вольно крупная шишка в Дамаске, знает каждого и имеет понемногу от всего. Его брат занимается банковскими операциями в Бейруте, а зять - член правительства, министр внутренних дел, никак не меньше. Они считаются здесь "хорошей семьей", а в Сирии подобное выражение всегда попахивает немалым богатством.
     - Звучит неплохо. При таком подходе получается, что и мы находимся в верхней части племенного списка.
     - А разве не так? - Кузен был настроен явно на ироничный лад, и я понимала, что он имел в виду.
     Наша семья традиционно занималась банковским бизнесом и вот уже на протяжении трех поколений "попахивала богатством". При этом было поистине удивительно, как много людей сознательно не замечали того факта, что в жилах Мэнселей течет довольно разнородная, если не сказать вообще плебейская кровь.
     Я рассмеялась:
     - Полагаю, у него налажены деловые связи с папочкой и дядей Чазом?
     - Да. Бен взял с меня слово, что я навещу его, если когда-нибудь окажусь в Сирии, да и отец хотел, чтобы я установил с ним деловой контакт. И вот я здесь.
     - Важная сделка. Что ж, с радостью принимаю твое предложение. Только дай мне сначала подобрать себе ткань. - Я окинула взглядом яркую цветастую массу, которую продолжала сжимать в руках. - Вот только не знаю, какую именно.
     - По правде сказать, мне ни одна не нравится, - кузен взял один отрез, пощупал его, нахмурился, потом убрал руку. - Сама по себе ткань отменная, но красный смотрится очень уж пронзительно, ты не находишь? Люди будут опускать в тебя письма, как в почтовый ящик. Что же до синего... Нет, моя любовь, это определенно не для тебя. Мне такой цвет не идет, а я хотел бы, чтобы моя девушка гармонировала со мной по тону.
     Я окинула его довольно прохладным взглядом.
     - Именно поэтому я возьму оба и сошью себе что-нибудь в полоску. Горизонтальную. Впрочем, я, кажется, понимаю, что ты имеешь в виду. А в магазине они смотрелись довольно мило.
     - Ну разумеется, тем более в такой темноте.
     - По правде сказать, я брала их на пеньюар. А может, при приглушенном освещении?.. Рисунок приятный, вполне восточный...
     - Нет.
     - Самое плохое в тебе, - не без язвительности заметила я, - это то, что иногда ты бываешь прав. Кстати, интересно было бы знать, сам-то ты что покупал на Вулворт-авеню? Кольцо для Эмили?
     - Для своей возлюбленной, естественно, только драгоценности, а для машины - голубые четки.
     - Голубые четки для твоей... Голубые четки для машины? Ну уж в это я никогда не поверю!
     Он рассмеялся:
     - Ты что, не знала? Такие четки уберегают от дурного глаза. Их надевают на верблюдов и ослов, так почему бы им не быть в машине? Иногда попадается прелестная бирюза. Впрочем, сейчас это неважно, их всегда можно найти. Так тебе действительно нужен шелк? Помяни мое слово, дома ты найдешь ничуть не хуже, и к тому же не придется возиться с перевозкой.
     Владелец магазина, который стоял прямо у меня за спиной и про присутствие которого мы совершенно забыли, произнес с вполне понятной горечью в голосе:
     - До вашего прихода мы с дамой уже со всем разобрались. У нее оказался превосходный вкус.
     - Не сомневаюсь в этом, - заметил кузен, - однако вы же не думаете, что я спокойно прореагирую на пеньюар цвета стоячего почтового ящика или электрик. Если у вас найдется что-нибудь более подходящее, мы с удовольствием посмотрим.
     Лицо лавочника откровенно просияло от подобного поворота событий и, насколько он мог судить по дороговизне наряда моего кузена, предвкушения предстоящей сделки.
     - Я вас понимаю. Прошу меня извинить, сэр. Вы ведь ее муж.
     - Пока нет, - заметил Чарльз. - Ну, Кристи, давай заглянем внутрь, купим что-нибудь, а потом уйдем отсюда и найдем местечко, где можно спокойно поговорить. Моя машина стоит на площади в конце улицы. Кстати, а где твоя группа?
