езло  напряжение,  я  расслабилась,  но,  почему-то,  стала
дрожать. В ссадины и ушибы пришла боль. Я повернулась на бок и поволокла
себя в сторону, все еще задыхаясь, к стене, где сидела раньше.
   Саймон сказал светским тоном: "Я так понимаю, Вы - Ангел ос?"
   Дышал он тяжело, но голос был ровным.
   "Именно. А ты - маленький братик Михаэля. Рад видеть".
   "Сомневаюсь. Мы, кажется, встречались прошлой ночью. Жаль не знал..."
   Я повернула голову и сказала: "Он убил Нигеля... и Даниэль..."
   Через несколько секунд я поняла, что наружу не вышло ни звука.
   "Ты убил моего брата Михаэля".
   Саймон не видел меня, дышал ровно, лицо  его  разгладилось.  Так  же,
наверное, Михаэль глядел на Ангелоса много лет назад,  так  же  смотрело
вниз это необыкновенное небо, безразличные скалы отбрасывали ослепляющую
жару. Время пошло назад. Враги стояли лицом к лицу, но силы  перешли  на
другую сторону. Грек так, кажется, не думал. Он засмеялся.
   "Да, я прикончил Михаэля. Теперь твоя очередь, малыш. В твоей  стране
мальчиков не учат быть мужчинами, здесь - по-другому".
   Англичанин двигался вперед - шаг, другой.
   "Как ты убил его?"
   "Сломал шею".
   Преступник наклонил голову, как  всегда  по-бычьи,  черные  глаза  от
солнца стали еще более плоскими. Он моргнул раза два, а потом  шевельнул
головой, будто  у  него  болели  и  чесались  рога.  Шаг  назад,  легкий
наклон... Я на  минуту  подумала,  что  он  отступает,  чтобы  поставить
Саймона не против солнца, и удивилась, что он дает ему время  отдохнуть,
но неожиданно, как  вспышка  черной  ночи,  я  поняла,  что  он  делает,
вспомнила где лежит невидимый пистолет - на пиджаке. Я приподняла  себя,
как  матрас,  набитый  глиной,  изношенный  и   пыльный,   перекатилась,
конвульсивно дернулась, как рыба, когда Ангелос резко  шагнул,  схватила
рукав и дернула на себя. Я тянула его со  всей  силы,  он  зацепился  за
что-то, затрещал, пошел! Фонарь взлетел ракетой и стукнулся о  камень  у
моей головы. Пистолет полетел  размашисто  и  высоко,  ударился  о  кучу
камней в трех ярдах и продолжил свой путь. Он даже ударил своего хозяина
по руке, но полетел дальше. Грек выругался,  пнул  меня  ногой  и  упал,
когда Саймон ударил его, как паровой молот.
   Предплечье грека в полете заблокировало удар, направленный в горло, в
то же время локтем он ткнул  противника  в  нижнюю  часть  живота.  Боль
взорвалась артиллерийским  снарядом,  он  отпрянул  от  грека,  который,
используя скалу, как трамплин, взлетел с нее и нанес  удар  всем  весом.
Рот Саймона скрылся в потоке  крови.  Голова  откинулась  от  следующего
удара, который почти сломал  ему  шею,  и  он  упал,  но  падая  зацепил
противника ногой за колено и, пользуясь  его  собственным  движением,  с
грохотом уронил рядом с собой. Кто-то откатился  в  сторону  и  оказался
сверху. Другой выбросил ногу,  промахнулся,  направил  короткий  рубящий
удар ребра ладони в шею. Удар в горло, а потом двое сомкнулись,  утюжили
и взбивали пыль, она грибами вставала вокруг  них.  Я  не  видела...  не
могла понять... Ангелос на спине, Саймон поперек, пытается засунуть руку
мужчины ему за спину. Грек бьет по  лицу,  удары  короткие  и  не  очень
сильные, течет кровь. Неожиданно  кулак  разжался,  схватил  Саймона  за
щеку, и большой когтистый палец пополз все дальше и дальше,  прорываясь,
прогрызаясь к его глазу...
