огла она быть и невольной пленницей вроде меня, поскольку никто не ограничивал моих прогулок и блужданий по дворцу - днем я могла ходить куда и где угодно.
     Значит, ее попросту нет в живых. И по какой-то причине смерть эту следовало хранить в тайне...
     В это мгновение кожа моя, несмотря на тепло затхлой комнаты, буквально покрылась мурашками, причем я почувствовала, что тому может быть лишь одна-единственная причина. Какое бы объяснение ни крылось за дурацким маскарадом, ночными блужданиями и теперь вот этой тщательно разработанной операцией по возвращению меня в их сети, мне вскоре предстояло узнать, в чем именно оно состоит, хотя я и допускала, что скорее всего оно окажется безрадостным для меня.
     И Чарльз, который, очевидно, Бог знает каким образом заподозрил, что именно здесь творится, был сейчас за много миль от меня, приближаясь к Дамаску и увлекая за собой Хамида. Даже если Хамид все же настиг его и убедил вернуться, то потребуется немало времени, чтобы они смогли напасть на мой след. В "Финикии" меня никто не хватится, да и Бен сказал: "Приезжайте когда сможете..."
     Кристи Мэнсел бесследно исчезла.
     Как Хэрриет и ее маленькая собачонка Самсон.
     Или как гончие Габриэля, навеки запертые в пыльных чертогах рассыпающегося дворца...
     Но какое же это дикое, безумное отупение, идиотская одурманенность наркотиками - ведь надо хотя бы попытаться что-то придумать, как-то противостоять безвольной вялости моих нервов и размякших членов. Я постаралась напрячься, резко села на постели и огляделась.
     Постепенно помещение стало приобретать более четкие формы. Пара метров пыльного пола рядом с кроватью, на который падал слабый свет, низкий, покрытый паутиной потолок, шероховатый камень стены, с которой свисал подвешенный на крюк пучок каких-то кожаных ремней и железок - сбруя, наверное... Снаружи снова послышалось еле различимое потрескивание фитиля масляной лампы. Блеклый свет пробивался сквозь крохотное зарешеченное отверстие и освещал пространство не более одного-двух метров, едва различимое и заваленное какими-то корзинами, ящиками, жестянками, напоминающими маленькие канистры из-под бензина...
     Я правильно определила свое местонахождение. На вентиляционное отверстие падал свет от лампы, которая стояла в подземном коридоре, а темневшая под ней дверь являла собой один из тех накрепко сколоченных заслонов с неприступными запорами, который мы с Чарльзом наблюдали ранее. Насчет это двери не оставалось никаких сомнений. Окон тоже нет.
     Стояла гнетущая, густая и удушливая тишина, подобная тому безмолвию, которое встречается в пещерах.
     Молчание подземелья.
     Я сидела, не шелохнувшись, прислушиваясь. Тело словно окаменело и кое-где побаливало, словно от ушибов, хотя головная боль прошла. Ее сменили ясность ума, которая в тот момент показалась мне еще более тяжкой и мучительной, и странное ощущение какой-то стремительности, поспешности, легкой подвижности и щемящей уязвимости, которое, наверное, испытывает улитка, вырванная из своей раковины и мечтающая лишь о том, как бы поскорее забраться обратно.
     Тишина была вездесуща. Я не имела ни малейшей возможности определить, есть ли во дворце помимо меня еще хоть одна живая душа. Казалось, будто меня заживо замуровали.
     Эта стереотипная фраза пронзала мое сознание, не вызывая никаких мыслей или эмоций, а затем, подобно отравленной стреле, возвращалась, поскольку вместе с ней приходило стремительное видение скалы над головой - многих тонн камня и земли с простиравшейся еще выше толщей воды; рукотворной, не без изъянов, подпорченной временем, как и все остальное во дворце, конструкции. Вес этой массы был чудовищен и, если в слоившемся надо мной камне найдется хотя бы крохотная трещинка или произойдет малейшее движение почвы...
