ько прекрати визжать, ладно? Впрочем, кофейку бы я все-таки выпила. Только подогрей как следует, а то остыл уже, наверное. Терпеть не могу пить чуть теплый.
     Взгляд, которым она одарила меня, был смесью горящей смолы и кипящего масла, но я испытала радость от того, что вполне заслуженно приняла его на себя.
     Халида кинулась к Грэфтону, шипя как закипающий чайник, однако тот резко оборвал ее:
     - Замолчи и делай то, что тебе сказано. А ты, Джон, ради Бога, попробуй хоть немного образумить ее. Впрочем, сейчас это будет трудновато.
     Он что-то добавил Халиде по-арабски, на сей раз уже более примиряющим тоном, оба обменялись короткими фразами, и девушка заметно смягчилась. Чуть позже она ушла, по-прежнему нахмуренная.
     Лесман вздохнул - отчасти облегченно, отчасти раздраженно:
     - Извините за эту сцену. От напряжения последних дней она сама не своя, совсем как змея. Ну ничего, со временем успокоится, - он слегка похлопал себя по лбу, поморщился, снова похлопал. - Отвести ее обратно? - обратился он к Грэфтону.
     - Не сейчас. Можешь пока идти. Я здесь с ней поговорю. А потом... - фразу он закончил по-арабски, и Лесман кивнул.
     Его бессловесная реакция оказалась довольно зловещей: он просто провел ребром ладони себе по горлу, и Грэфтон рассмеялся.
     - Если сможешь, - сказал он по-английски и добавил:
     - Ладно, рух <Иди (арабск.)>.
     Лесман вышел. Мне хотелось сохранить за собой ту жалкую инициативу, которая у меня все еще оставалась, и потому я сразу же заговорила. Голос мой зазвучал резко, на высокой от нервного напряжения ноте, причем на удивление грозно.
     - Что ж, доктор Грэфтон, начинайте. Похоже, вам есть что рассказать.

ГЛАВА 15

     Так схорони меня,
     Где сад цветет прекрасный.
     Омар Хайям. Рубай

     Несколько секунд он хранил молчание и стоял, глядя на меня из-под опущенных бровей все тем же оценивающим, почти профессионально-врачебным взглядом. У него были темные, блестящие как патока глаза, по контрасту с которыми тяжелые веки казались толстыми и блеклыми. Кожа вокруг глаз имела коричневатый оттенок, как у перезрелой сливы.
     - Итак? - коротко повторила я. Он улыбнулся:
     - А вы, похоже, и в самом деле боец. Меня это по-настоящему восхищает. Вы действуете на меня удивительно возбуждающе. Сядьте и постарайтесь успокоиться.
     Он сошел с возвышавшегося над полом порожка и направился к стулу, стоявшему у стены. Сейчас вместо аккуратного делового костюма на нем были темные брюки и русского фасона оливково-зеленая рубашка со стоячим воротничком, отчего лицо его казалось еще бледнее, а коренастая фигура отнюдь не становилась более изящной. Я подумала, что он сильный - это было заметно хотя бы по мощному, как у быка, загривку, - и моя грубость, похоже, его совершенно не трогает: манеры - подчеркнуто вежливые, даже приятные. Он перенес стул и уселся напротив меня:
     - Хотите закурить?
     - Нет, благодарю.
     - Успокаивает нервы.
     - А кто сказал, что мне их надо успокаивать?
     - Ну что вы, мисс Мэнсел, мне казалось, что вам присуще чувство реализма.
     - Надеюсь, так оно и есть. Ну, ладно. А, руки дрожат, да? Вас это радует?
     - Отнюдь. - Он поднес огонек к моей сигарете, затем взмахом руки загасил спичку. - Прошу меня извинить, но я сделал то, что должен был сделать. Уверяю, я не хотел причинить вам никакого вреда. Просто мне надо было вернуть вас, чтобы мы могли поговорить.
     - Надо было?.. - Я уставилась на него широко раскрытыми глазами. - Ну, вы даете, доктор Грэфтон. А что, в машине со мной нельзя было поговорить? Или здесь, в Дар-Ибрагиме, еще до моего отъезда? Вы же все равно собирались сбросить свою личину.