   Взгромоздилась на ноги, держась за стену. Он не может, и нечего  было
ждать, что сможет... он моложе и умеет драться, но  Ангелос  тяжелее,  и
жизнь у него отчаянная... Если бы  помочь...  Если  бы  только  я  могла
помочь! Шагнула,  как  пьяная,  потянулась  за  ребристым  куском  камня
руками, колышащимися, как листья. Я могу ударить,  как  вчера,  было  бы
чем, ну фонарем... Пистолет! Захлебываясь, я дошла до кучи  камней,  вот
тут он упал и исчез. Отметина на камне. Дрожащая рука полезла в щель, ее
царапало и терзало, я  ее  вытягивала,  пальцы  удлинялись,  как  могли,
трогали что-то холодное и гладкое, металл, а схватить не могли,  трогали
что-то холодное, дрожали, их щипало от соленых слез. Я легла и просунула
руку еще дальше.  Схватила,  теперь  надо  вытащить,  но  не  пролезает,
господи, как больно, глупо и безнадежно...
   Саймон увернулся  от  жуткого  пальца,  грек  дернулся,  освободился,
откатился в сторону необычайно быстро и собрался в комок, чтобы вскочить
на ноги. Лапа его уже  скрючилась,  чтобы  схватить  камень,  но  Саймон
наступил на нее. Ангелос застонал, но в то же  время  попытался  ударить
ногой, Саймон увернулся, и удар пришелся по  внутренней  стороне  бедра.
Опять перемена позиций. Грек валяется на боку,  как  павший  вол,  опять
встал, и кулак его летит вниз, как молот...
   Я разжала пальцы, выпустила пистолет и начала разгребать камни. Сзади
раздавался шум тел на  земле,  жуткое  дыхание,  резкий  стон.  Кажется,
Саймон. Я увидела темно-голубой блеск пистолета,  отбросила  еще  ломоть
скалы, схватила дуло и вытащила штуку наружу. Никогда не держала такой в
руках, даже  не  подумала,  что  опасно  пистолет  держать  так,  только
удивилась, что он очень тяжелый. Стрелять, наверное, просто. Направить и
спустить  курок.  Подойти  бы  поближе...  и   чтобы   мужчины   немного
раздвинулись, а пыль осела и стало что-то видно... И Ангелос умрет. Я ни
на минуту не подумала, что убивать людей нехорошо. Пошла к ним.  Как  ни
смешно, ходить очень трудно. Земля качалась, пыль хватала меня за  ноги,
пистолет был слишком тяжелым, а  солнце  -  слишком  ярким,  и  я  плохо
видела...
   Сцепленные  тела  шевелились  от  титанических  усилий.  Мужчины  так
запылились, что я не  могла  понять,  кто  наверху.  Как  разобраться...
Человек сверху одной рукой держал  другого  за  запястье,  другой  -  за
горло, все крепче. Голова нижнего болезненно откинулась. Густая  красная
пыль на черных кудрях. Жестокое широкое лицо тоже  красное,  архаическая
маска гримасничает на песке. Побежденный все слабее  и  слабее  пытается
спихнуть с себя победителя. Мускул дрогнул у Саймона на  плече.  Ангелос
отчаянным движением попытался спастись,  но  хватка  не  ослабела.  Тела
продвинулись в пыли на несколько ярдов  к  пирамидке,  отмечавшей  место
смерти Михаэля. Рука Саймона напряглась и немного  подвинулась,  дыхание
вырвалось из глотки  Ангелоса  оборвавшимся  свистом...  Я  поняла,  что
пистолет не нужен, села и закрыла глаза. Скоро наступила тишина.
   Ангелос лежал тихо, лицом вниз у пирамидки. Саймон стоял и смотрел на
него. Замученное лицо в  крови  и  пыли,  мускулы  подрагивают,  красные
глаза. Потом он повернулся и впервые взглянул на меня. Попытался  что-то
сказать, высунулся язык, облизал пыльную корку губ.