     Затем, почувствовав, как все тело покрылось мурашками, я услышала в мертвой тишине подземелья слабое поскрипывание оседающих пластов почвы. Я вскочила, застыв на месте и покрываясь потом, покуда ко мне не прорвался, подобно струе чистого воздуха, голос здравого смысла. Ведь это тикали мои, собственные часы. Я на цыпочках подкралась к двери и замерла, подняв руку как можно ближе к вентиляционному отверстию. Часики были едва видны. Маленький стеклянный кружочек показался мне лицом друга, а знакомое тиканье вернуло благоразумие и позволило удостовериться в том, что сейчас без нескольких минут шесть.
     Когда я приняла предложение Грэфтона подвезти меня, было около четырех. Значит, я находилась без сознания более двенадцати часов.
     Я приложила ладонь к двери и что было сил надавила, одновременно проверяя на прочность задвижку - та скользила с бесшумной мягкостью, хотя дверь от этого не сдвинулась ни на миллиметр. Подобный результат был настолько естествен, даже предрешен заранее, что я восприняла его без малейшего намека на волнение. Все мое внимание было теперь обращено на то, чтобы вытеснить из сознания образ тысяч тонн камня и воды, зависших у меня над головой.
     Звук, который совсем недавно показался бы мне воплощением угрозы, раздался как предзнаменование окончания всего этого кошмара. В замке повернулся ключ.
     Когда дверь, удерживаемая хорошо подогнанными и обильно смазанными петлями, мягко отворилась, я уже сидела на постели и, как мне показалось, со вполне спокойным видом пыталась (за счет напряжения спины и чопорного выражения лица) скрыть тот факт, что ничуть не верила в свою способность твердо стоять на ногах. Во рту совсем пересохло, сердце молотом колотилось в груди. Я не имела ни малейшего представления о том, что меня ждет.
     Мне было страшно.
     В дверном проеме стоял Джон Лесман, а за ним виднелась фигура Халиды, как всегда с подносом в руках. Едва дверь открылась, до меня донеслись запахи кофе и супа. Если бы я раньше подумала об этом, то наверняка ощутила бы дикий голод, однако сейчас этого не случилось. Лесман поставил лампу в стенную нишу, а девушка проскользнула у него за спиной и опустила поднос на какой-то ящик. Ее подведенные тушью глаза скользнули в мою сторону, и я заметила промелькнувшее в них выражение удовлетворения. Уголки ее рта тронул слабый завиток злорадной ухмылки. Шелковое с золотистой отделкой платье чуть шелестело, и я сразу же вспомнила, в каком состоянии должен пребывать мой собственный наряд, тем более после долгого лежания на ворохе одеял; о прическе не хотелось даже думать.
     Я проигнорировала ее появление и обратилась к Лесману:
     - Что с ней случилось?
     - С кем?
     - С моей бабкой Хэрриет, разумеется. И не надо фокусов, я поняла, что ваш мерзкий приятель разыграл передо мной спектакль. Где моя бабка?
     - Она умерла.
     - Умерла? - резко переспросила я. - Вы хотите сказать, что ее убили?
     Краем глаза я увидела, как шевельнулся шелк платья Халиды. Лесман быстро повернулся ко мне. Он стоял спиной к лампе, так что лица я почти не различала, однако голос его зазвучал довольно нервно:
     - Вы тоже не разыгрывайте мелодраму. Ничего подобного я не хотел сказать. Она умерла естественной смертью.
     - Мелодраму?! И это говорите мне вы? Со всеми вашими подземными застенками, большеглазыми чаровницами и милыми пантомимами в стиле белого работорговца, наслаждающегося обществом благородной дамы? Ищите простачков в другом месте! - гневно добавила я. - Когда она умерла и отчего?
     - Я не намерен отвечать на ваши вопросы, - напряженно проговорил он. - Ее лечил доктор Грэфтон, пусть он и объясняет.
     - Он уж точно объяснит, - заметила я.
     Лесман уже направился к двери, однако мой тон заставил его обернуться и посмотреть на меня. Сейчас свет падал ему на лицо, и я заметила его оценивающее, даже встревоженное выражение. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но раздумал и не произнес ни слова. Мне показалось, что он весь какой-то раздраженный: лицо осунулось, глаза ввалились, под ними набрякли мешки, выдававшие недосыпание, а кроме того морщины, которых я раньше не замечала и которым там вроде бы не полагалось быть. Чего же определенно не было на его лице прежде, так это распухшей ссадины в уголке рта, и омерзительного вида отметины, похожей на шрам, и тянувшейся от скулы к уху. Я только собиралась было заговорить с ним об этом, как послышался голос Халиды, быстрый и злобный:
     - Не позволяй ей так разговаривать с тобой. Ты здесь господин.
