т этого я стала испытывать к нему еще большую симпатию. Его явно интересовало все, что я могла рассказать о своей семье. Единственное, что я обошла полным молчанием, был факт нахождения в Сирии Чарльза и его намерение навестить нашу бабку. Я планировала воспользоваться удобным случаем, чтобы самой сказать Хэрриет о его желании повидать ее, а потому стремилась избежать возможных осложнений, сопряженных с передачей информации через вторые руки. Впрочем, если Чарльз окажется прав, то никаких трудностей с этим вообще не будет. Раз уж бабка с такой готовностью согласилась принять меня, которую вообще почти не помнила, то ее разлюбезный любимчик Чарльз, можно сказать, вообще уже переступил порог Дар-Ибрагима.
     В девять часов Халида принесла кофе, а заодно сообщила, что Насирулла ушел в деревню. Комната для меня была готова. Внешне девушка не особенно походила на брата, будучи моложе и изящнее его. Это была смуглолицая арабка, причем с кожей скорее каштанового, нежели оливкового оттенка, с огромными темными глазами, стройной шеей и красивыми руками. На ней было платье из зеленого с бронзовым отливом шелка, ткань смотрелась богато и изысканно. Глаза подведены черной тушью, причем в такой манере, которую неплохо было бы перенять и Лондону. Под тонким шелком, если только я не ошибалась, просматривались очертания французского, именно французского бюстгальтера. Как и у большинства других арабских женщин, на ее запястье позвякивали золотые браслеты, на одном из которых был выбит номер ее банковского счета. Это была отнюдь не просто арабская служанка, предпочитавшая, насколько я могла судить, не подставлять свою милую внешность ветрам пустыни. Она сказала Лесману (кстати, по-английски) про комнату, а затем скользнула по мне взглядом - и послание было тотчас же мною получено, ясное и понятное каждой женщине от эскимоски до арабки: "Пусть сейчас он сидит с тобой - знала бы ты только, на что похожа в этих своих брюках, - но советую не вставать у меня поперек дороги, а то пожалеешь".
     Затем, скромно потупив взгляд, она повернулась к Лесману и на своем приятном, с мягким акцентом английском добавила:
     - Когда выпьете кофе, леди хотела бы снова повидать вас.
     Она вышла, оставив дверь открытой. Я проводила взглядом ее стройную грациозную фигурку, которая скрылась в тени сводчатой галереи за тонкой полоской падавшего из лампы света, однако мне показалось, что отошла она недалеко. Через пару минут я убедилась в правоте своего предположения: там, где воды озера отражали небо, чуть серебрившееся от рассыпанных по нему звезд, я заметила легкое движение. Халида ждала, стоя в кустах у кромки воды и, возможно, наблюдая за нами через открытую дверь.
     Лесман даже не попытался закрыть ее. Было заметно, что он явно стремился поскорее допить свой кофе и поспешить к хозяйке, а потому я решила не затягивать разговор.
     Вскоре он поднялся:
     - Боюсь, сейчас я вынужден вас покинуть. Но как только она позволит, сразу же вернусь и провожу вас к ней. А теперь все-таки скажите, вам здесь удобно?
     - Почему нет? Не беспокойтесь обо мне, все будет прекрасно. Книжку какую-нибудь почитаю.
     - Разумеется, здесь все в вашем распоряжении. Если света недостаточно, то можете подкрутить лампу Халида вам покажет.
     Он резко повернул голову, когда где-то в глубине здания зазвенел колокольчик, звук которого показался особенно громким на фоне ночной тишины; и сразу вслед за ним, но уже с более близкого расстояния послышался яростный лай собак, явно потревоженных настойчивым и продолжительным треньканьем. Судя по тембру лая - довольно крупные собаки, к тому же находящиеся где-то в доме, почти рядом с нами.
     - Что это? Что случилось? - требовательным и одновременно удивленным тоном спросила я.
     - Ничего, просто ваша бабка проявляет признаки нетерпения. Извините, мне надо идти. Как только освобожусь, сразу вернусь за вами.
     - А что это за собаки?
     - О, ничего особенного. Всегда, когда слышат колокольчик, поднимают невообразимый шум. Не обращайте внимания. Перед приходом за вами я запру их.