     Я откинулась назад, затягиваясь сигаретой. Этот жест позволил мне ощутить чуть большую уверенность в себе, и я почувствовала, как нервы мои начали расслабляться:
     - Должна сказать, что вы мне нравились гораздо больше в своем маскарадном костюме, который был на вас в ту ночь. Теперь я понимаю, почему вы принимали посетителей только по ночам. В сумраке и вы, и вся комната смотрелись гораздо лучше.
     В том, что касалось комнаты, я сказала истинную правду. То, что при свете лампы могло походить на романтичную примитивность, при дневном освещении выглядело самой обычной грязью и запустением. Портьеры над кроватью оказались рваными и обветшавшими, а стоящий рядом со мной столик сплошь заставлен немытыми чашками и тарелками; здесь же стояло блюдце, наполовину заполненное окурками.
     - Ну ладно, - проговорила я все еще агрессивным тоном, - давайте начинать. И пожалуйста, с самого начала. Что случилось с моей бабкой?
     Он посмотрел мне прямо в глаза и сделал извиняющийся жест рукой:
     - Будьте уверены, я преисполнен искреннего желания рассказать вам абсолютно все. Допускаю, что у вас имеются все основания подозревать и даже сердиться на меня, но, поверьте, всему тому виной вы сами, и скоро я поясню вам свою мысль. Что касается вашей бабки, то здесь вам незачем беспокоиться. Она скончалась вполне мирно. Вам, разумеется, известно, что я был ее лечащим врачом. Так вот, я был рядом с ней в тот момент. Джон тоже.
     - Когда она умерла?
     - Две недели назад.
     - От чего?
     - Мисс Мэнсел, она была на девятом десятке.
     - Я это знаю, но все же должна же быть какая-то причина. Так что, сердце? Или ее астма? А может, на нее просто перестали обращать внимание?
     Я увидела, как он чуть поджал губы, однако ответ его прозвучал все с тем же приятным оттенком искренности:
     - Мисс Мэнсел, астма являлась чистейшей фикцией. Самое трудное - замаскировать голос. Когда Джон поведал мне, сколь настойчивой вы оказались, и мы поняли, что просто так от вас не отделаешься, мы выдумали легенду, по которой мне можно было разговаривать шепотом. И, как вы сейчас понимаете, та история, которую я изложил перед вами насчет забывчивой и очень странной дамы, отнюдь не соответствовала истине. Ваша бабка вплоть до самой своей смерти вполне хорошо владела собой.
     - Так что же тогда?
     - В первую очередь, ее сердце. Прошлой осенью у нее случился совсем незначительный приступ, второй последовал в конце февраля - уже после того как я поселился здесь, подле нее. Затем, насколько вам известно, она испытывала определенные проблемы с желудком, а в последнее время периодически страдала от общего недомогания, что лишь усиливало ее недуг. Три недели назад у нее был приступ желудочных болей, причем настолько сильный, что сердце не выдержало. Вот и вся история - проще не расскажешь. Повторяю, ей было восемьдесят с лишним лет. Едва ли приходилось рассчитывать на то, что она выкарабкается.
     Несколько секунд я сидела, молча покуривая и в упор глядя на него, затем резко спросила:
     - Где свидетельство о смерти? Оно у вас?
     - Да, я выписал его - для отчетности. Вы в любой момент можете с ним ознакомиться.
     - Я не поверю в нем ни единому слову. Вы скрыли факт ее смерти - вы, Лесман и эта девушка. Более того, вы очень долго скрывали его. Почему?
     Он повернул руку ладонью вверх:
     - Бог свидетель, я не думаю осуждать вас. В подобной ситуации я и сам ни за что не поверил бы таким объяснениям; однако истина заключается в том, что я не только не желал смерти вашей бабки, но, напротив, многое - поверьте, действительно многое - сделал, чтобы продлить ей жизнь. Я не прошу вас верить моим словам, будто она всегда и во всем мне нравилась, но ради Бога, уверяю, что ее смерть, когда она наступила, оказалась не просто совершенно некстати, но и могла стоить мне карьеры. Так что у меня были все основания изо всех сил бороться за ее жизнь. - Он стряхнул пепел прямо на пол. - А теперь то, что касается так называемой мистерии и этого маскарада. Мне отнюдь не улыбалась перспектива вмешательства в это дело адвокатов или кого-то из ее родственников, поэтому я не сообщил о ее смерти, и мы обставили дело так, чтобы местные жители продолжали считать, будто она все еще жива.