     Я рассмеялась:
     - Да, похоже, так оно и есть. Кстати, для начала, кто это вас так разукрасил? Вы, похоже, в самом деле считаете, что я у вас в руках? Что ж, посмотрим. И уверяю вас, что вам есть смысл меня послушать, а потом отпустить. Я хочу уйти отсюда, причем немедленно. Если, конечно, вы не возражаете.
     Лесман коротко и резко вздохнул - то ли от гнева, то ли чтобы собраться с силами. Голос его зазвучал подчеркнуто сдержанно:
     - Уверен, вам именно этого бы и хотелось. Но все же придется задержаться. Чуть позже доктор Грэфтон зайдет к вам.
     - Я требую встречи с ним прямо сейчас. Только умоюсь сначала. Более того, прошу вернуть мне мою сумочку.
     - Она лежит рядом с вашей кроватью. И давайте без глупостей. Пора бы понять: будете делать то, что вам скажут. Вот, поешьте. Сейчас мы вас оставим, и если вам присуще чувство здравого смысла, то вы воспримете случившееся достаточно спокойно. Будете вести себя нормально - с вами ничего не случится. Пойдем, Халида.
     - Не нужна мне ваша чертова еда! - гневно воскликнула я. - Прекратите изображать из себя официанта и немедленно проводите меня в ванную.
     - Потом, - буркнул он.
     Проходя за его спиной, Халида бросила на меня такой прощальный взгляд, что мне захотелось отвесить ей пощечину. Следом вышел Лесман, притворяя за собой дверь.
     Я вскочила и резко проговорила:
     - Не ведите себя как последний болван, мистер Лесман. Мне надо в туалет. Знаете, что это такое? Туалет, уборная, ватерклозет... может, по буквам сказать?
     - О... - он запнулся, и я не без удовольствия в очередной раз заметила его смущение и явное замешательство.
     Было заметно, что он ожидал, а возможно, и готовил себя к сцене дикой ярости или страха с моей стороны, однако это неожиданное вторжение самой обыденной реальности в столь зловеще напряженную ситуацию явно застало его врасплох.
     - О, ну конечно, - наконец, запинаясь, проговорил он, - разумеется, идите... Но не вздумайте хитрить. Да это вам и не поможет...
     - Не поможет мне и попытка звать на помощь, поскольку у вас под рукой сотня стражников-нубийцев? - продолжила я за него угрозу и заметила, что попала, как говорится, не в бровь, а в глаз, зато мое настроение заметно улучшилось. - Ну, ведите меня в туалет, вождь правоверных.
     Он ничего не сказал. Я рассмеялась и пошла следом за ним. Выход мой, правда, оказался несколько подпорченным тем обстоятельством, что в тусклом свете своей камеры я споткнулась о каменный порожек, да и голова после наркотиков все еще немного кружилась. Он взял меня под руку, и я подавила в себе желание оттолкнуть его. Во-первых, мне действительно требовалась поддержка подобного рода; во-вторых, поскольку он, видимо, не намеревался отпускать меня ни на шаг, я смекнула, что у меня останется больше свободы действий для переворачивания столов и стульев, если он посчитает, что я рассматриваю его жест лишь как проявление заботы и внимания. Поэтому я поблагодарила его и позволила проводить себя. Не знаю, сопровождала ли нас Ха-лида: в ее сторону я даже не глянула.
     Я оказалась права. Это действительно был коридор, который проходил под озером, а я находилась в одном из закрытых складских помещений. Снаружи по-прежнему стояла батарея жестяных канистр. Лесман вел меня наверх, в сторону комнаты Хэрриет. Когда мы подошли к тяжелой портьере и он отдернул ее, представив моему взору кровать бабки, я вздрогнула от удивления.
     - Не притворяйтесь, будто вам неизвестна эта дорога, - мрачно проговорил он.
     - Я и не думаю притворяться, - сказала я, и это было правдой. Удивило меня другое - свет.