     - Запрете? Вы хотите сказать, что сейчас они не привязаны? У них такой грозный лай...
     - Видите ли, это наши сторожевые псы. Без них здесь не обойтись. Но отвязывают их только по ночам, и в гарем они не проникнут, если, конечно, держать главную дверь закрытой. Вы здесь будете в полной безопасности. - Он одарил меня неожиданно яркой улыбкой. - Не волнуйтесь, это не та ночь, когда вас съедят заживо. По крайней мере, не собаки.
     Лесман ушел. Я слышала, как за ним захлопнулась деревянная дверь, а спустя несколько секунд послышался его голос - он успокаивал собак. Лай смолк, и снова воцарилась тишина. В этот момент я увидела Халиду, которая стояла в дверях в своем поблескивающем, зеленом шелковом платье.
     - Если вы пройдете за мной, я покажу вам вашу комнату.
     Она зажгла для меня в спальне еще одну лампу и поставила ее на полку рядом с кроватью.
     Комната эта очень походила на предыдущую, разве что казалась больше по размерам, поскольку из всей мебели в ней стояли лишь узкая металлическая кровать, хрупкого вида бамбуковый стул, черный шкаф мерзкой наружности с встроенным и, словно по контрасту с ним, относительно изящным зеркалом в лакированном обрамлении, да старый, побитый жестяной сундук с металлическими замками, на котором осталась этикетка "С. С. Горничная Янгце". Пол и стоявшие на возвышении у окна сиденья оставались ничем не прикрытыми. Постель была застлана желтоватым и не особенно тщательно проглаженным ирландским бельем, а красное, стеганное пчелиными сотами одеяло прикрывало, похоже, самый жесткий на свете, хотя, возможно, и очень полезный для здоровья матрас.
     У меня как-то не сложилось впечатление, что здесь обитает сама Халида - явно обнаруживался недостаток присущего ей восточного колорита. А может, Лесман именно это и имел в виду, когда говорил, что собирается провести эту ночь "в другом месте"?
     Однако, открыв рот, я заговорила совсем о другом:
     - Получается, что я выгнала мистера Лесмана из его спальни? Где же он будет ночевать?
     Пожатие плечами, хотя в общем-то не слишком уж дерзкое:
     - Комнат здесь хватает.
     Не услышав ответа, она посмотрела на меня чуть смущенно, и с явной, хотя и давшейся ей не без труда попыткой привнести в свои манеры чуть побольше воспитанности и вежливости добавила:
     - По ночам он часто сидит у леди. А поспать можно и утром.
     Я улыбнулась:
     - Надеюсь, что причинила не так много трудностей, как мне показалось вначале. Хотя вам-то работы явно прибавилось - два раза на день менять постель.
     Она воздержалась от того, чтобы в очередной раз в свойственной ей колкой манере парировать мою фразу, хотя, возможно, чтобы вступать в подобные вежливые перепалки, она неважно знала английский.
     - Вы видели ванную?
     - Да, спасибо. Кстати, а воду здесь пить можно?
     - Можно, хотя ваша вода стоит на подносе. Я оставлю его здесь. Если я больше вам не нужна...
     - Пожалуй, нет. Большое вам спасибо. Все отлично, и я уверена, что мне будет здесь очень удобно. О, будьте любезны, покажите, как подкрутить лампу, чтобы было посветлее. Мистер Лесман сказал, что в ожидании его я могу что-нибудь почитать.
     Девушка принесла из дальнего конца комнаты лампу и поставила ее на столик между книгами. Я поблагодарила Халиду и принялась перебирать их, пока та убирала с подноса грязную посуду. Она больше ничего не сказала, хотя я заметила по характеру ее взглядов, что сдержанная враждебность, с которой она периодически искоса поглядывала на меня, являлась отнюдь не плодом моего воображения. Я почувствовала раздражение и хотела сейчас только одного - чтобы она побыстрее кончила свою уборку и ушла. Затем я попыталась сосредоточиться на лежавших передо мной книгах.
