возбуждение на меня.
   "Приходится следить  за  всем  самой.  Как  поживаете?  Надеюсь,  Вам
удобно. Боюсь, что с обслуживанием у нас сейчас все не так, как надо. Но
здесь в деревне все делается труднее и труднее с  каждым  днем,  даже  с
этими усовершенствованиями. Очень трудно с местной прислугой, а слуги из
города не хотят жить в изоляции..."
   Я вежливо слушала ее  рассказ  о  неприятностях  и  бормотала  что-то
доброжелательное время от времени. То же самое я слышала  много  раз  от
владельцев отелей в собственной стране, но никогда это не преподносилось
с такой обидой в голосе. Я уже задумалась, не  предложить  ли  помощь  в
уборке кроватей.
   Когда она, наконец, остановилась, я сказала:
   "Но здесь очень красиво. И моя комната, и все место, и  очень  хорошо
все содержится. Восхитительно посетить настоящий  замок.  Наверное,  это
было прекрасно в древние времена".
   Твердые линии ее лица немного расслабились.
   "Да, древние времена, боюсь, Вам кажется, что это очень давно..."
   Граф сказал: "Я показывал миссис Марч портрет графини Марии".
   "Да, боюсь, что лучших портретов здесь уже нет. Мы пытаемся жить  как
можно лучше способами, которые раньше казались невозможными. Все  лучшее
проходит..."
   Я опять что-то  пробормотала,  уже  совершенно  несчастная  от  такой
целеустремленной печали. Она, наверное, питается ею, и ничего ее так  не
разозлит, как улучшение положения. Таким  людям  надо  обидеться,  чтобы
почувствовать себя живыми. Какой-то пережиток, боязнь  вызвать  на  себя
гнев ревнивых богов заставляет их бежать  даже  от  намека  на  счастье.
Трагедии им нравятся больше смеха, Лир больше Розалинды.
   Я спросила: "А мой муж ничего не сообщал, графиня? Мы договаривались,
что он, может быть, сегодня приедет".
   "От мистера Марча? Да... Минуточку. Он прислал телеграмму. Вот она".
   Она вручила мне телеграмму, которая, конечно, оказалась на немецком.
   "Может быть, Вы ее переведете?"
   "Тут только сказано, что, к сожалению, он должен отложить приезд.  Но
есть еще одна, на английском".
   Во второй было  написано:  "Очень  жаль  не  могу  присоединиться  но
свяжусь люблю  Льюис".  Я  уронила  ее  на  стол.  Серые  глаза  графини
наблюдали  меня  с  любопытством,  я  поняла,  что  мое  лицо   выражает
беспредельное разочарование и взяла себя в руки.
   "Какая жалость. Я думаю, он позвонит утром или даже вечером.  Спасибо
большое... Мне надо выйти и посмотреть, не идет ли мой  юный  друг.  Еще
раз благодарю Вас, граф". И я повернулась, чтобы уйти. Не имелось у меня
сил объяснять графине что-нибудь про коня.
   Но если она и собиралась продолжать разговор, муж  не  дал  ей  такой
возможности.
   "Ты говорила, у нас еще гость сегодня, моя дорогая? Кто он?"
   "Еще англичанин. Какой-то мистер Элиот".
   Слава богу, я уже повернулась к ним спиной и шла через  холл,  такого
удивления я бы удержать не смогла. Считая часы до встречи с  Льюисом,  я
забыла о его втором воплощении, хотя он  и  говорил,  что,  может  быть,
будет его использовать. Я остановилась, но притворилась, что споткнулась
о ковер, и просто пошла дальше к дверям, не оборачиваясь, но и не спеша.
   По дороге я услышала: "Он только что звонил. Он  может  поселиться  в
комнате (номер я не расслышала),  она  готова.  Нужно  сказать  Джозефу,
когда он вернется. - Она переключилась на немецкий, но, по-моему,  я  ее
поняла. - Он не будет к  ужину,  не  сказал,  когда  приедет,  возможно,
поздно".
   Отпарывать украшения от  седла  оказалось  легче,  чем  я  думала.  Я
уселась с фонарем в конюшне  на  кучу  сена  с  парой  маленьких  острых
ножниц, которые обычно с собой возила. Я бы взяла  его  в  комнату,  где
освещение значительно лучше, но некого было  попросить  его  отнести,  к
тому же оно было не только очень тяжелым, но и  сильно  пахло  лошадьми.
Поэтому я сидела с фонарем в конюшне, а вокруг шуршала ее ночная  жизнь.
