которой некогда начинался мост; сквозь прозрачную воду хорошо просматривалось его основание. На той стороне реки, где стояли мы, от моста почти ничего не осталось, разве что груда больших прямоугольных камней, некоторые из которых были небрежно разложены в воде на расстоянии примерно метра друг от друга, чтобы по ним можно было идти.
     - Когда-то здесь был мост, - подтвердил мою догадку Хамид, - говорят, еще римский. Это камни от него. Сможете по ним перебраться?
     Он взял меня за руку и повел к основанию утеса, где я разглядела начало тропинки, которая сначала продиралась сквозь заросли дикого инжира и желтого ракитника, а затем поднималась к вершине каменного мыса.
     Тропа оказалась довольно крутой, но в общем-то восхождение было несложным, и я подумала, что по этому пути можно передвигаться не только на мулах, но и на лошадях. Нигде не было заметно ни малейших признаков жизни, за исключением ящериц, да кружившей над утесом пустельги. До наших ушей не доносилось ни звука, и мы слышали лишь журчание протекавшей под нами реки, шум собственных шагов и своего же дыхания.
     Когда мы, наконец, поднялись на вершину скалы и увидели перед собой безглазые дворцовые стены, у меня возникло странное ощущение, будто здание совершенно пусто, мертво. Мне казалось немыслимым, что кто-то вообще мог здесь поселиться, тем более знакомый мне человек. Разумеется, никто из моей собственной, пусть хоть и неординарной, но все же преисполненной любовью к жизни семьи не согласился бы обречь себя на заточение в этом месте, походившем на усеянный белыми костями погост...
     Пока я стояла, стараясь отдышаться и оглядывая белесые стены и запертые бронзовые ворота, мне на память пришла моя последняя встреча с бабкой Хэрриет. Это было смутное воспоминание далекого детства... Сад в доме, осень, один из тех мягких сентябрьских ветерков, от которых трепещут листья на деревьях, а на влажную, покрытую дерном землю падают яблоки. Небо было затянуто послеполуденными облаками, и грачи собирались отправляться домой, за моря. Я вспомнила голос бабки, похожий на грачиное карканье, и ее смех над чем-то сказанным Чарльзом...
     - Рядом с дверью обычно висел колокольчик, - весело проговорил Хамид, идя впереди меня по пыльному камню к воротам. - Говорите, что вы хотите сказать привратнику, и если только этот старик не спит, мы попросим его сообщить о нашем приходе.

ГЛАВА 3

     Сей ветхий караван-сарай...
     Омар Хайям. Рубай

     Главный вход - двойные ворота из шиповой бронзы под изысканной резной аркой - на первый взгляд выглядел довольно внушительно. Однако с более близкого расстояния было видно, что от тяжелого дверного молотка осталась лишь пустая петелька, а резные узоры на камне напрочь стер ветер. На высоких глухих стенах то там, то здесь виднелись остатки цветных украшений, мрачноватых сюжетов и мозаики, замазанных сверху потрескавшейся штукатуркой, бледно-коричневая окраска которой почти выгорела под лучами яркого солнца. Справа от входа располагалась ручка дверного звонка.
     Хамид потянул за нее. В окружавшей нас тишине отчетливо послышался скрип натянувшихся ржавых проводов. Несколько секунд спустя звонок, попискивая и поскрипывая, гулко отозвался под дверным навесом. Пока эхо звонка колыхалось вдоль бронзовых панелей, где-то в отдалении залаяла собака. Затем снова все стихло.
     Хамид поднял было руку, чтобы позвонить еще раз, но в этот самый момент до нас донесся звук шагов. Даже не шагов, просто нашептывающее шарканье шлепанцев по пыльному полу, а затем шорох рук, манипулирующих запорами по другую сторону двери. Как я и ожидала, раздалось лязганье отпираемых тяжелых засовов, после чего створки начали наконец раскрываться, издавая зловещее поскрипывание.
     Я взглянула на Хамида и заметила в его глазах выражение того же напряженного ожидания, которое наверняка отражалось и в моих. После такого возбуждения любой человек, который открыл бы нам ворота, неизбежно показался бы диковинным созданием, однако реальная действительность все же превзошла наши ожидания.