     - И вот в самый неподходящий момент подвернулись мы с кузеном. Понимаю. Но неподходящий момент для чего, доктор Грэфтон? Вам бы лучше начать с самого начала, вы не находите?
     Он откинулся на спинку стула:
     - Очень хорошо. Итак, на протяжении почти шести лет я был лечащим врачом вашей бабки, а в течение последних трех-четырех лет регулярно приезжал сюда раз в две недели, иногда чаще. Для своего возраста Хэрриет была весьма живой и подвижной женщиной, однако она представляла собой своего рода э... как бы это получше сказать, ну, плод своего же собственного воображения, что ли, а кроме того, была стара и, как мне представляется, несмотря на все свое фанатичное стремление к независимости, чуточку одинока. Тот образ жизни, который она вела в окружении слуг-арабов, неизбежно вызвал бы у нее какое-нибудь серьезное заболевание, спровоцировал несчастный случай, в результате чего она оказалась бы... в полной зависимости от них... Я думала, он скажет "оказалась бы в их руках" и вспомнила рубиновый перстень на пальце Халиды, плотного и даже полноватого Насируллу, и Джасема с его идиотским лепетом.
     - И что же? - спросила я.
     - Поэтому я стал наносить ей регулярные визиты, что во многом успокаивало ее. И потом, ей ведь нравилось находиться в обществе соотечественника. Да и мне, признаться, это тоже было по душе. Она могла быть очень интересной собеседницей, особенно когда находилась в форме.
     - А Лесман? Он изложил мне свою версию того, как очутился здесь, однако я не знаю, можно ли ему верить?
     - О да, это был один из тех редких случаев, когда Джон поддался соблазну первой пришедшей на ум мысли. Вы, наверное, и сами догадались, что в проблемах медицинской психологии он разбирается не лучше вас. На самом деле он археолог.
     - Я... понимаю. Отсюда и интерес к нему со стороны бабки. Да, я припоминаю, что удивилась еще, когда он употреблял вульгарные шуточки на медицинские темы... Обычно люди этой профессии так не выражаются. Но эти сады Адониса.?..
     - Они вполне реальны. Можно сказать, это был его "конек". Статья, над которой он работал, была посвящена культу Адониса, и это, полагаю, подвигло его на реверансы в сторону патологической психологии - вся эта чушь насчет исступленных религий и прочего, к которой он прибегал всякий раз, когда его загоняли в угол. Но неплохо все же, вы не находите? За исключением этого, как я предполагаю, Джон говорил вам правду. Он действительно путешествовал, собирая материал для своей статьи, а жил в палатке неподалеку от небольшого храма, расположенного чуть выше на холме. Там его как-то раз застигла гроза - в точности как и вас - и он пришел в Дар-Ибрагим. Вашей бабке он понравился, и она предложила ему остаться у нее на время работы над статьей. В общем, без лишних слов с обеих сторон он поселился здесь и стал присматривать за дворцом. Знаете, я даже обрадовался, когда он решил остаться. Ведь это намного облегчало мою работу.
     По его губам промелькнула тень улыбки, которая мне отнюдь не понравилась. Он снова аккуратно стряхнул пепел с сигареты - опять, однако, на пол:
     - Милый мальчик.
     - И к тому же полезный?
     - О, разумеется. Он все здесь изменил. Леди была от него без ума.
     - Я уж думаю. Но я имела в виду другое - полезный для вас. Тяжелые веки приподнялись; он легонько пожал плечами:
     - Ну, и для меня, конечно. Я нахожу его великолепным партнером в моем... бизнесе.
     - Да, кстати, давайте перейдем именно к нему - к вашему бизнесу. Вы обосновались в Дар-Ибрагиме сразу после отъезда из Бейрута? Да, получается так. И именно вы, а не Лесман, были ее "домашним доктором". Именно вас имел в виду Джасем, называя "доктором", когда мы с Хамидом стояли у ворот... Что ж, похоже, Лесман довольно быстро оправился от всего этого. Но меня еще тогда поразило - ведь Габ... ведь он вполне ладил с собаками.
     - Какими собаками?
     - О, это так, не обращайте внимания. Просто в феврале она прислала нам письмо, в котором писала, что ее собака "терпеть не может доктора".