     Сейчас, насколько я могла судить, было отнюдь не раннее утро, а где-то около шести часов вечера, то есть самое предзакатное время. Но именно в такой же яркий солнечный день я отправлялась в Дамаск - или мои часы остановились? Иными словами, получалось, что пентотал "вырубил" меня всего лишь на какие-то два часа?..
     Лесман осторожно ступил на возвышающийся порог и увлек меня за собой.
     - Не ожидала, что на дворе все еще день, - проговорила я. - Казалось, прошло не меньше месяца с тех пор, как я была на свежем воздухе и к тому же в столь приятной компании. Скажите, мистер Лесман, как вам удалось доставить меня сюда? Только не говорите, что несли меня на руках на глазах у всей деревни.
     - Машина не заходила ни в Бейрут, ни в Сальк. За Захле есть дорога, а от нее ответвляется довольно сносная тропа, которая проходит по краю долины. Так что от машины вас надо было провезти всего каких-то несколько километров.
     - По тропе, которая проходит за дворцом? Теперь понятно, почему у меня все тело ломит. Вы что, на муле меня сюда везли?
     Каким абсурдным это ни покажется, но в тот момент я испытала такой гнев, который намного превосходил по силе все мои предыдущие реакции на эту историю - гнев и стыд. Было унизительно сознавать, как эти мужчины обращались с моим беспомощным, лишенным сознания телом. Сейчас мне хотелось лишь одного: убежать и спрятаться. Впрочем, возможно, потом эта ярость пойдет мне на пользу.
     - Ванная здесь, - сказал он.
     Дверь располагалась по соседству с входом в сад принца. Я бежала по лабиринту хаммама подобно зайцу, ищущему спасительную нору.
     В прежние времена подобные сооружения, похоже, могли превзойти мечтания любой женщины. Стены были сделаны из гипса; свет падал сверху - во всех комнатах потолки выложены ромбовидными витражными стеклами, через которые на розоватый пол струятся лучи янтарного, изумрудного и лазурного цветов. Смешанный подобным образом солнечный свет плескался в лабиринте персикового цвета колонн, чем-то напоминая лучи, пробивающиеся сквозь створки прозрачной раковины, а журчание воды, стекающей по углубленным желобам и падающей в мраморные резервуары, эхом - как шум моря - отдавалось в коридорах пещеры.
     Холодный блеск воды, свет и слепящие краски миниатюрного садика, промелькнувшего мимо, пока я направлялась к хаммаму, мгновенно избавили меня от остатков клаустрофобического кошмара моей темницы. Я пробиралась через вереницу комнат, пока не оказалась в центре прохладного каменного помещения. Здесь вода стекала и, поблескивая, плескалась в почерневшей раковине, некогда серебряной, над которой склонился каменный фавн, держащий в руках чашку из тончайшего гипса. Я взяла ее, наполнила, напилась, сняла с себя все кроме трусиков и лифчика, с удовольствием ополоснулась холодной водой и вытерлась комбинацией.
     Свет, падавший сверху наподобие янтарных и аметистовых столбов, казалось, как масло впитывался в кожу, смягчая саднящую боль от ушибов. Я встряхнула и надела платье, привела в порядок лицо, волосы, а под конец вытерла ноги и нацепила сандалии. Бросив мокрую комбинацию в угол, снова попила, потом ополоснула чашку, вернула ее фавну и побрела назад к Лесману.
     Он сидел на бортике высохшего фонтана. Ночью я лишь мельком видела этот сад, да и сейчас только краем глаза заметила замысловато расположенные ряды желтых роз и заросли жимолости, нависающие над разбитыми колоннами. Лесман быстро вскочил и начал что-то говорить, но я резко оборвала его:
     - Можете даже не рассчитывать, что вам удастся снова отвести меня в эту жалкую, затхлую комнатенку. Если этот ваш доктор Грэфтон желает видеть меня, то мы можем встретиться и здесь. Более того, он может повидаться со мной прямо сейчас, днем. Теперь ему не надо изображать из себя ярого приверженца ночного образа жизни, так что пусть снимет свой тюрбан, равно как и бабкину ночнушку. - Я прошла в спальню Хэрриет, проговорив через плечо:
     - И если вы хотите, чтобы я поела, скажите своей девушке, пусть принесет сюда.