     Едва ли они подходили в качестве легкого чтения, предназначенного для того, чтобы убить часок-другой. Арабская грамматика, несколько книжек по Сирии и Ливану, которые я уже прочитала, пока хворала, в комнате Чарльза, а также коллекция изданий, которую можно было бы назвать пособиями Джона Лесмана в его работе. Это были несколько томов (также знакомых мне), посвященных подлинной Царице Ливанской: Джоан Хэслип, Раундел, Силк Бэкингем, три старых тома дневников доктора Мэриона, посвященных его грозной патронессе.
     Я стала просматривать форзацы. Как и ожидалось, это были книги из библиотеки самой Хэрриет, по-видимому переданные ею нынешнему "доктору Мэриону" для внимательного изучения... Я скользнула взглядом по ряду названий. "Заметки крестоносцев" Т. Э. Лоуренса, "Ислам" Гийома, "Коран для всех и каждого", "Эотен" Кинглека... Все это принадлежало Хэрриет. И ни одной книги по медицине, поскольку Лесману, видимо, не хотелось возить с собой такую тяжесть. Единственными изданиями с его собственной надписью были - и это показалось мне довольно занятным - "Покорители разума" Хаксли, "Золотая плаха" Фрэзера и относительно новое издание "Клуба меченосцев" Теофила Готье в мягкой обложке. Никаких романов, за исключением, пожалуй, "Братьев Карамазовых" Достоевского и "Тигра в тумане" Марджори Эллингем.
     Последним в подборке стоял Де Куинси. Пока Халида с явно нарочитым грохотом возилась с грязной посудой, я машинально пролистала несколько страниц.
     "Курильщик опиума не утрачивает своих былых моральных установок или стремлений: он испытывает желания, как и прежде, жаждет осуществить то, что представляется ему возможным, и получить оценку, соответствующую его достоинствам. Однако в своих интеллектуальных порывах он явно преступает пределы реально возможного, причем не только в том, что касается осуществления задуманного, но и в самой попытке приступить к этому осуществлению. Он находится во власти демонических сил и кошмарных сновидений..."
     Все в точности так, как и сказал Хамид. Едва Халида с подносом в руках направилась к двери, как я отложила опиумный кошмар в сторону.
     - Я закрою за вами, - предложила я, намереваясь именно так и сделать, однако она остановилась у порога и обернулась.
     - Вы действительно дочь племянника леди? Я постаралась переварить суть вопроса, пока девушка в упор разглядывала меня.
     - Да.
     - И ваш отец тоже здесь, в Ливане?
     - Нет.
     - Он умер?
     - Нет, - удивленно проговорила я. - А почему вы спрашиваете?
     - То есть вы путешествуете одна?
     - Почему бы нет?
     Она проигнорировала и этот мой вопрос. Было заметно, что девушка поглощена собственными мыслями, направление которых оставалось скрытым от меня, но определенно важным для нее самой.
     - Вы... вы надолго здесь задержитесь?
     Любопытство заставило меня погрешить против истины:
     - До тех пор, пока она сама согласится терпеть мое присутствие, - ответила я, глядя ей прямо в глаза.
     - Она нездорова, - быстро проговорила Халида. - Утром вам надо будет уехать.
     Я приподняла бровь:
     - Ну, это уж ей самой решать, не так ли? - заметила я невинным тоном, в котором, однако, можно было различить проблеск злости. - Но, разумеется, на столь обширной территории мне придется нечасто с ней сталкиваться. Да и мистер Лесман предложил мне пожить здесь столько, сколько я захочу.
     Черные глаза снова вспыхнули, причем я так и не поняла, то ли гневно, то ли встревоженно:
     - Но это же невозможно! Он...
     Тишину комнаты вновь нарушило требовательное и одновременно рассерженное треньканье колокольчика Хэрриет. И снова, теперь уже на некотором удалении, но столь же явно, залаяли псы. Девушка двинулась вперед, причем настолько резко, что стоявшие на подносе предметы покачнулись и столкнулись друг с другом.
     - Спасительный колокол, - проговорила я. - Вы что-то хотели сказать?
     - Нет, нет. Мне надо идти! - И потом, когда я сделала движение, чтобы открыть перед ней входную дверь, почти яростно добавила:
     - Не надо! Я сама, я сама!