     - Ах, так это та паршивая собачонка, которую я... которая подохла?.. Да, я и был этим самым "домашним доктором". Это являлось составной частью легенды про леди Стэнхоуп, если вам доводилось слышать о ней. Вашей бабке тоже очень хотелось иметь подле себя своего собственного "доктора Мэриона", - проговорил он, как и прежде, довольно веселым тоном. - Что ж, я пошел на эту небольшую жертву. Она имела право на свою собственную легенду, хотя я не особенно представлял себе, как буду смотреться в роли этого несчастного эскулапа, вынужденного день и ночь находиться в услужении у ее чудовищного эгоизма.
     - Вы хотите сказать, что моя бедная бабка заставляла вас день и ночь потакать ее чудовищным эгоистичным выходкам? Но даже если и так, что, впрочем, вполне вероятно, поскольку она ведь тоже из рода Мэнселов, то, значит, у нее еще сохранялось чувство юмора.
     - Не пытайтесь доискиваться до мотивов моего поведения. Я уже сказал, что она была мне довольно симпатична, не более того, - он криво ухмыльнулся. - Хотя, должен признать, что в последние год-два с ней было довольно нелегко. Эти ее периодические попытки изображать из себя другого человека начинали действовать на нервы.
     Я глянула на стену над кроватью, где висели палка и ружье:
     - Интересно, она действительно пускала их в ход, когда имела дело с Халидой?
     Он рассмеялся, причем вполне искренне:
     - Иногда она швыряла в Джасема какими-нибудь предметами, однако дальше этого дело, пожалуй, не заходило. Да и не надо быть такой уж строгой к Халиде. Ей действительно приходилось очень много работать.
     - Ради чего же? Джона Лесмана или Дар-Ибрагима? Уверяю вас, и то и другое имеет магическую силу. - Я наклонилась и ткнула окурок в блюдце, а потом несколько секунд молча глядела на поднимающиеся завитки дыма. - Знаете, я, пожалуй, верю в ваш рассказ относительно моей бабки... Я хочу сказать, что вы скорее всего действительно не имели намерения причинить ей зло. И прихожу я к этому выводу хотя бы потому, что вас не смущало все, о чем она писала в своих письмах... так как в противном случае вы досматривали бы ее корреспонденцию. Я сомневаюсь в том, что вы делали это, еще и потому, что она имела возможность свободно общаться с деревенскими жителями и разносчиками продуктов. И, конечно же, вы не видели ни ее последнего письма, в котором она приглашала Чарльза в гости, ни послания Хэмфри Форда.
     Я была почти уверена, что он спросит, о чем в них шла речь, однако этого не произошло - он лишь со спокойным видом наблюдал за мной.
     - Я также склонна исключить Лесмана, - продолжала я, - но что вы можете сказать о слугах? Вы действительно уверены в том, что у Халиды не было оснований желать кончины Хэрриет?
     - Нет, нет, это чепуха. Иногда у вашей бабки отмечались вспышки настоящей ярости, которые она вымещала на слугах - они вообще привыкли к тому, что ими постоянно помыкают, - но девушка ей определенно нравилась.
     - Это не совсем то, о чем я спросила.
     - Кроме того, Халида преданно ухаживала за ней. Я уже говорил, что ваша бабка была тяжелым человеком и ночные сидения подле нее в самом деле имели место. Девушке приходилось порой попросту прятаться от нее, - Грэфтон взмахнул рукой. - Эта комната - она пришла в запустение лишь после ее смерти, вы должны это понимать. Мы поспешно отскоблили здесь самые грязные места, поскольку намеревались воспользоваться ею - это и в самом деле одно из наиболее сохранившихся помещений, можно сказать, самое сердце дворца, но у нас попросту не было достаточно времени, чтобы привести все в полный порядок к вашему приходу. - Он поднял на меня взгляд. - Полумрак был во многих смыслах нам на руку. Разумеется, дворец всегда пребывал в захламленном состоянии, ей нравилось жить среди мусора, но в жилых комнатах при ее жизни неизменно поддерживалась чистота... Бог ты мой, а как же иначе! Но предположить, что Халида настолько ненавидела вашу бабку, чтобы... Нет, мисс Мэнсел.