   Я ответила на взгляд: "Все в порядке. Он ничего со мной не  сделал...
На муле у пещеры есть веревка..."
   "Веревка? Зачем?"
   Голоса у нас обоих были очень странные. Он медленно шел ко мне, "Если
он придет в себя..."
   "Моя дорогая Камилла... - сказал Саймон  и,  увидев  выражение  моего
лица, рассердился. - Что, по-твоему, я должен был сделать?"
   "Не знаю. Конечно, убить. Я просто... Ты и убил".
   Губы его шевельнулись. Не совсем улыбка, но он вообще в  этот  момент
не походил на себя. Передо мной  на  ярком  свете  стоял  незнакомец  со
странным голосом и смотрел на свои окровавленные руки, в  его  лице  мне
чего-то не хватало.
   Тут мир перестал качаться, я пришла в себя и  сказала  быстро,  почти
отчаянно, в приступе стыда: "Саймон. Прости.  Я  просто  еще  ничего  не
соображаю. Конечно,  ты  прав.  Это  просто...  слишком  близко.  Бывают
случаи, когда надо понимать и принимать... такое. Я просто свинья".
   Теперь он улыбнулся, как раньше.
   "Ну не совсем. Ты тоже права. Что  ты,  собственно,  собиралась  этим
сделать?"
   "Что?"
   Я тупо уставилась на пистолет в своих руках. Он наклонился, взял его,
не прикасаясь ко мне кровавыми немного дрожащими  пальцами,  положил  на
землю.
   "Так, думаю, безопаснее".
   Тишина. Он стоял и смотрел незнакомым взглядом.
   "Камилла, если бы ты не избавилась от этой штуки, я бы умер".
   "И я. Но ты пришел".
   "Моя хорошая, конечно. Но с этим пистолетом... Ты застрелила бы  его,
Камилла?"
   Совершенно неожиданно я затряслась и закричала: "Да! Да!  Я  как  раз
собиралась, когда ты... убил его сам!"
   И я заплакала, больше не было сил, я потянулась к нему  и  взяла  его
руки, в крови и всем чем угодно.
   Мы сидели на камнях, его рука  на  моих  плечах.  Какое-то  время  он
ругался, и это было так на него не похоже, что я хихикала сквозь  слезы,
но сумела сказать: "Прости. Все  в  порядке.  Это  не  истерика.  Это...
реакция на что-то".
   Он говорил с шокирующей страстностью: "Никогда не прощу себя  за  то,
что  втащил  тебя  во  все  это,  клянусь   Богом!   Имей   я   малейшее
представление..."
   "Ты не втащил меня, я сама напросилась и  должна  была  принять,  что
получилось. Ты не виноват, что все так... Мужчина делает то, что считает
необходимым, и раз ты чувствовал себя так из-за Михаэля,  соответственно
ты и поступил. Вот  и  все,  ты  сказал,  что  трагедия  закончена,  но,
конечно, когда ты узнал, что Ангелос жив..."
   "Моя хорошая, ты ведь не думаешь,  что  я  убил  его  из-за  Мика?  Я
говорил на доступном ему языке. Конечно, и поэтому, я это  понял,  когда
посмотрел ему в лицо, но озверел я даже раньше, чем узнал от  Димитриоса
остальное. Его легко было уговорить. Пришел Нико и помог. Он сказал, что
они сделали с Нигелем".
   "Тогда ты знаешь..."
   Я вздохнула на три четверти с облегчением, стало  понятным  выражение
его лица и легкость, с которой он убил.
   "И потом, ты..."
   Я  ничего  не  ответила,  мы  сидели  молча.  В  небе   кружили   три
стервятника. Саймон выглядел так, будто это его побили.
   В  горах  раздался  какой-то  шум,  кажется  шаги,  отдаленный  крик.
Спаситель мой не двигался.
