое создание что-то подложило в суп и не желает в этом признаваться. А может, она всего лишь исполняла ваше распоряжение?
     - Не говорите глупостей, - коротко проговорил он. Я подняла брови:
     - Что, наркотик можно, а яд - нет? Ну да, клятва Гиппократа... Может, она хоть вам скажет, что именно подсыпала и зачем. Или вы захватите суп с собой и подвергнете его анализу в одной из своих лабораторий?
     Он скользнул по мне взглядом, после чего уставился на поднос:
     - Вы уже пробовали суп? - наконец спросил он.
     - Нет, поскольку в противном случае уже корчилась бы на полу.
     - Так откуда же вы знаете, что туда что-то подмешано?
     - Я не знаю, просто догадываюсь. Халида проявила слишком уж явную заинтересованность в том, чтобы я его отведала, хотя до настоящего времени не выказывала особой заботы о моем здоровье. Она случайно попала перстнем в чашку с супом, а когда я сказала, что не хочу его есть, страшно расстроилась. Тогда мне все стало ясно. Не спрашивайте почему, но я готова на что угодно поспорить, что это так, и не говорите, что сами думаете иначе. Да вы только посмотрите на нее. Что же до того, где она взяла отраву, то разве не находятся в ее полном распоряжении все те снадобья, которыми пользовалась моя бабка? Сами ее спросите, - я кивнула в сторону молчащей девушки, - спросите эту маленькую мисс Борджиа. Может, она хоть вам признается.
     Задолго до того как я закончила свою речь, его внимание переключилось на Халиду: черные, похожие на маслины глаза пылали мертвящим огнем. Я почувствовала мимолетное облегчение оттого, что, несмотря на многочисленные тревоги и волнения этой ночи, у него достало времени и желания отнестись к этой проблеме всерьез. Косвенно это свидетельствовало о том, что он действительно не намеревался причинять ни мне, ни Чарльзу серьезного вреда.
     Однако выражение глаз Грэфтона, устремленных на девушку, и ее собственный явный ужас немало поразили меня. Она крепко вцепилась обеими руками в основание горла, сжимая нежный шелк платья так, словно ее мучило удушье.
     - Это правда? - спросил он ее.
     Халида покачала головой, потом словно вспомнила, что у нее есть еще и голос:
     - Это ложь, ложь! Зачем мне отравлять ее? В супе ничего нет, только мясо, лук, приправа, зафаран...
     - Ну что ж, - сказал Грэфтон, - тогда ты не станешь возражать, если я предложу тебе самой отведать его?
     Я еще не успела даже понять смысл сказанного, как он резким движением схватил с подноса чашку и подошел к девушке, держа руку на уровне ее рта.
     Мне показалось, что я судорожно глотнула воздух, после чего слабо произнесла:
     - О, нет... - Это и в самом деле было уже слишком. Все происходящее напоминало традиционный сюжет из "Тысячи и одной ночи", словно восточная мелодрама самым смехотворным образом воплотилась в жизнь. - Ради Бога, давайте лучше позовем собак и скормим суп им. Вы же специально меня разыгрываете, да? Ну ладно, опускайте занавес, я отзываю свой протест.
     Неожиданно я замерла на месте; от былого изумления не осталось и следа, когда я заметила, что увлеченный разыгравшейся сценой, Грэфтон переступил порог моей комнаты, тогда как девушка продолжала пятиться от него... А на стене в комнате принца, над кроватью, висит ружье - если бы мне удалось дотянуться до него прежде, чем они схватят меня...
     Ни Грэфтон, ни Халида даже не смотрели в мою сторону. Девушка медленно отступала от него, пока не уперлась спиной в стоящую за кроватью гору корзин, затем выставила руки вперед, явно желая оттолкнуть чашу.
     Грэфтон сделал шаг назад, словно боясь расплескать жидкость:
     - Так почему же ты отказываешься, а? Или я должен поверить в то, что ее слова и на самом деле правда?
     - Нет, нет, конечно же не правда! Она так говорит, потому что ненавидит меня. Клянусь! Готова поклясться именем отца! Где мне взять яд?!