     Лесман заколебался, и мне показалось, что так легко он не отступит. Однако он лишь сказал:
     - Только учтите, что эта часть дворца полностью изолирована от остальных. Далеко убежать вам не удастся, а если вздумаете спрятаться, то собаки вас быстро отыщут.
     Я рассмеялась:
     - И разорвут на мелкие части? Грандиозно!
     Я подошла к красному лакированному креслу и с самым царственным видом, на какой только была способна, уселась, тогда как Лесман, бросив в мою сторону полный подчеркнутой неприязни взгляд, дернул за шнур колокольчика.
     Послышалось знакомое дребезжащее треньканье, многократным эхом разорвавшее тишину, и сразу вслед за ним послеполуденный покой с треском разорвался под напором столь же неизбежного собачьего лая. Как ни странно, шум этот показался мне даже приятным; они были на моей стороне, "Гончие Габриэля", которым был знаком и мой голос, и шаги Чарльза.
     Внезапно меня посетила - словно вспышкой озарила - догадка, что они, как и Самсон, недолюбливают этого самого "доктора", и потому их постоянно держат взаперти, отпуская только на ночь, да и то лишь для того, чтобы мисс Мэнсел не совала всюду свой нос.
     Не успели еще стихнуть отголоски дребезжания колокольчика, как занавески за кроватью резко разлетелись в стороны и перед нами, подобно джинну из волшебной лампы, появился Генри Грэф-тон. Вид у него был явно рассерженный:
     - Какого черта, где эта девчонка? Дверь нараспашку, и если ей удастся добраться до главного входа, то этот идиот, который наверняка уже напрочь забыл все, что ему было приказано, лишь уставится ей вслед, пока она будет давать деру.
     - Все в порядке, - успокоил его Лесман, - она здесь.
     Грэфтон споткнулся, словно натолкнулся на натянутый провод, резко обернулся и уставился на меня, сидящую в кресле с высокой спинкой. На какое-то мерзкое мгновение мне показалось, что он готов вцепиться в меня, однако ему, похоже, удалось, хотя и не без труда, взять себя в руки. Он окинул меня долгим оценивающим взглядом, который, надо сказать, мне совсем не понравился, и спросил, обращаясь к Лесману:
     - Что она здесь делает? - уже не поднимая на меня глаз.
     - Она попросилась в ванную.
     - О... - У меня сложилось впечатление, что эта самая естественная человеческая потребность, точнее, лишь упоминание о ней подействовало на него столь же обескураживающе, как и на Лесмана.
     Он заколебался в явной нерешительности, стоя на краю возвышающейся части пола, тогда как я сидела, словно аршин проглотила, в своем кресле, храня на лице выражение, по теплоте находящееся на несколько градусов ниже ледяной глыбы, и готовая противостоять любой их попытке снова водворить меня в мой каземат.
     - Вы звонили? - спросила Халида, появившись в выходивших в сад дверях.
     По крайней мере, мне показалось, что она спросила именно это, поскольку вопрос был задан по-арабски. На ней снова поблескивал перстень Хэрриет.
     Она смотрела на Грэфтона, но ответила ей я по-английски:
     - Да, мы звонили. Не вам, но, раз уж вы здесь, то потрудитесь перенести сюда мой поднос. Суп я не хочу, но от хлеба с сыром не откажусь, а заодно выпью кофе, пока буду с ними разговаривать.
     Девушка что-то резко и едко - словно плюнула - сказала в мой адрес, отставив в сторону всякое притворство, и яростно повернулась к мужчинам:
     - Вы что, собираетесь держать ее здесь? Почему не отведете назад и не посадите под замок? Почему позволяете ей рассиживать здесь и командовать? Да что она о себе воображает? Она никто, говорю вам, никто, и очень скоро поймет это! Когда отведем ее...
     - Послушай, Халида... - слабым голосом начал было Лесман, однако она не обратила на него никакого внимания и продолжала буравить Грэфтона пылающим взором.
     - Вы тоже боитесь ее? Но почему? Не можете набраться смелости запереть ее там? Ну так накачайте ее опять наркотиками и посадите в другую камеру. Или свяжите. Я, я сама свяжу ее!
     - Да умолкни ты, - устало проговорила я. - Не надо мне твоего подноса, не надо, потерплю как-нибудь, тол