   Я попросила: "Расскажи мне об  Ангелосе.  Почему  он  не  возвращался
раньше?"
   "Он возвращался, искал золото - голоса и огни, мы были правы. Приехав
в Югославию, он собирался все забрать  как  можно  скорее,  но  совершил
политическое  убийство,  был  пойман   и   приговорен   к   пожизненному
заключению. Его освободили два года назад, он сразу приехал,  но  ничего
не нашел. Димитриос не сумел узнать у Стефаноса, так что пришлось  ждать
меня. Все. А теперь ты. Почему,  ради  Бога,  ты  вышла  из  пещеры?  Он
наверняка бы тебя не обнаружил".
   "Нет".
   И я рассказала  ему  все,  уже  почти  спокойно,  будто  пересказывая
прочитанное, но было очень приятно  чувствовать  его  руку  на  плече  и
солнечный жар. Он слушал в тишине, заговорил не сразу.
   "Кажется, придется  себя  прощать  за  очень  многое.  -  Он  впервые
посмотрел  на  распростертое  в  пыли  тело  прежними  живыми  холодными
глазами. - Было за что  расплачиваться  -  Мик,  Нигель,  бедная  глупая
маленькая Даниэль и, конечно, ты... Это бы вывело из себя и Ореста,  да?
Нет, фурии не будут преследовать меня за сегодняшнее дело".
   От входа раздался  крик,  с  грохотом  камней  ворвался  в  долину  и
бросился к нам Нико.
   "Красивая мисс! Кирие Саймон! Все в порядке! Я здесь!"
   Он  смотрел  на  нас  -  мое  рваное  и  грязное   платье,   ссадины,
поцарапанные руки, на Саймона, покрытого кровью и пылью сражения.
   "Мать всех богов, значит, он был здесь! Ушел?.."
   И тут он увидел тело. Сглотнул, бросил взгляд на  Саймона,  посмотрел
на меня, будто хотел что-то  сказать,  но  опять  закрыл  рот,  вроде  с
трудом, и пошел к месту, где лежал Ангелос.
   Медленно переступая, появился Стефанос, остановился у входа, пошел  к
нам. Посмотрел, помолчал, кивнул, улыбнулся. Он, может, что и сказал, но
тут прибежал Нико. На Саймона обрушился поток греческих слов, он  что-то
отвечал, потом рассказывал, а я вдруг почувствовала, что  очень  устала,
откинулась к скале и закрыла глаза.
   "Тебе плохо, красивая мисс? Этот паразит тебе ничего не сломал?"
   "Да нет, напугал, - я улыбнулась, - жаль, что тебя здесь не было".
   "Я должен бы здесь  быть!  -  А  глаза  у  него  были  не  так  полны
энтузиазма, как голос,  но,  по-моему,  больше  всего  его  поразило  не
убийство. - Я должен был с ним расправиться, и не за  двоюродного  брата
моего дедушки, а за тебя, красивая мисс.  Хотя  кирие  Саймон  справился
очень хорошо, да?"
   "Для англичанина..."
   "Да, для англичанина. Конечно, с Димитриосом помог ему я.  Не  скажу,
что сделал, ты - леди... А потом я связал  его  и  отвел  вниз  и  отдал
мужчинам, чтобы они сдали его в полицию. Полиция придет..."
   Он ушел. Я опять закрыла глаза.
   Когда они опять открылись, Стефанос сидел в тени около тела,  склонив
голову на сжатые руки,  очень  старый.  Сцена  из  трагедии:  под  аркой
голубого неба тело убийцы, наказанного добрыми Богами, а рядом старик  с
бородой Зевса. Со скал вниз смотрели козы. Издалека  раздалась  знакомая
мелодия. Козы подняли головы и ушли цепочкой.
   Саймон подошел ко мне.
   "Нико ушел за полицией. Он хотел отвести тебя в Дельфы, но я  сказал,
что еще рано, нам нужно кое-что сделать.  Не  волнуйся,  мне  ничего  не
грозит. Кроме всех прочих грехов, он ведь  еще  и  пытался  убить  тебя.