     - С учетом того, что комната моей бабки скорее похожа на кабинет фармацевта, - сухо заметила я, - думаю, там легко прибрать к рукам нечто подобное.
     Он даже не обернулся на звук моего голоса; все его внимание было обращено на девушку, которая смотрела на него, словно загипнотизированный кролик на удава, готовая в любой момент всем телом зарыться в груду наваленных друг на друга корзин и коробок.
     Я чуть приблизилась к двери:
     - Почему бы вам не заставить ее признаться? - спросила я.
     Я не заметила никакого движения, однако Халида, видимо, почувствовала, что он именно это намеревается сделать, а потому неожиданно проговорила:
     - Ну хорошо, раз уж вы не верите мне! Я действительно кое-что положила туда и хотела, чтобы она выпила - только это совсем не яд, а всего лишь слабительное, чтобы ей сделалось плохо, больно. Она сука и сукина дочь! А вы еще заставили меня вернуть ей перстень, когда она и так богата... Конечно же, я не собиралась убивать ее, просто я ее ненавижу, и масло в суп я добавила только для того, чтобы она немного помучилась... совсем немного...
     Голос ее совсем упал, словно сам же задушил себя, лишился сил, сокрушенный тяжелым, заплесневелым молчанием темницы.
     - Восхитительно, Бог мой, просто восхитительно! - Я находилась уже всего в двух шагах от двери. - Значит, тебе хотелось, чтобы в подобном состоянии меня заперли в одной камере с Чарльзом?
     На меня по-прежнему не обращали ни малейшего внимания. Между тем Халида поспешно закончила:
     - И если надо выпить это, я выпью и докажу, что говорю правду... Но сегодня ночью я вам понадоблюсь. И вам, и Джону, так что лучше дайте суп собаке или кому-нибудь еще, кто вам не нужен, вот тогда и убедитесь...
     Лицо Грэфтона налилось кровью, жилка на лбу снова омерзительно запульсировала. Ни тому, ни другому не было до меня ни малейшего дела; что бы ни соединяло сейчас этих людей, для меня в их отношениях места уже не оставалось. Я стояла как вкопанная, наблюдая за ними и боясь теперь даже шелохнуться.
     - Где ты это взяла? - спросил Грэфтон довольно ровным голосом.
     - Я не помню. В комнате, наверное... Я давно уже... все эти пузырьки...
     - Слабительного у нее в комнате не было, это я знаю точно. Так что не надо хитрить, ты взяла это не там. Я сам проверял, чтобы там не было ничего опасного, а после того как начались ее приступы, внимательно следил, чтобы она ничего не напутала. Ну, так где это было? Нашла что-нибудь в деревне? Или сама приготовила?
     - Нет... Говорю же вам, что это неопасно. Я у Джона взяла, у него в комнате лежало...
     - У Джона? А у него откуда? Ты сказала, что это "масло". Это что, касторовое масло?
     - Нет, нет, нет, говорю же, я не знаю, что это! Черная такая бутылочка. Сами у Джона спросите. Он подтвердит, что это совсем безвредно! Он говорил, что у него сильный привкус, поэтому я добавила побольше трав и специй...
     - И когда же ты это опробовала? Когда я уезжал в Чибу?
     - Да, да, но почему вы так на меня смотрите? Это же так, всего ничего, одна-две капли, а потом немножко больно, несильно, зато потом она всегда вела себя тихо и хорошо...
     Теперь я уже ни за что на свете не сдвинулась бы с места - открыта дверь или нет. Чаша стала подрагивать в руке Грэфтона, голос напрягся, стал похож на туго натянутую, готовую в любой момент лопнуть струну. Однако девушка, похоже, совсем не замечала этих тревожных сигналов. Теперь вид у нее был не такой встревоженный - она опустила руки и принялась теребить ими подол платья, бросая на Грэфтона сердитые, угрюмые, даже угрожающие взгляды. Не знаю, в какой именно момент этой быстрой и безмолвной дуэли до меня дошло, что они говорят уже не обо мне, а о бабке Хэрриет.
     - Тихо и хорошо, говоришь! - повторил он. - Понятно. Бог ты мой, я же догадывался, но только теперь начинаю все понимать... И это происходило всякий раз, когда я уезжал?