     Дверь за ней захлопнулась, а я все задумчиво смотрела ей вслед. Вот уж воистину спасительный колокол. Мне показалось, что картина стала чуть яснее, и хотя я не знала точно, сделал ли Лесман ставку на мою бабулю или нет, Халида определенно поставила на него самого. И все же мне было пока непонятно, каким образом все это увязывалось с самой Хэрриет.
     Я снова подошла к книжной полке. А что, приятно будет вспомнить - ведь я оказалась именно из тех, кому захотелось взять томик Достоевского, Хаксли или даже "Золотую плаху" и, съежившись в комочек, насладиться процедурой восхитительного вечернего чтения. Однако, когда за мной, как и обещал, пришел Лесман, то он застал меня за чтением "Тигра в тумане", хотя я и ловила себя на мысли, что, оказавшись в этом безлюдном крыле полуразрушенного дворца, следовало бы подобрать себе на ночь не столь волнующее произведение.
     В руках он держал уже не лампу, а громадных размеров мощный электрический фонарь.
     - Готовы? - спросил он.
     Лесман снова вывел меня во двор, где днем мы с Хамидом пребывали в томительном ожидании, но затем повернул направо, удаляясь от главного входа. Я уже поняла, что он двигался в том же направлении, когда в первый раз уходил к Хэрриет.
     Дворец оказался огромным сооружением, намного превосходящим мои представления. Мы шли по бесчисленным коридорам, сворачивали, поднимались и спускались, пересекали еще как минимум два маленьких внутренних дворика, и по журчанию воды в первом из них я поняла, что не все еще колодцы пересохли. Проходя через второй дворик, я услышала доносящиеся из-за закрытой двери царапающие звуки, сопровождаемые глубоким, протяжным подвыванием, от которого у меня мурашки поползли по коже.
     - Не волнуйтесь, как я и обещал, сейчас они заперты. - Он на мгновение осветил лучом фонаря дверь, и я успела заметить показавшийся в щели над полом поблескивающий, влажный собачий нос, который жадно втягивал воздух.
     - Софи! Стар! Тихо там! Смотрите под ноги, мисс Мэнсел, здесь неровный приступок. А вот и сад принца.
     Не знаю, что именно я ожидала увидеть, возможно, что-то не менее волнующее, чем сад гарема, однако в действительности он оказался совсем маленьким. В воздухе висел терпкий аромат жасмина, и в свете фонаря я успела разглядеть невысокую стенку, за которой, похоже, находился бассейн. Сам по себе сад по размерам был не больше продолговатого дворика с такой же парой каменных ваз для цветов да несколькими маленькими симметричными деревцами в кадках. Лесман направил луч фонаря на потрескавшиеся плитки пола, хотя особой надобности в этом не было - одна из дверей, примерно на полпути вдоль края сада, была распахнута и из нее между стволами двух деревьев в кадках лился свет. В сущности, это было лишь слабое оранжевое мерцание, исходившее от лампы вроде той, что стояла у меня в комнате, однако на фоне сгустившейся темноты оно показалось мне очень ярким.
     Он встал в дверном проеме, чуть посторонившись, чтобы пропустить меня, и уже совсем другим - жестким, осторожным, но одновременно почтительным - голосом произнес:
     - Леди Хэрриет, я привел мисс Мэнсел.
     Я прошла мимо него в комнату.

ГЛАВА 5

     Но когда проходила леди - сильней
     Вспыхнули вдруг языки огней,
     Кристабель увидела леди глаз
     На миг, пока огонь не погас
     С. Т. Кольридж. Кристабель

     Диван принца был поистине необъятен, и в нем царило то, что я могла бы назвать роскошным запустением. Выложенный цветным мрамором пол кое-где укрывали персидские половики, все очень грязные; стены были испещрены замысловатым мозаичным узором, причем в каждой плите тесаного, а сейчас порядком истертого камня имелись ниши, в свое время предназначавшиеся, очевидно, для статуи или лампы, а ныне пустовавшие, если не считать наваленных в них груд всякой всячины - картонных коробок, обрывков бумаги, книг, медицинских пузырьков и свечных огарков. Посередине помещения располагался фонтан, поверхность которого была заложена грубой каменной кладкой, так что теперь он служил неким подобием стола, на котором стоял поднос из позеленевшего серебра, уставленный грудой тарелок с остатками недавней трапезы. Рядом на полу приютилась пустая миска с надписью "СОБАКА" по краю. У стены стоял комод из полированного красного дерева, также заставленный всевозможными пузырьками и коробочками с лекарствами. Пара ветхих кухонных стульев и большое, похожее на восточный трон сооружение из красного лакированного дерева завершали меблировку нижней части комнаты. Повсюду толстым слоем лежала пыль.