     Когда одна из бронзовых створок медленно и со скрипом отползла в сторону, мы увидели начинающийся за ней коридор, который по контрасту с ярким послеполуденным солнечным светом казался почти непроглядно-темным. В настороженно образовавшемся узком дверном проеме показалась худая согбенная фигура в чем-то белом. На одно лишь безумное мгновение, которые нередко встречаются в фильмах Хичкока, когда он изображает людей крупным планом, мне показалось, что у человека вообще нет лица. Однако я тут же смекнула, что оно, разумеется, есть, просто очень темное, почти черное, отчего на фоне темени коридора можно было различить, в сущности, лишь его белую одежду.
     Наконец он попал под луч света: стареющий мужчина с покатыми плечами и сморщенной как чернослив кожей лица под национальной арабской головной накидкой "куфией". У него были красноватые, окруженные морщинистыми складками глаза, словно чуть подернутые сероватой дымкой, по которой легко угадывалась надвигающаяся катаракта. Он прищурился, пробормотал что-то Хамиду, как я поняла, по-арабски и хотел было захлопнуть дверь.
     - Минутку, подождите, - одним быстрым движением Хамид скользнул к проему и уперся молодым плечом о створку двери. Он уже предупредил меня о том, что собирался сказать, и сейчас его скоропалительная арабская речь явно выдавала нетерпение. - Это не просто посетительница. Она из семьи твоей госпожи. Ты не можешь так просто указать ей от ворот поворот. Послушай!
     Старик замер в нерешительности, и Хамид продолжал:
     - Я из Бейрута, меня зовут Хамид Халиль. Я привез эту молодую леди, чтобы она повидалась с твоей хозяйкой. Мы знаем, что она не принимает посетителей, но эта молодая женщина - англичанка, и она дочь сына брата твоей госпожи. Поэтому пойди и скажи госпоже, что мисс Кристи Мэнсел приехала из Англии, чтобы повидаться с ней. Мисс Кристи Мэнсел привезла привет госпоже от ее родственников в Англии.
     Привратник туповато глазел на него и, казалось, ничего не слышал. Я даже подумала, что он и в самом деле глухой, но потом заметила на себе его взгляд и скользнувшее в мутноватых глазах зарождающееся любопытство. Однако и после этого он лишь покачал головой и из его рта снова понеслись странные сдавленные звуки, которые, как я только сейчас поняла, были результатом его отчаянных потуг преодолеть жестокий дефект речи.
     Хамид глянул на меня и выразительно пожал плечами:
     - Получается, нам сказали по меньшей мере половину правды. Действительно, никакой связи с внешним миром. Этот человек, можно сказать, немой. Однако не думаю, что также и глухой, ибо должен же у него существовать какой-то способ передачи своих сообщений. В общем, отчаиваться рано.
     - Да я и не отчаиваюсь.
     Он рассмеялся и повернулся к старику, который что-то угрюмо бормотал себе под нос, одновременно предпринимая робкие попытки затворить дверь, чему продолжало противостоять плечо (а теперь и нога) молодого человека. Хамид повысил голос и снова заговорил, на сей раз уже более резко. Даже несмотря на отсутствие предварительного перевода я без труда уловила смысл сказанного:
     - Слушай, хватит играть с дверью. Мы не уйдем до тех пор, пока ты не доложишь о нашем приходе. Или не пришлешь кого-нибудь, с кем можно было бы нормально поговорить... Ну вот, так-то лучше! Усвоил, наконец? Мисс Кристи Мэнсел - дочь сына брата хозяйки, и она приехала из Англии, чтобы повидать ее хотя бы на несколько минут. Это тебе понятно? А теперь иди и доложи о нас.
     Не оставалось никаких сомнений в том, что старик все слышит. Теперь на его лице, дернувшемся вперед на жилистой шее, отразилось откровенное любопытство, хотя он по-прежнему не шевельнул и пальцем и явно не намеревался отойти в сторону и пригласить нас внутрь. Он, как заведенный, качал головой, что-то мычал Хамлду и держался за дверь с выражением, как мне показалось, смеси упрямства и страха на лице.
     Чувствуя неловкость и досаду, я решила вмешаться:
     - Послушайте, Хамид, а может, не надо?.. Я имею в виду, вот так настаивать... Ему, очевидно, строго-настрого приказали, и он до смерти боится ослушаться. Может, мне просто передать ей записку?
     - Если мы сейчас, уйдем, то вы уже никогда туда не попадете. Насколько я понял, он что-то сказал про доктора. Мол, "доктор распорядился никого не впускать".
     - Доктор?!
     - Не волнуйтесь, - поспешно добавил он. - Возможно, я и ошибаюсь, я толком ничего не разобрал, но мне показалось, что он имел в виду именно это. Подождите минутку...
     Очередной поток арабской речи Хамида, и снова это ужасающее, заикающееся, невнятное бормотание старика. В углах его рта скопилась пена, он яростно затряс головой и. даже ослабил паническую хватку двери, сделав руками жест, каким обычно принято разгонять кур.
     - Пожалуйста... - взмолилась я.
     Хамид угомонил старика резким словом и характерным жестом:
     - Да?
     - Хамид, - решительно произнесла я, - мне все ясно. Теперь я уже настаиваю на том, чтобы нас пропустили внутрь. Коль скоро мне не суждено видеть свою бабку, то поговорю хотя бы с доктором, если он сейчас здесь. Если его нет, кто-нибудь скажет, кто он такой, даст его адрес и я позже свяжусь с ним. Переведите ему это. И добавьте, что я настаиваю. А если понадобится, дайте понять, что если с моей бабкой что-нибудь случится и нашей семье об этом ничего не скажут, то мы этого так не оставим. И ради Бога, есть здесь хоть кто-нибудь, с кем можно было бы нормально поговорить? Я хочу видеть этих людей, причем сейчас же.
     - Я передам ему ваши слова.
     Я не имела ни малейшего представления о том, в какой именно форме они были переданы, однако после очередной серии отчаянных препирательств привратник, наконец, воздел к небу свои зловещие, подернутые пеленой глаза, распростер руки ладонями вверх, словно говоря, что снимает с себя всякую ответственность, после чего распахнул дверь и пропустил нас внутрь.
     Хамид мимолетно подмигнул мне, отступая в сторону и предлагая войти.
     - Я сказал ему, что вы выбились из сил, идя сюда из Салька, и не желаете больше торчать на солнце. Если бы мы позволили ему закрыть дверь, то, думаю, вообще бы уже никогда его не увидели.
     - Похоже на то. Только, ради Бога, пойдемте со мной. Мне кажется, я могу оказаться там не вполне желанной гостьей.
     - Теперь-то я вас уже ни за что не оставлю одну, - успокаивающе произнес Хамид, беря меня под локоть и ведя по темному прохладному коридору. - Надеюсь все же, что вы найдете леди в полном здравии... ведь вполне возможно, что я не совсем понял слова этого чертова старикана. Ну ладно, по крайней мере мы уже внутри... Одного этого достаточно, чтобы рассказать обо всем детям моих детей.
     За спиной у нас раздался скрип закрываемой двери и зловещее лязганье запираемых засовов. Когда мои глаза чуть привыкли к темноте, я обнаружила, что мы идем не по коридору, а скорее по высокому сводчатому туннелю длиной метров в пять, который заканчивается еще одной тяжелой дверью. По обеим его сторонам располагались другие двери, правда уже меньших размеров. Одна из них была открыта, и в слабом свете, проникавшем сквозь прорубленное во внутренней стене щелевидное оконце, я увидела ветхую низенькую кровать с беспорядочно накиданными одеялами. Очевидно, это была каморка привратника, которая в прошлом, возможно, служила помещением для охраны. Дверь напротив нее была закрыта на висячий замок.
     Старик открыл дверь в конце туннеля, и навстречу нам устремился поток яркого света. Мы проследовали за привратником и оказались в просторном внутреннем дворике.
     Первоначально он, похоже, являлся центральным двором, майданом, куда люди эмира приходили с дарами и прошениями, где его всадники демонстрировали искусство верховой езды, забавляясь всевозможными играми и потешными боями, и куда они съезжались после битвы или охоты. Под сводчатыми проходами по трем сторонам двора располагались конюшни и помещения для упряжи, а возможно и казармы воинов; на четвертой же, левой от нас стороне, была расположена высокая стена, над которой я раньше заметила мелькание зелени. В пору своего расцвета это место, наполненное гомоном слуг, топотом лошадей и бряцаньем оружия, представляло собой, наверное, весьма внушительное зрелище. Сейчас же здесь было пустынно и тихо, лишь на пыльной земле остались следы недавно находившихся во дворе лошадей, да в воздухе витал их запах.
     Привратник, нигде не останавливаясь, повел нас через майдан направо, под крытую галерею, потом еще через одну дверь, выходившую в темный коридор. Мы шли, слыша впереди себя мягкий шелест его белых одежд. Я смутно различала уходившие влево и вправо коридоры также с дверями, некоторые из которых были открыты, однако в располагавшихся за ними комнатах было слишком темно, чтобы что-то разглядеть. И все же в одной из них я успела заметить в луче падавшего сверху слабого солнечного света какие-то сваленные в кучу мешки, коробки и сломанные стулья.
     Лабиринт коридора трижды сворачивал направо, пока, наконец, не вывел нас в еще один внутренний дворик, на этот раз поменьше. Он был перегорожен массивными дугообразными решетками, напротив его глухой стены лежала поленница дров. Проходя по дворику, я краем глаза уловила сбоку от себя какое-то стремительное движение, но когда быстро глянула в том направлении, оно уже прекратилось. Абсолютно ничего, хотя я догадалась, что это была крыса.
     Еще один коридор, и снова двери, некоторые распахнутые и обнажавшие за собой грязные обветшалые комнаты. И вообще все это место оставляло ощущение чего-то давно покинутого, заброшенного, населенного сейчас лишь крысами и пауками. Под ногами у нас был даже не пол, а грязная, с проломами поверхность, сложенная из украшенных орнаментами плиток; мозаика на стенах потускнела и, потрескалась, решетки на окнах проржавели и покрылись густой сетью трещин. Все вокруг, словно серый полог, покрывала тяжелая, пыльная, сонная тишина. Помню, когда мы проходили мимо одной из осыпающихся стен, из нее выпал, звякнув о пол, ржавый гвоздь, от неожиданного удара которого я едва не подпрыгнула на месте, а шорох посыпавшейся следом за ним штукатурки напомнил мне порыв ветра, шевелящий сухую листву.
     Это был далекий отголосок того "очаровательного дворца", которое воображение - более сильное, нежели доводы разума - рисовало в моем сознании. Я стала напряженно гадать, что же ждет меня в конце этого путешествия. "Окончательно впала в маразм", - таков был приговор Чарльза, и по тому, как он это сказал, мне показалось тогда, что кузен в свойственной ему манере просто шутит. Однако сейчас, следуя за шаркающим по полу проводником, минуя один за другим бесчисленные коридоры с их едва различимыми контурами покосившихся и зияющих дверей, неровными полами и запахами многолетнего упадка, я начинала со все большей отчетливостью осознавать, что не следовало мне сюда приезжать. Одна лишь мысль о перспективе встретиться лицом к лицу с комбинацией беспомощности, дряхлости и, возможно, болезни, живущей среди этого увядания и разложения, подобно пауку, сидящему в самом центре своей паутины, не могла не наполнять меня чувством ужаса и отвращения.
     Неожиданно мы оказались в еще одном - каком по счету! - внутреннем дворике. К этому времени я совершенно потеряла представление о том, где мы находимся, однако, судя по тому, что поверх крыш вдалеке от нас виднелся гребень пушистой зелени, догадалась, что мы оказались где-то в тыльной части дворца. Дворик был небольшой, около пятнадцати квадратных метров, и когда-то был разукрашен столь же причудливо, как и тот, в котором мы с Чарльзом сидели в Дамаске, хотя сейчас он, как и все вокруг, крайне обветшал и пришел в запустение. Когда-то, в лучшие свои дни, он был выложен мрамором, крытые галереи устланы голубой плиткой, украшен точеными колоннами и бассейном. У основания каждой колонны стояли резные мраморные бадьи для прекрасных цветов. Они были по-прежнему наполнены землей, которая поросла травой и какими-то сероватыми, плотно жавшимися друг к другу стебельками. Над кромкой разбитого парапета бассейна нависал одинокий чахлый тамариск. Где-то нежно стрекотала цикада. В щелях между плитами рос чертополох, бассейн совсем высох.