Слабо пришитые  камни  легко  отпарывались.  Тесьма  с  краю  наполовину
пришита, наполовину приклеена, от нее оставались следы, но, в общем, это
неважно. Седло, сделанное из бледной кожи,  когда-то  было  хорошим,  но
сильно обтрепалось.
   Закончив, я опустила в  карман  горсть  украшений  и  осмотрелась  по
сторонам, чтобы найти, куда  бы  безопасно  повесить  седло.  Постоянный
шорох в этой барочной конюшне порождался явно не воображением, и судя по
всему не мышами. Старое оно или  нет,  оставлять  седло  на  растерзание
крысам я не собиралась. Единственный достаточно большой крючок сломался,
я не верила, что  найду  что-нибудь  в  рабочем  состоянии  в  подсобных
помещениях, и не собиралась дожидаться Джозефа или искать что бы  то  ни
было в темноте. Я подняла крышку  и  осторожно  засунула  его  в  зерно,
оставила фонарь там, где взяла, и пошла встречать Тимоти.
   Я вышла через арку на мост  и  остановилась  у  парапета.  Надо  мной
возвышались башни и стены со штрихами желтых бойниц. Над мостом тень  за
тенью нависали сосновые леса, испускающие  острые  ночные  запахи,  а  в
долине слабо мерцали фермы. Еще один  источник  света  -  река  -  слабо
мерцающей лентой скользила по долине и приникала к бледным камням моста.
Откуда-то доносился звук падающей воды, но большая  река  молчала.  Ночь
была такой тихой, что, если бы пегий уже шел, я  бы  услышала  стук  его
копыт. Тишину не нарушала даже цирковая музыка, ее слабое  эхо  отсекала
скала. По равнине проехала машина, прошумела мотором, посветила  фарами,
но повернула, нет, мистер Элиот пока не едет.
   Думала я вот что. В любом случае он прибудет с севера. Дорога из Вены
не проходит сквозь деревню, он сразу повернет на мост и в замок. Если он
появится во время представления, то никого не встретит, а если  после  -
вагончики уже будут ехать на юг, крайне маловероятно,  чтобы  кто-нибудь
мог узнать Ли Элиота в быстро движущейся машине, так  что,  если  бы  он
захотел приехать как Льюис Марч, ничто бы  его  не  остановило.  Раз  он
использует псевдоним, он собирается как-то войти в контакт с  цирком.  А
через двенадцать часов цирк выедет из страны.
   В этот момент вдалеке раздался слабый стук копыт, они,  должно  быть,
вышли на твердую дорогу. Шаги коня спокойны и равномерны,  старый  пегий
явно перестал хромать. Я сошла с моста  им  навстречу.  Кто-то  поставил
тяжелое деревянное сиденье у края дороги в  просвете  деревьев  лицом  к
долине. Я села и  стала  ждать.  На  время  топот  затих,  за  очередным
поворотом дороги  деревья  заглушили  звук.  Через  несколько  минут  он
раздался громче и яснее.  Слева  поднимались  башни  замка  и  закрывали
мерцающие звезды, и казалось, что сейчас появится странствующий рыцарь в
полном вооружении. Последний отрезок дороги, очевидно, засыпали сосновые
иголки. Тимоти и Неаполитано возникли бесшумно,  как  привидения.  Очень
романтично: мальчик и старый конь среди лунного света,  конский  вариант
царевны-лягушки, которая скоро вернется в свое царственное жилище  после
долгих страданий. Я окликнула их, конь вскинул голову, зашевелил ушами и
на мгновение помолодел. Я подумала, что хорошо бы герр  Вагнер  оказался
прав, и Неаполитано Петра ждало бы стойло с его именем и свежее сено.  И
я надеялась, что мы с Тимоти не ошиблись, очень будет странная ситуация,
если царевна окажется обыкновенной лягушкой.
   Он ткнулся в мою руку мордой, я гладила его уши и говорила  Тимоти  о
том, как обстоят дела. Я не рассказала ему только, что я очень надеялась
на то, что раз мы втроем будем единственными обитателями  замка,  мистер
Ли Элиот сможет прийти ко мне ночью без опасности быть обнаруженным.

14

   Должно быть, я заснула, когда он пришел. По  образцу  континентальных
отелей в моей комнате были  двойные  двери.  Спальня,  изначально  очень
большая, уменьшена так, чтобы между ней и коридором поместилась ванна. Я
не слышала как  открывалась  и  закрывалась  наружная  дверь,  но  когда
распахнулась внутренняя, я немедленно полностью проснулась. Было  темно,
тяжелый занавес закрывал окно, а в амбразуру башенки не  попадал  лунный
свет.  Дверь  мягко  закрылась,  потом   посетитель   затих,   очевидно,
осматриваясь. Он не искал выключатель и определенно что-то видел, потому
что древний паркет затрещал под его шагами к кровати.
