молодыми, он чувствовал
себя полным хозяином положения.
   - Через восемь месяцев нас ждет инспекторская проверка, вся бригада к ней
усиленно готовится, и вы должны  показать  хорошие  результаты!  И  я  этого
добьюсь. Кто не сможет стать человеком, тот умрет.  Внимание!  Вперед  бегом
марш!
   Десятки специальных прыжковых  -  с  ремнями  вокруг  щиколоток  -  сапог
загрохотали по гаревой дорожке. Круг, второй, третий, четвертый...
   - Без приказа не останавливаться! - кричал сержант,  азартно  подпрыгивая
на кромке беговой дорожки. Он явно не считал круги, да и сами бегущие вскоре
сбились со счета. Это был уже не бег. Это был топот - почти на одном  месте.
Скоро новобранцы начнут падать.
   Сержант точно уловил момент.
   - Внимание, последний круг! За мной!  -  Сержант  рванул  впереди  сильно
растянувшейся группы. - Кого догоню, убью!
   Он бежал, как преследующий лося волк, и метров  за  пятьдесят  до  финиша
действительно настиг отчаянно сопящего Пашку Лисенкова,  выпрыгнул  и  двумя
ногами сбил на землю. И сам не удержался, упал рядом,  но  тут  же  вскочил,
догнал и уложил таким же способом еще двоих.
   - Перекур, пять минут! - довольно  скомандовал  он.  И  когда  новобранцы
обессиленно повалились в траву,  горделиво  прошелся  над  ними,  переступая
через опасливо поджимаемые ноги. - Ну что, салабоны, сдохли?
   - Никак нет! - молодцевато отозвался Вольф.  Он  действительно  почти  не
устал и думал, что такой ответ понравится младшему командиру. Но  оказалось,
что ошибся.
   - Ах так... Тогда  нечего  разлеживаться.  Встать!  Вполголоса  матерясь,
ребята поднимаются. Некоторые еле держатся на ногах.  Вольф  ловит  на  себе
косые взгляды и понимает, что допустил ошибку. Ему становится неуютно.
   - Лечь! Десять отжиманий, потом еще три круга! Вечером  бойцов  повели  в
баню. До предела измотанные молодые мылись последними. Хмуро стояли у входа,
дожидаясь своей очереди и мечтая об отдыхе.  Курева  не  хватало,  несколько
сигарет ходили по кругу. Вольф не курил, держался в  стороне,  остро  ощущая
неприязнь товарищей.
   - Слышь, земеля, - подошел сбоку Иванников из Липецка - здоровяк с лицом,
изрытым красноватыми кратерами - следами глубоких прыщей. Какой он, к черту,
земляк? И чего смотрит зверем?
   - Ты тут свой гонор не показывай. За твои выебки ребята  жилы  рвут!  Еще
раз всех подставишь - не обижайся!
   За Иванниковым маячат еще двое. Вроде заодно, поддерживают его слова. А с
другой стороны - вроде и  просто  так:  стоят  себе  и  стоят.  Вольф  молча
отвернулся.
   - Смотри, мы тебя предупредили, - угрожающе доносится из-за спины.
   Настроение  испортилось  окончательно.  Да  и  остальные,   докурив,   не
повеселели: мрачно переминаются с ноги на ногу.
   - Что приуныли, салаги? - благодушно хохочут выходящие вразвалочку  после
помывки распаренные "старики". - Готовьтесь лучше  к  стариковской  присяге,
репетируйте!
   Салаги не отвечают. В своей  массе  они  почти  ничем  не  отличаются  от
старослужащих - и бугристые мышцы у многих, и шеи  борцовские  -  но  не  те
взгляды у них, не те повадки, и форма сидит по-другому,  и  нет  привычки  к
этому тупому хохоту...