     - Не всякий. Только иногда, когда с ней было очень уж трудно сладить. А из-за чего такой шум? Ведь это же не причинило ей никакого вреда! Вы же знаете, как я за ней ухаживала! Как все эти месяцы ходила за ней, заботилась, по первому звонку прибегала, днем и ночью, устала - не устала, а беги и принеси то то, то это, готовила специальную пищу... Вы же знаете, что я никогда не причинила бы ей вреда! И давала-то я ей всего одну-две капельки, и она затихала на несколько дней.
     - И она была так благодарна тебе за это... Ну да, конечно. Умница, Халида! Именно тогда она и подарила тебе перстень? Да? И что еще она тебе подарила?
     - О, много чего! И хотела, чтобы это осталось у меня навсегда! Она так говорила. Она сама давала мне все эти вещи, потому что я ухаживала за ней! И вы не отберете их у меня... нет, не посмеете, потому что я отдала все отцу и брату, и они сберегут их! А потом, когда я стану английской леди...
     - Это ты убила старуху, - сквозь зубы проговорил Грэфтон. - Неужели ты, глупая сука, даже сейчас этого не понимаешь?
     - Нет, не правда! - Ее голос звенел от ярости. - Как вы можете... Говорю вам, это было просто лекарство, и взяла я его из шкафчика в комнате Джона. Вы же знаете этот старый ящичек, который муж леди брал с собой в экспедиции...
     - Та самая доисторическая коллекция? Один лишь Господь Бог знает, что в нем лежало. Ты хочешь сказать, что Джон был в курсе всего этого?
     - Нет, я же говорю, что сама брала! Но прежде, чем давать ей, спросила его, что это. Я никогда бы не воспользовалась этим лекарством, если бы не знала, что оно безвредно! Это был не яд! Он сказал, что это слабительное, приготовленное из каких-то трав... Да, из молочая. Я запомнила, потому что на молоко похоже, название это...
     Он понюхал чашу, которую продолжал держать в руках, потом резко вздохнул, словно ему недоставало воздуха.
     - Вот оно значит как! Молочай, Бог мой! Это же кротоновое масло, и я сомневаюсь, что за последние пятьдесят лет даже Бойд им пользовался, да и то для лечения верблюдов! "Одна-две капли", куда уж там! Да чтобы убить здоровую лошадь достаточно двадцати капель! И ты давала это снадобье старой больной женщине...
     - Ей это совсем не повредило! Вы же знаете! Я давала его ей трижды, и она всякий раз чувствовала облегчение...
     - А в последний раз, - очень мягко проговорил Грэфтон, и струна в его голосе задрожала, - у нее ровно три недели назад был сердечный приступ. Но вот она умерла... и если бы ты не протягивала своих дурацких пальцев к этому снадобью, она бы и сегодня еще жила, а нам не пришлось бы терпеть у себя всех этих чертовых гостей. Работа наша шла бы как по маслу, мы уже нажили бы целое состояние и у нас осталось бы время собрать новый урожай. Но ты... ты... - В приступе слепой ярости он швырнул чашку с супом прямо ей в лицо.
     Жидкость успела остыть, но оставалась такой же жирной и залила Халиде глаза. Чашка раскололась, она была, видимо, из тонкого фарфора, поскольку разбилась от удара не о стоявшие за спиной девушки ящики, а о ее скулу. Прошла целая секунда, прежде чем она завопила - крик тут же захлебнулся, поскольку часть жидкости попала ей в рот, проникла в горло; девушка поперхнулась, согнулась чуть ли не пополам, кашляя и отрыгивая, по щеке потекла густая струя крови, смешиваясь с зеленоватой жижей супа.
     Грэфтон замахнулся, явно намереваясь ударить ее.
     Я громко вскрикнула, бросилась вперед и схватила его за руку.
     - Хватит! Ради Бога, не надо.
     Он дернулся в сторону, освобождаясь от меня; движение оказалось настолько сильным и яростным, что, откинутая его плечом, я отскочила назад, задела поднос и едва не свалилась на пол. Лицо Грэфтона по-прежнему заливала краска, из горла вырывались хриплые звуки. Не знаю, ударил бы он еще раз или нет, но в руке Халиды что-то блеснуло, она отскочила от стены ящиков и корзин, и как кошка - когти и нож - кинулась на него.