Пошли? Стефанос, похоже, спит и не будет нас искать. Об оружии и  золоте
я сказал, теперь это - не наши проблемы,  а  о  святилище  надо  принять
решение... Знаешь ответ?"
   Мы вошли в пещеру в тишине при слабом свете фонаря. По дороге  Саймон
поднял лом Ангелоса: "Потом закроем вход".
   Он стоял, неподвижный и неизменный две тысячи лет, но казалось чудом,
что за этот день он остался нетронутым. Мы  склонились  к  его  ногам  и
попили воды, подержали руки  в  ручье,  раны  и  порезы  загудели,  тела
возвращались к жизни из шокового отупения. След  кольца  исчез  с  моего
пальца. Саймон положил что-то к ногам статуи.
   "Золото Аполлону. Я попросил его вернуть  Ангелоса,  он  это  сделал,
даже хотя и  обычным  дельфийским  способом,  когда  у  всего  есть  две
стороны, об одной из которых всегда забываешь. Это жертва. Ты, по-моему,
тоже чего-то хотела, принесешь жертву?"
   "У меня нет золота, поделись..." "Значит, будем вместе..."
   Я  быстро  обернулась.  На  минуту  я  увязла  в  его  глазах,  потам
отвернулась и подняла баночку Нигеля: "Это тоже оставим здесь?"
   Что-то блеснуло в траве. Еще одна  монета.  "Саймон,  смотри!  Нигель
нашел и золото, и статую". "Не он. Михаэль".
   Он взял у меня монету и бережно положил к ногам бога.



   Мэри СТЮАРТ
   ЗАКОЛДОВАННЫЙ КОНЬ



1

   Кармел Лейси - самая глупая из всех известных мне женщин,  и  это  не
так уж мало значит. Я пила с ней чай в  тот  промозглый  вторник  только
потому, что она, во-первых, так настойчиво приглашала меня по  телефону,
что невозможно  было  отказаться,  а  во-вторых,  я  пребывала  в  такой
депрессии, что даже пить чай с Кармел Лейси казалось лучше,  чем  сидеть
одной в комнате, где еще не затихло эхо последней ссоры с  Льюисом.  То,
что я полностью права, а он несомненно, неколебимо, до ярости  не  прав,
не давало удовлетворения потому, что он теперь находился в Стокгольме, а
я все еще в Лондоне, в то время как по всем правилам мы должны бы вместе
лежать  на  берегу  под  итальянским  солнцем  и   наслаждаться   первым
совместным летним отпуском с медового месяца два года  назад.  Дождь  не
прекращался со дня его отъезда, а в "Гардиан" я каждый день читала,  что
в Стокгольме тепло и ясно. Я игнорировала сведения о  дурной  погоде  на
юге Италии и сосредоточивалась на грехах Льюиса и своих печалях.
   "По какому поводу хмуришься?" - спросила Кармел Лейси.
   "Разве? Извините. Это, наверное, депрессия от погоды и вообще. Это не
из-за Вас. Продолжайте. Ну и как, Вы купили в конце концов?"
   "Так и не определилась. Всегда так ужасно трудно принимать решения...
- Ее голос неопределенно замер, а рука зависла над  блюдом  с  пирожными
между безе и эклером. - Но знаешь,  какие  они  теперь  стали,  не  идут
навстречу, не держат то, что тебе нравится, а просто  продают,  а  ты  к
тому времени уже поняла, что хотела это с самого начала".
   Пирожные ей на пользу и  пухлость  ей  идет.  Она  такая  хорошенькая
блондиночка,  ее  привлекательность  зависит  от  окраски  и  сохранится
навсегда даже с постоянным увеличением веса и переходом в  седину.  Пока
ее волосы совершенно золотые, хоть она училась с  моей  мамой  в  школе.