   Физическая подготовка встала всем поперек горла. Чувак  просто  душил  их
своими нагрузками. И хотя сам он обосновывал это лозунгом "тяжело в  учении,
легко  в  бою",  ребята  видели  -   безжалостная   дрессировка   бесправных
подчиненных доставляла сержанту садистское наслаждение. Вид  вспотевших,  до
предела измотанных, падающих в изнеможении новобранцев явно приводил  его  в
хорошее настроение и побуждал к дальнейшим издевкам.
   - Ну все, перекур! -  звучал  над  стадионом  зычный  голос  сержанта,  и
измочаленный  двадцатью  кругами  взвод   облегченно   вздыхал,   расслабляя
одеревеневшие мышцы.
   - После ста отжиманий, - тихо добавлял Чувак с чуть заметной  улыбкой.  -
После ста.
   - Ста? -  не  поверив,  выпучил  глаза  Сидорук.  Он  чем-то  походил  на
командира - такая же круглая физиономия,  пшеничные  волосы,  редкие  брови,
сквозь которые просвечивала красноватая кожа. Будто из одной деревни.
   - Тебе - после ста десяти, вахлак! Кто еще не понял? Все поняли? Упали!
   И падали, выставляя перед собой руки, сопели громко, на  сороковом  счете
начиная хрипеть и стонать, и вконец обессиленные уже припадали к земле и  не
шевелились.
   - Шестьдесят - должок! До следующего перекура! -  довольно  констатировал
сержант.
   Но  удовольствие  портил  Вольф,  который   продолжал   отжиматься,   как
заведенный, пока не выдыхал натужно: "Сто!" - и только  тогда  перекатывался
на спину, раскинув онемевшие руки. Но сержант не давал ему отдохнуть.
   - Представление закончилось! Встать! Бегом, марш! И Вольф вместе со всеми
подхватывался на ноги, отряхивая на бегу руки, которых уже не чувствовал.
   - А слабо  Чуваку  сто  раз  жопу  лизнуть?  -  прохрипел  кто-то  в  еле
переставлявшей ноги толпе. Послышались злые смешки.
   После обеда к Вольфу подошел москвич Коля Серегин. Он  был  на  три  года
старше  -  призывался  из  института  и  потому  оказался   не   со   своими
сверстниками. Может, из-за этого, может, оттого,  что  москвичей  вообще  не
любили, но он ни с кем не сходился. Аккуратный,  всегда  чисто  выбритый,  в
подогнанной форме, он старался держаться в стороне от общей  массы,  как  бы
подчеркивая, что ни в ком не нуждается и живет сам по себе.
   - Зачем тебе это надо? - без предисловий спросил он, глядя в упор глубоко
посаженными серыми глазами и небрежно затягиваясь сигаретой.  В  отличие  от
других новобранцев, смоливших все, что только можно - от "Примы"  и  "Лайки"
до  махорки  и  сухих  виноградных   листьев,   Серегин   курил   "Мальборо"
кишиневского производства. Даже на гражданке это была невиданная роскошь:  у
спекулянтов пачка шла по пять рублей, на эти деньги  можно  купить  тридцать
пять пачек "Примы". Здесь же, в песках, "Мальборо" не видели даже офицеры.
   - Я вижу, что ты не выслуживаешься.  Так  зачем  озлобляешь  всех  против
себя? Думаешь, я не могу так гарцевать?
   Серегин пошевелил могучими плечами, и Вольф подумал,  что  действительно,
тот тоже способен справляться с нагрузками Чувака.  Но  почему-то  этого  не
делает.
   - Как вы не  поймете  -  он  же  нас  нарочно  унижает,  хочет  по  земле
размазать! - запальчиво сказал Вольф. - Но ему надо, чтобы всех, до  одного!
А если хоть один выдерживает, значит, он своего добиться не может!
   Москвич хмыкнул.
   - Значит, ты за идею бьешься... Только для ребят это  очень  сложно.  Они
видят, что ты из кожи лезешь, а из-за тебя и им приходится пупок рвать.
   - Что же, я каждому должен объяснять?
   Серегин пожал плечами.
   - Смотри сам. Только имей в виду: сегодня тебе "темную" будут делать.