     Как и большинство невысоких людей, Грэфтон оказался весьма подвижным, однако мне показалось, что даже с учетом быстроты рефлексов движение его оказалось скорее инстинктивным и позволило уклониться от грозных ногтей Халиды и неизвестно откуда появившегося, сверкающего дамасской сталью кинжала. Девушка вцепилась в Грэфтона, блеснуло лезвие.
     Оружия у него не было - зачем оно нужно, когда имеешь дело со мной? - и он выхватил из кучи хлама первый попавшийся под руку предмет. Мне показалось, что даже в столь яростный момент он все же хотел схватить плеть, которая лежала на груде конской упряжи, но рука на несколько сантиметров промахнулась и вместо гибкого кнута нащупала тяжелую, грубую палку с железным наконечником, которая тут же опустилась на голову девушки.
     Удар пришелся прямо в висок... Халида словно надломилась, будто внутри нее лопнула пружина. Тело по инерции продолжало двигаться, но ногти как-то вяло и совершенно безвредно скользнули по шее Грэфтона, занесенный нож прошел в нескольких дюймах от горла, а сама она всем телом ударилась о него, медленно, сантиметр за сантиметром, скользнула вниз и обмякшей, бесформенной массой упала к его ногам. Кинжал выскользнул из руки за мгновение до падения девушки, с коротким звяканьем ударившись о каменный пол. Затем верхняя часть ее фигуры отвалилась в сторону, и голова с коротким, прощальным хрустом ударилась о камень.
     В наступившей тишине я услышала легонькие похлопывания - словно мотылек бился о стекло - фитилей лампы.
     Ног под собой я уже не чувствовала. Меня, беспомощную и куда-то летящую, снова окутал туман. Помню только, что я оттолкнулась от двери и подошла к Халиде.
     Я совсем забыла про то, что он был врачом. Прежде, чем я успела воплотить свой замысел в жизнь, Грэфтон уже опустился на колено рядом с телом девушки.
     Я подошла на шаг и сдавленно, через силу спросила:
     - Она умерла?
     Все его манипуляции над телом длились не более секунды. Затем он, не говоря ни слова, поднялся. Впрочем, в словах не было никакой необходимости. Мне никогда еще не приходилось видеть мертвое тело, разве что на театральной сцене или в кино, однако теперь, увидев подобное, я могла определенно сказать, что никогда в жизни не ошибусь, приняв за смерть всего лишь игру актера.
     Не знаю, что именно я хотела сказать, я только чувствовала в горле какое-то бульканье, хотя наружу не прорывалось ни единого звука. Грэфтон повернулся ко мне, все так же сжимая в руке свое оружие.
     Разумеется, он не собирался убивать ее, однако девушка погибла, и я стала тому свидетельницей. Пожалуй, в этот самый момент я что-то почувствовала - не знаю, как это получилось, однако в этой ужасной комнате, наполненной запахами супа и масляной лампы, мне явственно почудилась примесь нового аромата - запаха смерти. Все мои нервы были обнажены, они, словно корни растений, проросли наружу сквозь кожу. Похоже, Грэфтону еще никогда в жизни не приходилось убивать человека. Возможно, он и сам не верил в то, что произошло. Или же, напротив, поверил в то, как это на самом деле просто. Какой бы успокоительной ложью насчет меня и Чарльза ни потчевал он себя прежде, теперь ему это было ясно со всей определенностью. Теперь решение созрело само собой. Он сделал первый шаг вниз по очень скользкому пути и, насколько я успела его узнать, сейчас за этими расширившимися черными глазами его рассудок мог воспарить очень высоко - до уровня Убийцы, тем более напичканного этими проклятыми наркотиками...
     Видимо, я так никогда и не узнаю, не было ли то, что я сделала затем, самым глупым поступком в моей жизни. Возможно, мне надо было продолжать стоять на месте и спокойно разговаривать с ним, ожидая, пока багровая краска не отхлынет от его лица и не просветлеют налитые кровью глаза...
     Однако все, что я видела перед собой, был лишь свободный дверной проем, а со