     С одной стороны под крышей галереи располагалась знакомая мне глубокая и тенистая ниша, где на небольшом возвышении вдоль трех стен стояли традиционные скамьи. Едва ли я осмелилась бы присесть на какую-нибудь подушку, которую мне могли предложить в этом доме, однако в данном случае волноваться не стоило - мраморные сиденья были абсолютно голыми.
     Привратник жестом предложил нам сесть, после чего с очередным гротескным завыванием, обращенным к Хамиду, повернулся и вышел. Снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь стрекотом цикад.
     - Закурите? - спросил Хамид, протягивая мне пачку, поднес спичку к моей сигарете и медленно вернулся на залитый солнцем дворик, где присел на корточки, прислонившись спиной к колонне и устремив отсутствующий взгляд прищуренных глаз на сверкающее небо, на фоне которого деревья за стеной покачивали своими зелеными перьями.
     - Что вы станете делать, если она вас не примет?
     - Уйду, наверное, только сначала поговорю с врачом.
     Он повернул голову:
     - Вы разочарованы. Жаль.
     Я заколебалась:
     - В общем-то нет. Я ведь и знаю-то ее совсем ничего, да и она меня наверняка даже не вспомнит. Большую часть своей жизни вплоть до смерти мужа она провела на востоке, а после этого пару лет прожила в Англии. Я тогда была совсем маленькая. Пятнадцать лет назад она уехала уже окончательно, мне тогда было семь лет. С тех пор, как она попрощалась с нами, я ее ни разу не видела. Не удивлюсь, если она ответит на наше послание отказом, поскольку вряд ли вспомнит даже мое имя. Если, конечно, этот дервиш достаточно точно передаст его... Интересно, он вообще-то способен на это? Немота, кажется, приносит ему одну лишь выгоду, вы не находите? Ему бы при королевском дворе служить.
     - Но ваша королева едва ли... А, вот и он, - сказал Хамид, поднимаясь, - и, хвала Аллаху, кого-то с собой ведет.
     Этот "кто-то" оказался молодым человеком, похоже, европейцем: высокий, стройный, худощавый, небрежно одетый, с выгоревшими на солнце светлыми волосами и серыми глазами. Вид у него был слегка очумелый, как у только что разбуженного человека, и, глядя на него, я неожиданно вспомнила про склонность бабки Хэрриет к ночному образу жизни. А может, вся ее прислуга днем спит?
     Он на мгновение задержался в тени, затем жестом отослал привратника и вышел на солнце. Я заметила, как он щурился, словно яркий свет раздражал его, когда медленно, с явной неохотой шел по каменным плитам в нашу сторону. На вид ему было года двадцать четыре.
     - Добрый день, - проговорил он довольно приятным голосом и, что главное, на чистом английском языке. - Боюсь, я не разобрал ваше имя. Насколько я мог понять Джасема, у вас какое-то срочное послание для леди Хэрриет? Может, вы передадите его мне?
     - Вы англичанин? О, как хорошо! - проговорила я, вставая. - В общем-то это даже не послание. А зовут меня Мэнсел, Кристи Мэнсел, а миссис Бойд - "леди Хэрриет" - моя двоюродная бабка. В Бейруте я на отдыхе, и мне сказали, что она до сих пор живет здесь, в Дар-Ибрагиме. Вот я и решила навестить ее. Уверена, мои родственники дома очень обрадуются, когда узнают, как она живет. Поэтому я буду весьма признательна, если она согласится уделить мне несколько минут.
     Он удивленно и, как мне показалось, настороженно посмотрел на меня:
     - Вы ее внучатая племянница? Кристи, так вы сказали? Она никогда не упоминала этого имени.
     - А что, должна была упоминать? - не без некоторой колкости проговорила я. - А вы - мистер?.. Как я понимаю, вы здесь живете?
     - Да, меня зовут Лесман, Джон Лесман. Я... можно сказать, что я присматриваю за вашей бабкой.
     - То есть вы - доктор?
     Наверное, это прозвучало удивленно и резковато, потому что он даже как-то опешил:
     - Простите?
     - Да нет, это просто так получилось.