   Я сказала сонно: "Дорогой, иди сюда", - и потянулась  к  лампе.  Шаги
резко затихли.
   "Льюис?" - спросила я и нашла выключатель.
   Тонкий луч света из карманного фонаря ослепил  меня,  раздался  тихий
шепот:
   "Тихо. Убери руку с выключателя". Но он еще не закончил говорить, а я
уже инстинктивно свет включила. Это оказался не Льюис. Примерно в восьми
футах стоял Шандор Балог с фонарем в руке.
   "Что Вы здесь делаете? Кто Вам нужен?"  Шок  и  испуг  заставил  меня
говорить громко и пронзительно. Он замер, явно чувствуя,  что,  если  он
сделает хоть шаг, испуг выбьет из  меня  остатки  здравого  смысла  и  я
завизжу.
   Он засунул фонарь в карман: "Тихо, ты! Не ори, а то..."
   Я  сказала  разъяренно:  "Пошел  вон!  Быстро!  Слышишь?   Немедленно
выметайся из моей комнаты!" И я быстро покатилась к телефону.
   Вот теперь он задвигался. За два прыжка оказался у кровати и  схватил
меня левой рукой за запястье еще до того, как я дотянулась до трубки. Во
второй раз за вечер я почувствовала силу этих рук, хватка была мощной  и
жестокой.
   "Прекрати, я сказал!"
   Он грубо вывернул мою руку и прижал спиной к подушке. Я со всей  силы
заорала, звала Льюиса, пыталась укатиться от Шандора  на  дальний  конец
кровати, но он прижал меня еще крепче и ударил  по  лицу  другой  рукой.
Удар резко отбросил меня  назад.  Он  ударил  меня  снова.  По-моему,  я
перестала сопротивляться, не  помню.  В  любом  случае  мне  бы  это  не
помогло. Следующие несколько  моментов  заполнили  страх,  шок  и  боль.
Отбросив все попытки  позвать  на  помощь,  я  зарывалась  в  подушки  и
пыталась защитить лицо. Не знаю, бил он меня еще или нет, бил, наверное,
но когда увидел, что окончательно меня  запугал,  отошел  опять  к  краю
кровати.
   Я поднесла руки к лицу и попробовала перестать дрожать.
   "Посмотри на меня".
   Я не двигалась. Его голос изменился.
   "Посмотри на меня".
   Медленно, будто любым движением я могла  порвать  кожу  на  щеках,  я
убрала руки и посмотрела. Он стоял на краю потока света от лампы,  но  я
знала, что ему легко опять меня достать, и все равно невозможно убежать,
потому что он держал в правой руке пистолет. Оружие шевельнулось.
   "Видишь это?"
   Я молчала, кусала губы, чтобы они перестали трястись, но он знал, что
я вижу все, что нужно.
   "Ты уже поняла, как мало толку в таком месте  орать.  В  комнате  две
двери, стены полметра толщиной, кроме того здесь  только  этот  мальчик.
Если он вообще здесь, то в другом конце коридора, это  очень  далеко,  и
спит как младенец... А если ты его разбудила, мадам, то ему же  хуже,  и
намного. Поняла?"
   Я поняла очень хорошо. Кивнула.
   "Хорошо... А если ты попробуешь прикоснуться к телефону,  тебе  будет
очень плохо".
   "Чего Вам надо?" - я хотела, чтобы это  прозвучало  яростно,  но  мой
голос раздавался тонким шепотом.
   Я прокашлялась и попробовала еще раз. Нет, это совершенно не походило
на обычно издаваемые мною звуки, и  он  улыбнулся.  От  этого  последнее
зерно проросло где-то внутри меня и нить тепла протянулась сквозь  холод
и ужас.
   "'Кого-то ждала? - Улыбка разрасталась. - Или ты  приветствуешь  всех
посетителей, мадам?"
   Он подошел к краю кровати, небрежно держа пистолет, вид у  него  был,
будто он меня одновременно ругал и хвалил. Внутри меня занялось и начало
разгораться маленькое пламя. Я сказала,  с  удовольствием  заметив,  что
голос окреп и звучал достаточно холодно.
   "Вы же видели, как я Вас приветствовала".
   "Безусловно,  очень  приличная  леди.  Подумала,  что  муж   все-таки
приехал?"
   Выходит, предыдущее его заявление было просто попыткой оскорбить.  Он
как-то умудрился второе заставить звучать не менее оскорбительно, я даже
задумалась, почему до такой степени неприятно именоваться приличной.
   Но приступ иронии быстро прошел, когда  он  упомянул  моего  мужа,  я
стала меньше бояться за себя, а начала думать. Головорез знал, что Льюис
должен приехать и задерживается. Очевидно, он ворвался  в  мою  комнату,
чтобы застать меня в одиночестве... Можно предположить, что Балог - враг
из загадочного задания Льюиса, центр тайны цирка. Без сомнения  я  скоро
пойму, если он пришел что-то выяснить... Сердце билось у меня в горле, я
сглотнула и сказала, по-моему, вежливо:
   "Вы пришли сюда не для того, чтобы меня обижать. Зачем Вы пришли? Что
Вам до того, когда приедет мой муж?"
   "Абсолютно наплевать, милая леди, только я  бы,  возможно,  не  сумел
прийти таким образом в его присутствии".
   "Как Вы узнали, что его нет? И  вообще,  откуда  Вы  узнали,  что  он
приедет? Я никому в цирке не говорила".
   Он быстро пожал широкими плечами. Сразу видно циркового  атлета.  Он,
конечно, переоделся, но все равно был в черном - узких брюках и  кожаной
куртке, которая обтягивала его мускулы и превращала в дикое животное.
   "Ты что думаешь, я  могу  куда-нибудь  прийти  и  ничего  заранее  не
выяснить? Некоторые слуги живут в деревне. Они были на представлении,  и
очень легко узнать в разговоре, какие есть гости.  В  этой  части  света
двери отелей на ночь не запирают, людей им постоянно не хватает, так что
ясно, что никаких не может быть ночных портье... Осталось только  войти,
посмотреть в регистрационный журнал, узнать номер комнаты  и  проверить,
приехал он или нет. Поэтому нечего меня пугать, что муж  придет  и  меня
здесь застанет. А даже если и так, я с ним справлюсь так же легко, нет?"
   "Нет, скотина", - подумала я, но не сказала,  и  даже  попыталась  не
показать облегчения от того, что его визит с Льюисом явно не  связан,  и
он точно не знает, что Льюис и Ли Элиот - это одно и то же.  Он  не  мог
узнать, что ожидается Элиот,  потому  что  Джозефу  собирались  про  это
сказать только после возвращения из цирка, когда деревенские  слуги  уже
наверняка ушли. Хотя Балог этого и не знал,  Льюис  уже  приближался,  и
дело  придется  иметь  не  с  ошалелым  перепуганным   туристом,   а   с
профессионалом в два раза круче любого циркача.
   Я сказала: "Ну ладно. Вы сделали заявление,  напугали  меня,  сделали
больно  и  очень  доходчиво  объяснили,  что  я  должна  выполнять  Ваши
указания. Может, Вы их изложите? Зачем Вы пришли? Что Вы хотите?"
   "Седло. Когда я увидел на тебе брошку, я и  не  подумал...  Но  потом
Элмер мне сказал про коня, и что седло ты тоже забрала. Где оно?"
   "Не понимаю. А зачем?"
   "Никто тебя и не просит понимать. Отвечай. Куда ты его дела?"
   Я смотрела на него. Вдруг я подумала,  что  поняла,  и  начала  очень
стараться не взглянуть на ящик стола, где, завернутая в  платок,  лежала
горсть камней.
   "В конюшне, конечно, - сказала я, надеюсь, с удивлением. - А  где  же
еще?"
   Он нетерпеливо шевельнулся, слабое движение выдавало такую силу,  что
я невольно опять прижалась к подушке.
   "Не правда. Конечно, я сначала пошел туда. Думаешь, я дурак? Один  из
слуг сказал мне, что  у  старика  есть  место  для  лошадей,  поэтому  я
отправился туда первым делом.  Я  увидел,  что  конь  пасется  на  горе,
подумал, что все причиндалы будут  в  конюшне,  но  там  пусто.  Ты  его
притащила сюда, чтобы в нем ковыряться? Где оно?"
   "Зачем мне в нем ковыряться? Оно в конюшне, в ящике для зерна".
   "В ящике для зерна? Чего ты мелешь?  Кончай  врать,  маленькая  дура,
или..."
   "Ну зачем мне обманывать? Единственное, чего я  хочу  -  выгнать  Вас
отсюда как  можно  скорее.  Не  знаю,  что  Вам  нужно  от  седла  и  не
интересуюсь, но я недостаточно глупа,  чтобы  бороться  без  надежды  на
победу. Правда я засунула его в ящик для зерна. Там крысы, я  видела  их
следы и не хотела, чтобы седло за ночь съели. Если  Вы  не  знаете,  эти
ящики делают из металла, просто, чтобы крысы не достали до зерна.  Седло
в ящике рядом с входом в каретный двор"
   Я  натянула  одеяло  на  грудь,   пытаясь   изобразить   оскорбленное
достоинство.