   - Что?! Кто?!
   Не говоря больше  ни  слова,  Серегин  отошел.  Вольфа  будто  по  голове
ударили. Несмотря на угрозу Иванникова,  такого  результата  он  не  ожидал.
Думал: болтнул со злости - и все...
   А оказалось - вон как... Один против всех. Ну, положим, не против всех  -
тот же Серегин не подпишется, да и основная  масса,  как  и  в  любом  деле,
останется в стороне... Но человек десять наскочут... Если днем, на  улице  -
еще можно помахаться да убежать в случае чего. Но сонный, в  постели,  когда
одеяла накинут... Тут нет ни одного шанса! Пойти к командиру? Или  к  майору
Семенову - краснолицему особисту, который на собраниях пугает всю роту, а по
отдельности заигрывает с каждым солдатом,  приглашает  заходить,  беседовать
"за жизнь", рассказывать, какие трудности... Нет, это не годится.  "Темную",
может, и сорвут, но тогда он станет уже не просто лизоблюдом, но и стукачом.
А на самом деле он и не лизоблюд и не стукач, но доказать это  можно  только
одним способом...
   Прогулявшись несколько раз от стройки  нового  автопарка  в  казарму,  он
принес под гимнастеркой пяток кирпичей и спрятал их под матрац.  Расшатал  в
тумбочке  квадратную  деревянную  полку,  теперь  она  свободно  вынималась.
Приготовил захваченный из дома маленький перочинный нож.
   После отбоя, когда погасили свет  и  солдаты  принялись  укладывать,  как
положено небрежно сброшенную  в  контрольное  время  форму,  он  положил  на
подушку кирпичи, лег головой в ноги, прикрыл полкой низ живота и закутался в
одеяло. Одной рукой он защищал живот, в крепко сжатом кулаке  другой  держал
перочинный нож с открытым торчащим между пальцами шилом. Теперь главное - не
заснуть. Но у нападающих та же проблема, поэтому вряд ли  они  станут  долго
тянуть...
   И действительно, не прошло и двадцати  минут,  как  с  нескольких  сторон
быстро прошлепали босые ноги, на койку Вольфа полетели чужие одеяла,  и  тут
же посыпались удары. Били в основном туда, где должны  находиться  голова  и
грудь, но вместо человеческого тела кулаки нападающих ударились о кирпичи  и
твердые доски, кто-то напоролся на шило,  послышались  крики  боли,  и  град
ударов мгновенно прекратился. Сдавленные возгласы, растерянные  ругательства
- босые ноги зашлепали в обратном направлении. Выпутавшийся из  одеял  Вольф
вскочил и бросился преследовать обидчиков.  Их  боевой  дух  угас:  разбитые
костяшки и выбитые пальцы не располагают к дальнейшим подвигам.
   Двоих  он  сшиб,  не  разбираясь,  потом  стал   целеустремленно   искать
Иванникова, нашел  и  нокаутировал  своей  испытанной  "двойкой":  голова  -
солнечное. Урок оказался впечатляющим:  из  восьми  нападавших  двое  тяжело
поднимались с пола, третий лежал без сознания, четвертый зажимал пропоротую,
кровоточащую кисть и тихо скулил, двое осторожно  баюкали  разбитые  кулаки,
двое вернулись к своим койкам, но сделать вид, что они ни при чем, не  могли
из-за отсутствия одеял... Так и  сидели  напряженно  на  краешке  обнаженных
матрацев, словно спугнутые облавой проститутки.
   - Ну давайте, кто еще хочет? - предложил Вольф. Желающих не было.
   - Давайте, давайте... Вы все, а я один. Он  шагнул  вперед.  Стоявшие  на
ногах испуганно попятились.
   - Не хотите? Правильно. В Тиходонске я один против десятерых дрался...  И
вас всех могу  положить  рядком...  Идите,  забирайте  свои  одеяла.  Да  не
бойтесь, не трону...