Тогда она  пользовалась  большой  популярностью  и  кличка  у  нее  была
"Карамель". Они не то, чтобы дружили, но проживали по соседству. К  тому
же папа Кармел держал скаковых лошадей, а мой дедушка - ветеринар-хирург
- за ними ухаживал. Потом их пути разошлись. Моя  мама  вышла  замуж  за
молодого партнера своего отца и осталась в  Чешире,  а  Кармел  "удачно"
вышла замуж и уехала в Лондон. Ее мужу было за  сорок,  богатый  банкир,
упакованный в "Ягуар", а  троих  детей  они  благополучно  распихали  по
хорошим школам.
   Но ничего не вышло. Кармел стала бы идеальной женой и  матерью,  если
бы не оказалась так привязчива и  не  пыталась  заполнить  собой  каждую
секунду жизни всего  своего  семейства.  Сначала  ушла  старшая  дочь  с
туманным  заявлением,  что  нашла  работу  в  Канаде.  Вторая   дочь   в
девятнадцать вышла замуж и  без  оглядки  укатила  с  мужем  на  Мальту.
Следующим ушел муж,  предварительно  дав  не  правдоподобное  количество
оснований для развода. Остался только младший сын Тимоти. Когда-то он на
каникулах болтался на дедушкиных конюшнях,  хрупкий,  живой  как  ртуть,
стремительный мальчик, но слишком молчаливый, что, в общем, простительно
при такой неуемной матери.  Сейчас  она  мурлыкала  как  раз  про  него,
покончив,  насколько  я  смогла  уследить,  с  темами  своего  портного,
доктора, поклонника, отца, моей мамы и с двумя  пирожными  с  кремом.  Я
прислушалась.
   Тимми ее огорчал, пошел по стопам  отца,  которому  не  следовало  бы
лезть в их жизнь, но, оказывается, он переписывался  с  Тимми  и  хочет,
чтобы сын приехал его навестить в  Вену,  хотя  они  и  не  виделись  со
времени развода, и даже прислал денег на проезд. Кармел возмущалась,  не
слушала меня совершенно, цитировала Библию, и  чем  демонстративнее  она
страдала, тем большую жалость я испытывала к Тимоти и тем интереснее мне
становилось: я-то тут при чем? Она меня позвала, конечно, не потому, что
ей нужна аудитория - существуют преданные партнеры по бриджу, с которыми
она наверняка это неоднократно обсуждала. Что ее нисколько  не  занимает
мнение кого бы то ни было из моего поколения, она дала понять ясно.
   Я не удержалась и спросила: "Ну а почему просто не расслабиться и  не
отпустить его? Говорят, это - единственный способ кого-нибудь  удержать.
Мама всегда говорила, что чем сильнее к кому-то пристаешь, тем больше он
норовит держаться подальше, освободится совсем". И только я это сказала,
я вспомнила, что мама говорила это  как  раз  про  Кармел.  Я,  наверно,
бестактна, но она этого, к счастью, не  поняла,  так  как  считала  себя
безупречной и ни в чем не видела своей вины.
   И вдруг она заговорила про мои отношения с мужем.
   "А почему у вас нет детей, Льюис не хочет?  За  два  года  уже  можно
бы... Он, конечно, редко бывает дома... Были бы у тебя дети, ты  бы  так
не веселилась".
   "В любом случае, мне бы,  наверно,  хватило  соображения  не  ставить
вокруг них загородки".
   Злилась-то я не столько на Кармел, сколько на себя - совсем недавно я
как раз этим и занималась, только огораживала не ребеночка, а мужа.
   "Кроме того, Тимоти не ребенок, сколько ему? Семнадцать?.".
   Она-то, конечно, считала, что он маленький, никогда не был  вне  дома
один, только в школьном лагере. Отец Тимоти,  Грем,  соглашался  принять
его когда угодно. И, в общем, Кармел, как выяснилось,  и  не  возражала,
чтобы он уехал, только хотела, чтобы он благодарил ее, а  не  отца.  Она
даже согласилась принести себя в жертву  и  поехать  с  ним,  но  о