     - Сама не знаю. Я их потеряла. Мы проходили через Великую мечеть, потом в состоянии некоторого шока бродили по суку.
     Я остановилась, чтобы поглазеть на магазинчики, а они в это время куда-то ушли.
     - И ты позволила им уйти? А они не примутся с ищейками прочесывать сук, когда обнаружат твое отсутствие?
     - Возможно. - Я собрала свои шелка и повернулась к двери магазина. - Чарльз, если там найдется приятный и не вполне белый цвет...
     - Нет, серьезно, может, тебе все же лучше позвонить в отель?
     Я пожала плечами:
     - Сомневаюсь, чтобы они хватились меня до обеда. Все уже привыкли к тому, что я брожу сама по себе.
     - Значит, ты все та же маленькая испорченная леди, которую я всегда так любил?
     - Мне просто не нравится ходить в толпе. И потом, от кого я это слышу? Папа всегда говорил, что если кто из нас двоих вконец испорченный, так это ты, и это сущая правда, а потому лучше помоги-ка мне.
     - Ну конечно же. Дорогой дядя Крис! - покорно проговорил кузен, следуя за мной в мрачную пещеру магазина.
     В конце концов я все-таки купила себе белую, точнее не вполне белую, тяжелую парчу, которую, как я и предполагала, Чарльз углядел на одной из темных полок, ранее обойденной вниманием продавца. Более того, она оказалась дешевле всего, что я успела просмотреть до этого. Не особенно меня удивило и то обстоятельство, что с владельцем магазина и его помощником Чарльз разговаривал на чуть медленном, но. как мне показалось, довольно беглом арабском. Он действительно мог быть (что не раз повторяли в моем присутствии родители) "вконец испорченным", однако никто не отрицал, что он также отличался завидной сообразительностью, правда, лишь тогда, когда ему хотелось ею воспользоваться, что случалось (опять же по их словам) не чаще, чем раз в месяц, да и то лишь в своих собственных интересах.
     Когда мы, сопровождаемые посыльным из магазина, несшим наши покупки, дошли до площади, то я сразу узнала машину Чарльза - не по ее модели или цвету, ибо ни того, ни другого видно не было, - а исключительно по окружавшей ее плотным кольцом толпе мальчишек. При ближайшем рассмотрении это оказался белый "Порше 911-С", и поскольку я любила своего кузена и знала свое дело, то сразу же бросила ему наживку:
     - Надо же, какая прелесть! Ну, и как она тебе?
     Чарльз показал, как она ему: открыл капот и стал объяснять, чуть ли не на части разобрал, чтобы все продемонстрировать. Мальчишкам машина явно пришлась по душе. Они окружали ее теперь вдвое большим кольцом и с раскрытыми ртами и вытаращенными глазами всматривались в детали, намного лучше меня оценивая достоинства макферсоновских распорок, нижних подвесок, камер сгорания, редукторов и телескопических амортизаторов... Все то время, пока эти почти любовные фразы кружили вокруг меня, я продолжала наблюдать за лицом и руками кузена, одновременно вспоминая другие времена и забавы: игрушечный электропоезд, яйцо пустельги, первые наручные часы, велосипед... Наконец он выпрямился, отогнал мальчишек от машины, захлопнул капот, расплатился с двумя подростками, очевидно выполнявшими охранные функции, и дал посыльному чаевые, при виде которых тот что-то возбужденно затараторил. Мы тронулись.
     - Что он сказал? - поинтересовалась я.
     - Всего лишь "спасибо". Только другими словами. "Да снизойдет благословение Аллаха на тебя, твоих детей и детей твоих детей".
     Машина уверенно выбралась с запруженной площади и свернула на узкую, изъезженную улочку, ухабы которой не давали ни секунды продыха всем телескопическим амортизаторам "порше".
     - В большей или меньшей степени это относится и к тебе, - проговорил Чарльз. - Я надеюсь, наша помолвка все еще остается в силе?
     - Пожалуй. Однако если мне не изменяет память, ты сам же ее расторг, причем в письменной форме, когда встретил ту блондинистую манекенщицу. Как ее звали? Еще похожа была на китайскую вазу.
     - Саманта? Да, шикарная женщина.