   Победа была убедительной, и отношение к Вольфу резко  изменилось.  Но  из
случившегося он тоже сделал выводы.
   Через несколько дней, когда взвод с пятого раза не уложился в норматив на
штурмовой полосе, которую здесь называли тропой разведчика, сержант привычно
нашел взглядом Владимира:
   - Давай, Вольф, покажи пример. Вперед! Но он покачал головой.
   - Все, товарищ сержант, передохнуть надо. Ребята одобрительно зашумели.
   - Что?! - глаза сержанта сузились. - Это  что  за  новости?  Уложишься  -
передохнешь!
   - Сил нет. Да и на ребят посмотрите - совсем выдохлись.
   - Чего ты за них думаешь? -  вскипел  сержант.  -  Ты-то  конь  здоровый!
Вперед, я сказал!
   - Не-а. Адреналин иссяк. Завод кончился. Владимир сел па землю.
   - Я те покажу адреналин! - разъяренный Чувак подскочил, замахнулся ногой,
словно для удара по мячу.
   Вольф отклонился, успев захватить ступню, сильно  крутнул  -  и  сержант,
потеряв равновесие, развернулся на месте и полетел в самую гущу потных  тел,
шатнувшихся в стороны, как от взрыва. Никем  не  поддержанный,  он  упал  на
землю, но тут же вскочил, рванулся к обнаглевшему новобранцу.  Вольф  быстро
поднялся навстречу, и они оказались друг против друга, лицом к лицу.
   - Заказывай гроб, салага!
   Сержант медленно приближался, пружинисто согнув колени и  выставив  перед
собой сильные клешнеобразные руки. Он хорошо знал рукопашный бой  и  не  раз
это демонстрировал. Но он знал и  про  ночную  драку  в  казарме,  а  потому
осторожничал. Подпрыгнул в первом выпаде  -  Вольф  отпрянул.  Он  не  хотел
драться с командиром, но отступать нельзя. Если тот не  остановится...  Крюк
снизу, апперкот или прямой в корпус - любой из  излюбленных  Вольфом  ударов
сшибет Чувака с ног, никакая рукопашная подготовка не поможет.  А  там  будь
что будет!
   Замкомвзвода  вновь  бросился  вперед.  Опытным  взглядом  Вольф   поймал
нокаутирующую точку на округлом, с ямочкой, подбородке, тело само определило
траекторию напряженного кулака, но ударить он не  успел.  Кто-то  борцовским
приемом подкатился под ноги, сбил, подмял под себя.  В  ухо  жарко  зашептал
Серегин:
   - Кончай, чудила, под трибунал пойдешь!
   Вольф расслабился и откинулся на вытоптанную траву.
   Чувак, оскалившись, смотрел на них сверху:
   - Ладно, с-салабон. Живи пока.
   Его тоже такая развязка вполне устраивала.
   Во время перекура к Вольфу подошел Серегин, протянул пачку "Мальборо".
   - Закуривай. Я смотрю - ты пацан отчаянный. Только ума надо побольше,  да
хитрости. Никогда не при  буром.  Ну  разве  что  в  крайнем  случае,  когда
деваться некуда. Давай, закуривай! Ты никогда не просишь, как эти шакалы...
   Действительно, Серегин никогда не откликался на подобные  просьбы,  а  уж
тем более не  угощал  никого  по  своей  инициативе.  Это  подчеркивало  его
самостоятельность и независимость. Тем приятнее сейчас было Вольфу.
   Но он покачал головой
   - Я же не курю, зачем добро портить.
   - Ну смотри! Как хочешь...
   Когда москвич чиркал спичкой, Вольф  обратил  внимание  на  его  кисти  -
точнее, припухшие мозолистые костяшки у  основания  указательных  и  средних
пальцев.
   - И не жаль такие "бабки" в дым переводить?
   Серегин пожал плечами.
   - Какие там особенные "бабки"! В Москве брал по госцене11 - рубль  пачка.
Мне ее на три дня хватает. