од деревом как можно ближе к отелю.
     Я рассмеялась и начала выставлять свои кремы и лосьоны на сооружение, которое в отеле "Тисте-Ведан" наивно считали туалетным столиком.
     - Конечно, я и не ожидаю, что ты составишь мне компанию. Делай что хочешь. Но я верю, что Пон-дю-Гар...
     - Моя дорогая, я видела виадук в Холборне <Холборн - старинный район Лондона; виадук построен там в 1869 г.>. Жизнь не может вместить большего...
     Луиза аккуратно погасила сигарету и закинула руки за голову. Она была художница, высокая, светловолосая и полная, с длинными ногами, приятным голосом и красивыми руками. Темперамента, заслуживающего упоминания, она не имела и была невыразимо и неизлечимо ленива. Когда ее в этом обвиняли, она говорила, что постоянно наблюдает за жизнью и воспринимает ее полностью, а это требует времени. Ничто не могло нарушить спокойствия Луизы или удивить ее. И, разумеется, вы никогда не могли с ней поссориться. Едва начинались какие-нибудь неприятности, Луизы там уже не было; она таяла, как Чеширский кот, и безмятежно возвращалась, когда все утрясалось. Она была спокойно-независима, как кошка, но без кошачьего любопытства. И хотя она походила на крупных неопрятных девиц - тех, что вечно суют окурки в крем для лица и никогда не стряхивают волосы с одежды, она всегда была необыкновенно ухожена, и ее движения были изящными и точными. Опять же, как у кошки. Я умею ладить с кошками. Как вы еще узнаете, у меня с ними немало общего, так же как и со Слоненком.
     - В любом случае, - сказала Луиза, - у меня столько руин и развалин, в переносном смысле конечно, что хватит на всю жизнь. Я среди них живу.
     Я знала, что она имеет в виду. Перед тем как выйти замуж за Джонни Селборна, я тоже была учительницей в частной школе Алисы Драпп для девочек. Упомяну только, что находится школа в Восточном Мидленде, и больше ничего не скажу о ней, так как невозможно говорить об этой школе без риска попасть под мощный поток клеветы. Луиза все еще преподавала там искусство и сохранила рассудок и здоровье только благодаря описанной мною привычке удалять себя из зоны волнений, насколько это возможно в школе Алисы Драпп. Даже там Луиза постоянно наблюдала за жизнью. Во всяком случае, она всегда улавливала надвигающиеся неприятности.
     - Не спеши радоваться, - предупредила я ее. - Ты еще можешь наткнуться на Ллойда-Ллойда и Мерридью, потягивающих перно в ресторане внизу.
     - Но не на обоих вместе, дорогая. Они теперь не разговаривают. Великий Разрыв парализовал всю школу на недели... - Она сделала паузу и сморщила нос. - Что за отвратительная метафора... И не перно, Чарити, минеральную воду "Виши". - Она закурила другую сигарету.
     - Что же случилось?
     - О, Мерридью вывесил объявление, не спросив Ллойда, или Ллойд его вывесил, не спросив Мерридью, или что-то невероятно ужасное в том же роде, - сказала она безразлично. - Меня там не было.
     Естественно, не было.
     - Бедняжки, - сказала я и не покривила душой. Луиза аккуратно стряхнула пепел в плошку и повернула золотоволосую голову на подушке.
     - Да, тебе легко так говорить. Ты избавилась от них навсегда, не так ли? Тебе повезло.
     Я не ответила. Бережно положив фотографию Джонни обратно в чемодан, где только что на нее наткнулась, я достала платье, встряхнула его и разложила на стуле, готовясь надеть. Не думаю, что выражение моего лица изменилось. Но у Луизы было время изучить меня досконально.
     Она раздавила сигарету в пепельнице и изменившимся голосом сказала:
     - О Боже, Чарити, извини. У меня вылетело из головы. Я дура. Прости меня.
     - Забудь об этом, - сказала я достаточно легким тоном. - Я забыла.
     - Ты забыла?
     - Конечно. Прошло уже столько лет. Было бы глупо и неестественно помнить. И мне в самом деле повезло, как ты сказала. - Я усмехнулась. - В конце концов, я богатая вдова... взгляни-ка сюда.
     - Моя дорогая! Что за великолепное белье!
     И разговор благополучно скользнул опять на предметы, действительно имеющие значение.
     Когда Луиза ушла в свою комнату, я вымылась, переоделась в белое платье с широким голубым поясом, слегка подкрасилась и не спеша причесалась. Было все еще жарко, солнечные лучи падали медно-золотым столбом сквозь полуоткрытые ставни. Неподвижные тени от тонких листьев вычертили на полу узор, изящный и тонкий, как китайский рисунок на шелке. Изображение дерева, отброшенное солнцем, обладало грацией, и намека на которую не было у самого оригинала - пыльного, веретенообразного растения, засыхающего в кадке внизу, во дворе отеля. Но его тень была достойна кисти Мэ Яна.
     Двор был пуст; люди все еще отдыхали, или переодевались к обеду, или, если это были сумасшедшие англичане, гуляли в городе под палящим солнцем. Покрашенная в белое решетчатая стена отделяла двор от улицы. За стеной люди, мулы, автомобили и иногда даже автобусы двигались по своим делам вверх и вниз по оживленной магистрали. Но внутри, за увитой диким виноградом стеной, было очень тихо и спокойно. Гравий между маленькими серыми стульями был тщательно выровнен граблями и полит; тень мягко лежала на столах, часть которых, накрытая к обеду, приглашающе поблескивала стеклом и серебром. Единственным живым существом во дворе был тощий рыжий кот, свернувшийся клубком у основания моего длинного и тонкого дерева, словно - как его звали? Нидхаг? - у корней Иггдразиля <Ясень Иггдразиль - дерево жизни в скандинавской мифологии.>.
     Я села у полузакрытого ставней окна и принялась обдумывать маршрут на завтра.
     Авиньонский мост, где танцуют, конечно; затем сам Авиньон, Пон-дю-Гар - несмотря на то, что я тоже видела виадук в Холборне. Я взяла мишелиновский путеводитель по Провансу и посмотрела на фотографию огромного виадука, помещенную на обложке.
     Завтра, пообещала я себе, не спеша поброжу по валам и Папскому дворцу. Затем, послезавтра...
     И тут вмешалась судьба в лице Нидхага.
     Подошла моя очередь выйти на сцену.
     Первым полученным намеком было бурное колебание тени на полу. Китайский рисунок закачался, разбился и превратился в изображение растрепанной метлы, в то время как дерево Иггдразиль задрожало и наклонилось под весом, на который не было рассчитано. Потом рыжий кот метнулся на мой балкон, развернулся там, бросил вниз презрительный взгляд и спокойно уселся умываться. Прыжок и взрыв лая внизу объяснили все.
     Раздался грохот и топот бегущих ног.
     Кот зевнул, привел в порядок усы, со скучающим видом вскарабкался вверх по водосточной трубе и исчез на крыше. Я встала и перегнулась через перила балкона.
     Двор, недавно такой пустой и мирный, внезапно весь заполнился шумом, исходившим от мальчика и крупного беспородного пса. Последний, не сводя возбужденного взгляда с балкона, неуклюже прыгал вверх, изливая ярость, пока мальчик пытался одной рукой схватить и удержать его, а другой поднять опрокинутый стол, к счастью, еще ненакрытый к обеду.
     Сделанный из железа стол был очень тяжелый, и мальчику было трудно с ним справиться. Наконец, он отпустил собаку и принялся за работу обеими руками. Ему удалось поднять стол почти наполовину, но тут пес, который явно туго соображал, но отличался упорством, понял, что его жертва убежала с балкона, и бешено заметался в разных направлениях. И врезался в мальчика. Стол с шумом упал снова.
     - О, Роммель! - воскликнул мальчик, застигнутый врасплох.
     Прежде чем я сообразила, какой это был язык, мальчик взглянул вверх и заметил меня. Он выпрямился, отбросил назад волосы со лба и улыбнулся.
     - J'espere, - произнес он старательно, - que ce n'etait pas votre chat, mademoiselle? <Надеюсь, это не ваш кот, мадемуазель? (фр.)>.
     Эти слова, разумеется, немедленно разрешили вопрос о его национальности, но я всегда старалась проявлять такт. Я покачала головой.
     - Мой французский не слишком хорош, - сказала я. - Не говорит ли месье по-английски?
     Он был невероятно польщен.
     - По правде говоря, я сам англичанин, - признался он. - Прекрати, Роммель! - Он решительно схватил пса. - Он ведь ничего не сделал коту, да? Я видел, кот прыгнул на ваш балкон.
     - Он выглядел не слишком обеспокоенным.
     - О, тогда все в порядке. Я не могу убедить Роммеля вести себя прилично, как... как подобает иностранцу. Забавно быть иностранцем, правда?
     Я призналась, что это в самом деле так.
     - Вы только что приехали?
     - Да, около четырех часов.
     - Тогда вы еще не видели толком Авиньона. Правда, забавный городок? Он вам понравится, как вы думаете?
     - Мне определенно понравилось все, что я видела до сих пор. А тебе здесь нравится?
     Это была самая обычная болтовня, но его лицо странно изменилось, словно он задумался над моим вопросом. На таком расстоянии я не могла разобрать выражения его лица, но оно было явно не из тех, которые можно увидеть на лице мальчика лет тринадцати, наслаждающегося каникулами на юге Франции. В самом деле, в этот момент в нем не было почти ничего, если отбросить мятую рубашку, запачканные шорты и беспородную собаку, что напоминало бы обычного мальчика. Его лицо, даже во время пустого светского разговора выдававшее острый ум и чувство юмора, вдруг словно скрылось под маской, стало старше. Какая-то невидимая ноша почти осязаемо легла на его плечи. В нем чувствовалось нечто, способное, несмотря на юношескую мягкость рта и детские тонкие руки, встретить вполне взрослую беду и дать ей бой на ее собственной территории. Ноша, чем бы она ни являлась, была узнана и принята. Шел процесс ожесточения, и начался он недавно. "Неприятный процесс", - подумала я, глядя на замкнутое лицо, наклонившееся над абсурдным псом, и вдруг разозлилась.
     Но он отбросил мрачные мысли так же быстро, как и погрузился в них. Так быстро, что я начала думать, уж не разыгралось ли у меня воображение.
     - Да, конечно, мне здесь нравится. Роммелю нет, слишком жарко. Вы любите жару? - Мы вернулись к светской беседе. - Говорили, что сегодня приезжают две английские леди; это вы - мисс Селборн и мисс Крабб?
     - Крэй. Я миссис Селборн, - сказала я.
     - Да, правильно. - Он улыбнулся вдруг совсем по-мальчишески. - Я плохо запоминаю имена, и мне приходится делать это по ассоциации. Иногда получается ужасно не правильно. Но вашу фамилию я запомнил из-за Гилберта Уайта.
     Большинство людей могут увидеть связь между раком и крабом , но мало кто из тринадцатилетних знаком с письмами Гилберта Уайта из маленькой гемпширской деревни, напечатанными под названием "Естественная история Селборна". Я была права, отдавая должное его уму. Сама я читала эту книгу только потому, что людям свойственно знакомиться с большинством текстов, где упоминается их имя. И потому, что Джонни...
     - Меня зовут Дэвид, - сказал мальчик. - Дэвид Шелли.
     Я рассмеялась.
     - Ну, это просто запомнить в любом случае. Как поживаешь, Дэвид? Мне надо будет только вспомнить о поэтах-романтиках, если я забуду. Но не сердись на меня, если я обращусь к тебе как к Дэвиду Байрону или...
     Я резко остановилась. Лицо мальчика, вежливо мне улыбавшееся, изменилось снова. На этот раз ошибки быть не могло. Он вдруг напрягся, покраснел от шеи до висков, потом кровь так же быстро отлила, лицо его побелело как бумага и приняло болезненный вид. Он открыл рот, словно желая что-то сказать, подергал пса за ошейник. Затем, казалось, сделал над собой усилие, бессмысленно мне улыбнулся и снова наклонился над собакой, нашаривая в кармане поводок, чтобы пристегнуть его к ошейнику. Похоже, я совершила ошибку. Но я не ошиблась, почуяв, что что-то здесь очень неладно. Я не принадлежу к числу людей, сующих нос в чужие дела, но внезапно, необъяснимо и сильно мне захотелось вмешаться в это дело.
     Не стоило волноваться - мне это предстояло. Но не сию минуту. Прежде чем я успела заговорить, нас прервала женщина, вошедшая с улицы. Ей было, по моему мнению, лет тридцать пять. Она была высокой блондинкой и одной из самых красивых женщин, когда-либо виденных мной. Простое кремовое платье на ней было, похоже, одним из шедевров Диора, а счет за него - ночным кошмаром ее мужа. Будучи женщиной, я заметила сапфир на ее левой руке едва ли не раньше, чем ее саму.
     Блондинка не обратила на меня внимания, что было совершенно естественно. Она остановилась на секунду, увидела Дэвида и пса, затем прошла вперед с притягивающей взгляд грацией, которая повернула бы за ней все головы и в ненастное утро понедельника на Пиккадилли. Что эта грация творила в Провансе, где мужским хобби было смотреть на женщин, я не решалась и подумать. Я представила кафе вдоль улицы Республики, пустеющие, когда она проходит мимо, подобно домам Гаммеля, лишившимся других обитателей после прохода Крысолова с волшебной дудочкой.
     Она остановилась возле перевернутого стола и заговорила. У нее был приятный голос, ее английский был безупречен, но акцент выдавал француженку.
     - Дэвид.
     Ответа не последовало.
     - Mon fils... <Сын мой (фр.)>.
     Ее сын? Он не поднял глаз.
     - Ты знаешь, который час? О, Боже, что случилось со столом?
     - Роммель перевернул его. - Хмурое бурчание, каким, отвернувшись, Дэвид ответил ей, было одновременно грубым и неожиданным.
     Она не обратила внимания на его тон, но, слегка коснувшись рукой его плеча, сказала:
     - Что ж, поставь стол на место, будь хорошим мальчиком. И поспеши переодеться. Уже пора обедать. Где ты был сегодня?
     - У реки.
     - Как ты можешь... - Она засмеялась и пожала плечами, затем достала из сумочки сигарету. - Хорошо, поставь стол, детка.
     Дэвид подтащил к дереву упирающегося пса и начал привязывать его к стволу.
     - Я не могу поднять стол, - проговорил мальчик уныло.
     Новый голос вкрадчиво вмешался: "Позвольте мне, мадам".
     Мужчина, вышедший из отеля, был темноволос и необыкновенно хорош собой. Его одежда и внешность, так же как и голос, были несомненно французскими. Красавец выглядел очень мужественным и в то же время утонченным, то есть обладал тем несокрушимым, беззаботным обаянием, которое бывает весьма опустошительным. Тем удивительнее было, что женщина, поблагодарив взглядом, в дальнейшем полностью игнорировала его и зажгла сигарету, даже не посмотрев в его сторону. Я бы прозакладывала голову, что, когда дело касалось мужчин, она была весьма наблюдательна.
     Незнакомец улыбнулся Дэвиду, легко поднял тяжелый стол, поставил его на место и вытер руки носовым платком.
     - Благодарю вас, сэр, - сказал Дэвид и начал отвязывать Роммеля от дерева.
     - De rien <Пустяки (фр.).>, - сказал француз. - Мадам. - Он слегка поклонился в ее сторону, она ответила едва заметной вежливой улыбкой. Затем он прошел к столику в дальнем углу двора и сел.
     - Если ты поспешишь, - сказала мать Дэвиду, - то сможешь занять ванную первым.
     Не говоря ни слова, мальчик отправился в отель, ведя за собой на поводке усмиренного пса. Мать проводила его взглядом наполовину озадаченным, наполовину раздраженным. Затем слегка пожала плечами, улыбнулась и последовала за ним.
     Француз тоже не заметил меня; его красивое лицо склонилось над спичкой, он закуривал сигарету. Я тихо прошла через балконную дверь в комнату и постояла минуту в прохладной тени, обдумывай увиденное. Разыгравшаяся сценка таила в себе элементы необычного. Прелестная кинозвезда и неописуемый пес. Кристиан Диор и Гилберт Уайт... она француженка, а у мальчика произношение уроженца Стратфорда... он был груб с ней и чарующе вежлив с незнакомыми людьми.
     Ладно, это не мое дело.
     Я взяла сумочку и пошла вниз выпить коктейль.

ГЛАВА 2

     Там впервые увидел я черный лик преступления...
     Чосер

     Когда я спустилась вниз, двор уже начал заполняться. Луизы еще не было, поэтому я выбрала столик в тени и заказала чинзано.
     Я огляделась, заранее примирившись с тем, что почти все обитатели отеля окажутся скорее всего англичанами. Но пока что сборище было довольно пестрым. Я начала игру в угадывание профессий собравшихся и их национальностей. Этой игрой слишком часто увлекаются самодовольные типы, склонные провозглашать, что они изучают человеческую природу, но я тем не менее в нее играю. Двое мужчин за соседним столиком несомненно были немцами. Один - худой и интеллигентный, а второй, с толстой шеей, похож на немца с карикатур. Когда я услышала его обращение к компаньону: "Ach, so?" <Ах, так? (нем.)>, не потребовалось большой проницательности угадать остальное. Была молодая пара, похожая на молодоженов во время медового месяца, по моему мнению американцы. Затем шел красавец-француз, потягивающий в одиночестве перно в углу, и еще один одинокий мужчина, сидевший возле решетчатой стены. Он читал книгу и маленькими глоточками, осторожно и недоверчиво пил что-то ярко-зеленое. Я долго ломала голову над ним - он мог оказаться кем угодно, пока не заметила название книги - "Четыре квартета" Т. С. Элиота. Это водворило все на свои места. Еще две группы людей я не смогла разгадать. В этот момент ко мне присоединилась Луиза. - Мне не давала выпить мой коктейль, - пожаловалась она горестно, что было большой редкостью, - patronne <Хозяйка (фр.)>, убежденная, что я жажду узнать историю, дела и планы всех постояльцев отеля. И, между прочим, она горела желанием выяснить все о нас с тобой.
     Ей принесли вермут, она посмотрела бокал на свет и удовлетворенно вздохнула.
     - L'heure de 1'aperitif <Час аперитива (фр.).>. Какой цивилизованный обычай. А, это, должно быть, месье Пауль Вери. - Она посмотрела на француза в углу. - Мадам сказала, он достаточно красив, чтобы из-за него кончали жизнь самоубийством. Едва ли кому-нибудь еще здесь подходит эта характеристика. Он из Парижа, что-то делает с антиками.
     - Это волнует.
     - Второй одинокий мужчина - англичанин, школьный учитель. Его зовут Джон Марсден, и он почти наверняка бойскаут и к тому же трезвенник.
     - Господи, почему?
     - Потому что в эти дни любая одинокая особь мужского пола в пределах моей досягаемости оказывается и тем и другим, и в придачу избегает женщин. Это правильное слово - избегает?
     - Думаю, да.
     - Во всяком случае, из-за него никто не совершит самоубийства. Хотела бы я знать, почему он такой серьезный? Как ты думаешь, он читает "Куда идет Англия?" или что-нибудь подобное?
     - Нет, это Т. Э. Элиот, "Четыре квартета".
     - Вот как! - Луиза не видела в поэзии прока, и мистер Марсден был сброшен со счетов.
     - Полагаю, вон та пара - американцы? - спросила я.
     - Да. Их зовут Корнелл, или они приехали из Корнелла, или что-то в этом роде. Моих знаний французского не хватило понять. А Мама и Папа под пальмой только что из Шотландии.
     - Из Шотландии? - переспросила я рассеянно.
     - Так мадам проинформировала меня, Шотландия - это север Англии, n'est-ce pas <Не правда ли? (фр.)>? Мне нравится дочка, а вам? Юная Идея.
     Я осторожно оглянулась. Пара под пальмой словно сошла с картины "Провинциальные англичане за границей". Только британцы могут так вырядиться в субтропиках, то есть точно так же, как оделись бы для отпуска на северо-восточном побережье Англии. Они сидели, потягивая коктейли с настороженным удовольствием, и рассматривали свою семнадцатилетнюю дочь с видом домашних кур, неожиданно высидевших фламинго. Ибо она по меньшей мере удивляла. По обычным английским меркам она считалась бы хорошенькой, но предпочла замаскироваться, зачесав волосы плоской толстой завесой на пол-лица. Из-под волос выглядывал один глаз, обведенный голубыми тенями так, что создавалось изумительное впечатление распущенности. Алые ногти, босоножки на высоченных шпильках, широкая цветастая юбка в сборку и обтягивающая трикотажная блузка, наполненная невероятными пропорциями невероятной фигуры... Голливуд пожаловал в Авиньон из Шотландии. И было очевидно, что весь этот немалый заряд очарования полностью обращен на кого-то.
     - Мужчина в углу... - пробормотала Луиза.
     Я бросила взгляд на месье Пауля Вери, который, однако, проявлял полное равнодушие к затраченным ради нег