     Он запнулся, потому что в этот момент в комнату вошла Халида с подносом в руках. Она с едва заметной небрежностью опустила его на стоящий рядом со мной столик, после чего, не глядя ни на одного из нас и не произнеся ни слова, вышла. Девушка с буквальной точностью восприняла мои слова и принесла лишь кофе. Жидковатый, правда, но определенно свежий и уж точно горячий. Я налила себе чашку, немного отпила и почувствовала себя лучше.
     - Более того, все, что сказано обо мне, в равной степени распространяется и на Лесмана, и на Халиду. У них были все основания желать не смерти леди Хэрриет, а ее благополучия.
     - Вы хотите сказать, что все здесь связаны общим делом?
     - Можно и так выразиться.
     - Моя бабка оставила завещание? - ровным голосом спросила я.
     Он усмехнулся:
     - Она писала их еженедельно. После кроссвордов это было ее любимым развлечением.
     - Я знаю. Мы иногда их получали. И что же с ними случилось?
     - Да где-то здесь должны быть, - беззаботно произнес он. - Она любила прятать их по темным углам. Боюсь, поиски будут несколько затруднены, однако, если хотите, можете попробовать.
     Похоже, вид у меня был явно удивленный:
     - Вы хотите сказать, что позволяете мне покопаться в ее вещах?
     - Разумеется. Кроме того, вполне возможно, что теперь поместье принадлежит вам, точнее сказать, вашему кузену.
     - Или Джону Лесману?
     Он стрельнул в меня взглядом:
     - Как скажете. Он ей очень нравился.
     - Еще одна из ее причуд?
     - Причем достаточно устойчивая. Хотя, боюсь, не так уж много здесь осталось ценного. Возможно, во всем этом хаосе и отыщется парочка милых вашему сердцу сувениров. Во всяком случае, как я уже сказал, ищите, дерзайте.
     - Вроде того перстня, что сейчас носит Халида? Он удивленно взглянул на меня:
     - Рубин? Он вам понравился? Ваша бабка действительно любила его, постоянно носила, но насколько мне известно, она подарила его Халиде... но, разумеется... я думаю, Халида не будет возражать...
     - Доктор Грэфтон, пожалуйста, не думайте, что я копаюсь в могиле моей бабки, однако перстень этот представляет собой, как обычно принято говорить, "сентиментальную ценность", и я уверена, что наша семья постарается во что бы то ни стало заполучить его назад. Кроме того, она намеревалась завещать его лично мне, и если по какой-то причине отдала его Халиде, то, значит, действительно потеряла рассудок и ни один суд не сочтет правомочным этот ее поступок.
     - Он что, в самом деле представляет собой такую ценность?
     - Я совершенно не разбираюсь в достоинствах рубинов, - с неподдельной искренностью произнесла я, - но хочу, чтобы вы поверили мне на слово: это не тот подарок, который преподносят служанкам, пусть даже самым преданным. Он принадлежал моей прабабке, и я хочу получить его обратно.
     - Ну, в таком случае вы действительно должны его забрать. Я поговорю с Халидой.
     - Передайте, что я дам ей что-нибудь взамен. Не знаете, может здесь осталось нечто такое, что могло бы ее заинтересовать?
     Я поставила чашку. Возникла пауза. Какое-то крупное насекомое, жук наверное, с шумом залетело в ярко освещенный дверной проем, несколько секунд покружило по комнате и снова скрылось. Внезапно я почувствовала, что сильно устала, и разговор стал словно ускользать от меня. Я верила ему... а раз так, то все остальное не имело теперь никакого значения.
     - Хорошо, - наконец проговорила я, - мы подошли как раз к тому, что произошло после ее смерти. Но прежде, чем мы поговорим на эту тему, мне хотелось бы взглянуть на ее могилу.
     Он поднялся:
     - Пожалуйста. Она здесь, в саду принца. Леди сама этого хотела.
     Мы направились в маленький дворик, миновали пересохший фонтан, пересекли чересполосицу света и теней, прошли между клумбами с засохшей, спекшейся землей, на которых ранней весной расцветали ирисы и персидские тюльпаны. С высокой наружной стены свисали спутанные ветви белого жасмина, а рядом с ними высился расположенный каскадом сплошной заслон из желтых роз. Запах стоял восхитительный.
     П