   "А теперь не могли бы  Вы  быть  так  любезны  и  убраться  отсюда  к
чертовой матери?"
   Но  он  не  двинулся  с  места,  а  уже  знакомым  жестом   шевельнул
пистолетом.
   "Вставай и одевайся. Слышала? Быстро".
   "Зачем? О чем Вы говорите? Что Вы собираетесь делать?"
   "Пойдешь со мной".
   Я все еще крепко сжимала одеяло под подбородком, но чувствовала,  что
мое достоинство очень быстро убывает. Я опять начала дрожать.
   "Но я... сказала правду. Зачем мне врать? Я Вам говорю, оно  в  ящике
для зерна. Почему Вы не можете просто туда пойти, взять и удалиться?"
   Снова это угрожающее движение.
   "Ага, конечно, я уйду и оставлю тебя тут  поднимать  тревогу.  Давай,
давай, не препирайся. Делай, как говорят, и вылезай из постели".
   Он махнул пистолетом в ту сторону кровати, которая дальше от телефона
и двери.
   Казалось, делать нечего. Я сбросила одеяло и слезла  на  пол.  Ночная
рубашка из двойного нейлона не мешала мне чувствовать  себя  обнаженной.
Ощущение не стыда, а  полной  беззащитности,  оно,  наверное,  заставило
когда-то первых голых людей изобретать оружие. С пистолетом  в  руке,  я
чувствовала бы себя прилично одетой.
   Я собрала одежду.
   "Я оденусь в ванной".
   "Здесь".
   "Но я не могу..."
   "Черт тебя дери, не спорь. Одевайся. Быстро".
   Презирая себя за умоляющую нотку в голосе, я сказала:
   "Хорошо, только тогда отвернитесь..."
   "Не будь дурой. Не собираюсь тебя насиловать. Все женщины одинаковые,
и ничего, кроме этого, у них в голове нет. Быстро одевайся".
   Я очень старалась действовать по принципу, что то, чего мы не  видим,
не существует. Я повернулась к нему спиной и не могла видеть, смотрит он
на меня или нет, но знаю, что смотрел. Если бы он шевельнулся, не  знаю,
что бы я сделала, и плевать на пистолет. Но он стоял, как камень, в трех
ярдах от меня, я чувствовала на себе его глаза и влезала, впихивалась  в
свою одежду, старалась застегнуться трясущимися  пальцами.  Я  не  одела
платье, в котором ходила обедать, он разрешил мне взять из шкафа  брюки,
свитер и куртку с капюшоном. Тепло шерсти очень успокаивало, и,  натянув
ботинки, я опять осмелела и начала задираться.
   "А когда Вы возьмете седло, то что?"
   "Посмотрим".
   Приступ физического страха перед ним был так неодолим и силен, что  я
потеряла способность думать и оценивать ситуацию, но теперь, когда  ясно
открылась перспектива выйти с этим садистом из хорошо освещенной комнаты
в темноту, мозги заработали, складывая и вычитая факты с  эффективностью
калькулятора. Седло, покрытое камнями. Неравнодушие Шандора, не  тот  он
тип, чтобы оказывать мелкие услуги даже Аннализе. Разговор  о  том,  что
его надо починить. Слабо закрепленная брошка,  которую  мне  дал  Элмер.
Взгляд Шандора... Он, очевидно, сразу пристал к Элмеру, чтобы  выяснить,
что вся сбруя вместе с бриллиантами  отправилась  в  Schloss  Zechstein.
Теперь он спрашивает, не ковырялась ли я в нем. Да, все сходится, даже и
с остальными фактами, которых он еще не знает, - интересом графа к  моей
брошке и портретом графини Марии с сапфиром из музея в Мюнхене... А  был
ли он там? Значит, Балогу удалось выкрасть драгоценности, а где их лучше
спрятать, как не на цирковом седле? Если - на  это  очень  похоже  -  он
просто курьер для воров, как он может лучше вывезти их из страны?
   Мой невинный интерес к коню затолкнул меня  прямо  и  непосредственно
вопреки приказам Льюиса в самую гущу  очень  опасных  дел.  Относительно
опасности сомневаться не приходилось. Если Шандор мне поверит и пойдет в
конюшню, я могу добежать в крыло для прислуги за помощью быстрее, чем он
обнаружит, что драгоценностей нет и вернется за ними... Ко  мне.  Но  он
берет меня с собой. Я буду с ним в конюшне одна, когда он достанет седло
и увидит, что его сокро