     - Ну да, конечно. Они и должны так выглядеть, когда напяливают на себя все эти немыслимые наряды, а потом стоят по колено в морской воде, в копне соломы, куче пустых бутылок из-под кока-колы или в чем там еще. И что же случилось с этой Самантой?
     - Похоже, она нашла свою судьбу - правда, не со мной.
     - Ну, это было так давно - сразу после нашей последней встречи. И что же, кроме нее ни одна так и не вставала у меня на пути? Ведь не станешь же ты утверждать, что все эти четыре вода вел жизнь праведника?
     - Ты что, шутишь? - Он сбросил скорость, резко повернул налево и поехал по очередной замызганной улочке чуть шире полутора метров. - А впрочем, да. Фактически так оно и было, если ты понимаешь, что я имею в виду.
     - Я понимаю. А что случилось с Эмили?
     - Какая еще к черту Эмили?
     - А разве не Эмили? В прошлом году. Уверена, мама сказала "Эмили" или, может, Мирта? Ну и имена же ты выбираешь.
     - Ничуть не хуже, чем Кристабель.
     Я засмеялась:
     - В том-то все и дело.
     - Я лично считаю, - проговорил кузен, - что мы с тобой связаны с самой колыбели и на веки вечные. Чудесная парочка продолжает дело семьи и прапрапрадедушка Розенбаум, да упокой Господь его душу, с этого самого момента может перестать ворочаться в своем гробу, а посему...
     - Давай сменим тему?
     - Да нет, все в порядке, я все видел - по крайней мере "порше" был тому свидетелем. Так что все чин-чинарем. Нормалек!
     - Зато ты любишь все получать даром, потому что даже когда подростком ходил весь в прыщах, я и тогда оставалась верной тебе.
     - Ах-ах, как будто у тебя было из кого выбирать. А сама была толстая как детеныш тюленя. Хотя, надо признать, сейчас дело обстоит получше, - косой взгляд в мою сторону, в общем-то вполне братский, в котором сексуальности было не больше, чем в глазах судьи на собачьем конкурсе. - Что и говорить, выглядишь ты великолепно, да и платье это мне нравится. Ну, а теперь, если хочешь, можешь выплеснуть на меня ушат холодной воды. Колись, есть у тебя кто-нибудь?
     Я усмехнулась:
     - Сам смотри, милый, вдруг тебе все это и впрямь покажется настоящим, придется тогда продавать машину, чтобы купить бриллиантовое обручальное кольцо.
     - А что, это как раз по мне, - с легкостью согласился он. - Итак, мы приехали.
     "Порше" сбавил ход и, сделав крутой правый поворот, въехал в маленький и весьма непривлекательный внутренний дворик. В солнечных лучах привычно кружилась пыль, на вершине батареи пустых бочек из-под бензина спали две кошки. Внутри дворика было сооружено нечто вроде навеса ярко-синего цвета, под который Чарльз с элегантной неторопливостью направил машину и заглушил мотор.
     - Главный вход: дамасский стиль. Выглядит бесподобно, ты не находишь? Проходи.
     Поначалу у меня не сложилось впечатления, что это вообще было входом куда-либо. Все было как-то зажато между высокими глухими стенами, ноздри щекотали запахи курятника и застарелой мочи. Широкую арку с одной стороны перегораживала покосившаяся дверь, в массивных кованых петлях и ручке которой сохранился налет старинного величия. Чарльз распахнул дверь - она вела в темный коридор, в противоположном конце которого виднелся дугообразный освещенный проем. Мы вошли.
     Свет исходил из второго дворика, чуть более вытянутого и походившего на теннисный корт с мавританскими стрельчатыми арками, которые с трех сторон подпирали тенистую крытую галерею, а в четвертой, самой дальней, располагалось небольшое возвышение, укрытое тройной аркадой и создававшее некое подобие маленькой встроенной комнаты. Вдоль ее стен стояли широкие скамьи, и я сразу поняла, что передо мной типичный "диван" или место, в котором на Востоке обычно встречаются и беседуют мужчины. Даже в современных восточных домах гостиные нередко обставляются подобным образом, а стулья и кушетки в них по традиции располагаются вдоль дальней и двух боковых стен. Перед сиденьями стояли низенькие столики.
     В центре дворика журчал фонтан. Пол был выложен синей и белой плиткой, а миниатюрная колоннада расцвечена поблескивающей мозаикой, выдержанной в синих, зеленых и золотистых тонах. Откуда-то доносилось воркование дикого голубя, повсюду стояли кадки с росшими в них апельсиновыми деревцами, а в искрящейся воде фонтана я заметила золотистый проблеск рыбьего плавника.
     Дворик был наполнен прохладой и ароматом флердоранжа.
     - Проходи в диван, - сказал Чарльз. - Здесь довольно мило, ты не находишь? Я постоянно ловлю себя на мысли о том, что в арабском жилище есть что-то умиротворяющее - поэтичное, страстное, романтичное и одновременно изящное. В сущности, как и в их литературе. Но ты бы видела мебель - моя спальня обставлена предметами, похоже отбракованными из апартаментов Синей Бороды.
     - Я знаю, что ты имеешь в виду. Видела некоторые образчики меблировки подобных маленьких уютных комнат во дворце Азема. Все инкрустировано крошечными, как оспинки, кусочками перламутра, или уже в чисто викторианском стиле сделано из суставчатого бамбука. О Чарльз, ты посмотри на ковры! Ты только взгляни на них... а вон тот, синий, на кушетке... на нем в самом деле можно посидеть?
     - Иди и садись. Думаю, скоро и сам Бен объявится, а до тех пор, как он сам постоянно говорит, его дом - мой дом. Так, чего бы тебе хотелось выпить? Чаю?
     - Я бы предпочла кофе. И что ты сделаешь? Ударишь в ладоши и позовешь евнухов?
     - Что-то вроде этого.
     На довольно уродливом инкрустированном столике передо мной стоял маленький бронзовый колокольчик. Чарльз взял его и, позвонил, после чего принялся беспрестанно ходить из угла в угол-он всегда был какой-то неугомонный, - то спускаясь, то поднимаясь по ступеням дивана, доходя до фонтана. Я же уселась на прекрасный синий ковер, откинулась на подушки и стала наблюдать за кузеном.
     Нет, он совсем не изменился. Детьми мы были с ним очень похожи друг на друга, окружающие даже принимали нас за близнецов. Это его очень беспокоило, поскольку в те времена он чувствовал в себе прилив мужской агрессивности. Что же до меня, слепо, как только может маленькая девочка, боготворившей своего умненького кузена, то я относилась к данному факту с нескрываемым восторгом. С возрастом сходство между нами, естественно, постепенно ослабевало, хотя в основных чертах все же оставалось заметным: темные волосы, высокие славянские скулы, слегка орлиный изгиб носа, серые глаза и сухощавое телосложение.
     Сейчас он был на несколько дюймов выше меня, раздался в плечах, и во внешности его чувствовался некоторый сдвиг от агрессивной напористости к тщательно выверенной элегантности, которая в общем-то шла ему и, как ни странно, отнюдь не принижала его мужского естества. В ходе своего североафриканского турне он прекрасно загорел, отчего глаза его казались теперь светлее моих, хотя, возможно, здесь сказывался контраст с черными ресницами, которые у него (по жестокой несправедливости природы) были и длиннее и гуще моих. Что и говорить, глаза у Чарльза были восхитительные - темно-серые, прекрасно очерченные.
     Временами сходство между нами казалось мне просто поразительным: поворот головы, голос, интонация, то или иное движение. Но что действительно было общим для нас обоих, так это наша "испорченность", которую мы с такой легкостью обнаруживали друг в друге, и легкомысленная живость речи, переходящая время от времени в язвительность и надменность. И проистекало все это отнюдь не из гордости за некие достигнутые успехи, а, боюсь, из того, что в нас обоих осталось слишком уж много от юности или даже детства; лютое и какое-то застенчивое неприятие любых Личных привязанностей, включая семейные, что мы называли независимостью, но на самом деле было скорее отражением болезненного страха перед собственническим инстинктом, да еще, плюс ко всему, то, что мы называли чувствительностью и что, в сущности, означало лишь слишком тонкую кожу, мешавшую в должной мере ощущать внутренний комфорт.
     Пожалуй, здесь я должна пояснить, что между Чарльзом и мной установились, с одной стороны, несколько прохладные, а с другой - более тесные отношения, нежели между обычными кузенами. И объяснялось это очень просто. С одной стороны, мы были не двоюродными, а троюродными братом и сестрой, и связывало нас родство лишь по линии прадеда. С другой стороны, мы почти с самого рождения воспитывались вместе, по крайней мере с тех самых пор, о которых мы сами могли что-то помнить. Я лично вообще не припоминаю, когда бы не делила все и вся со своим кузеном Чарльзом.
     Его отец, Генри Мэнсел, был старшим членом нашей - английской - семейной ветви, а другими ее представителями по мужской линии являлись его кузены-близнецы Чарльз и Кристофер. Так вот последний и младший из братьев был моим отцом. У Чарльза же детей не было, поэтому когда Генри Мэнсел и его жена через несколько месяцев после рождения их сына Чарльза погибли в результате несчастного случая на яхте, мой дядя взял мальчика к себе и стал воспитывать его как своего собственного сына.
     Не помня никого другого, юный Чарльз и я, естественно, всегда относились к его приемным родителям как к родным и, насколько я полагаю, для моего кузена стало настоящим потрясением, когда в преддверии совершеннолетия ему заявили, что в скором будущем он займет более вышестоящее положение в семейных структурах власти, нежели его "отец". Впрочем, явное внешнее сходство позволило во многом сгладить различия в рангах.
     Генри Мэнсел был очень похож на своих кузенов, а они, как мы их считали - наши "отцы", вообще походили друг на друга как две капли воды и вплоть до вступления в брак оставались столь же неразлучными, сколь и неразличимыми. И женились они в один и тот же день, выбрав себе в жены девушек, хотя и не состоявших между собой в родстве, но которые - и это до сих пор заметно каждому - внешне были во многом очень похожи. К счастью, обе миссис Мэнсел к тому же прониклись взаимной симпатией - именно к счастью, поскольку, когда скончался Генри и семейный дом в Кенте перешел по наследству к Чарльзу, его брат построил себе жилье в миле от него.
     Таким образом, приемный сын Чарльза и родная дочь Кристофера вплоть до четырехлетнего возраста росли вместе, а когда Кристофер перевез свою семью - маму и меня - в Лос-Анджелес, земной рай которого мы изредка покидали лишь для того, чтобы погостить у дяди Чарльза, наше жилье на время сдавалось в аренду. Однако мои визиты в Англию никогда не совпадали с приездами кузена. В промежутках между учебой в Оксфорде он отправлялся за границу, где жил в свое удовольствие и, как он сам выражался, "осматривался". Помимо прочего он активно изучал иностранные языки, склонность к которым была одним из следствий не вполне благородного происхождения наших предков, но которую Чарльз, став членом правления одного из семейных "Континентальных банков", намеревался обратить на пользу общему делу.
     Я же взлетела отнюдь не столь высоко. Из Лос-Анджелеса я не привезла в отчий дом ничего, кроме американской манеры одеваться, акцента, от которого постаралась как можно скорее избавиться, да трехлетнего опыта лихорадочной работы на американском коммерческом телевидении. Там я проходила диковатую стажировку в должности ассистента продюсера небольшой компании, величаво именовавшей себя не иначе как "Саншайн Телевижн Инкорпорейтед" - очевидно, от блаженного неведения того факта, что ее, как и большинство других аналогичных компаний, обычно называли по одним лишь инициалам - С. Т. Инк.
     И вот мы снова оказались вместе, мой кузен и я, причем оба без видимых усилий вернулись к тем отношениям, которые связывали нас в прошлом. И дело здесь заключалось не в том, что мы, подобно нашим отцам, почти всю жизнь оставались неразлучными, ибо подобное было попросту невозможно.
     Нас с такой легкостью связывало и влекло друг к другу, как ни парадоксально это звучит, своего рода взаимное отвержение. Каждый из нас признавал - и уважал - за другим право на подобное неприятие. Это позволяло с терпимостью и даже некоторым юмором относиться к старой и затасканной до дыр семейной байке насчет нашей помолвки и "подходящего брака", который позволил бы Чарльзу без излишних юридических осложнений укрепить свои позиции в отчем доме и в лучших традициях на