     Широкий сводчатый проход с изысканной резьбой по камню и тремя истертыми ступеньками отделял нижнюю часть дивана от верхней. В дальнем углу возвышения стояла громадная кровать, некогда, должно быть, представлявшая собой подлинное произведение искусства, с ножками в виде лап дракона, высоким резным изголовьем и свисающим над ним с потолка подобием позолоченной птицы, сжимавшей в когтях края балдахина. Сейчас же одно из крыльев птицы отсутствовало, позолота потрескалась и покрылась грязью, а из когтей свисала лишь груда бархатных штор, цвет которых мог быть любым - от темно-красного до черного-и которые широкими волнами ниспадали по краям изголовья, почти скрывая образуемой ими тенью человеческую фигуру, лежавшую в окружении наваленных пледов и одеял.
     Свет, который в дневное время щедрым потоком лился из сада через распахнутые двери, едва достигал дальних уголков комнаты. Сейчас он исходил от старомодной масляной лампы, стоявшей среди тарелок с остатками ужина, и когда я проходила мимо нее, направляясь к постели, моя тень угрожающе бросилась вперед и заколыхалась по ступенькам помоста, тем самым наложив еще один темный слой на царивший в этой части помещения гротескный полумрак.
     А это действительно был какой-то гротеск. Я, конечно, допускала, что обнаружу свою бабку в образе, существенно отличном от далеких детских воспоминаний, однако никак не могла предположить, что контраст окажется столь разительным. Как я уже сказала Лесману, у меня сохранились лишь самые смутные воспоминания об этой высокой женщине с горбатым носом, седеющими волосами " хлопающими черными глазами, которая постоянно отчаянно спорила с моим отцом, изводила своими рассуждениями на предмет сада и огорода мою мать и имела привычку то одарять нас с Чарльзом неожиданными и диковинными подарками, а то совершенно не замечать нашего присутствия.
     Даже будь она сейчас одета как пятнадцать лет назад, я и тогда едва ли узнала бы ее. Лесман предупредил меня, что она сильно похудела, можно сказать даже усохла, и это была правда. И хотя я полагала, что в любом случае узнаю этот выдающийся нос и черные глаза, пронзительно взиравшие на меня из полумрака тяжелых занавесок, ничто - даже его предупреждение - не могло подготовить меня к столь диковинному и совершенно незнакомому образу, который являла собой эта фигура, восседавшая в постели наподобие Будды, завернутая словно кокон в разноцветные шелка и делавшая мне широкой бледной ладонью знак: "Подойди ближе". Если бы я не знала, кто передо мной, то подумала бы, что вижу фантастически разодетого жителя Востока.
     На бабке было некое подобие ночной рубашки из натурального шелка, поверх которой был надет пурпурный бархатный жакет с золотой отделкой, а сверху еще накинута огромных размеров кашемировая шаль. Все это убранство, даже несмотря на то что сшито оно было из мягких, роскошных тканей, несло на себе явный отпечаток мужского наряда.
     Кожа на лице бабки имела бледный, болезненный оттенок, бескровные губы ввалились, но черные глаза и хорошо очерченные брови оживляли ее овальное полноватое лицо и отнюдь не подчеркивали внешних признаков старческого увядания. Пудра была нанесена небрежно и весьма щедро - частички ее даже упали на багровый бархат жакета.
     Над этим странным двуполым лицом возвышался белый тюрбан, который, чуть съехав набок, обнажил под собой то, что я, на мгновение ужаснувшись, приняла за голый череп, но затем, приглядевшись, поняла, что бабка лишь наголо обрила голову. В сущности, если она постоянно носила такой тюрбан, это могло бы показаться вполне естественным, и все же под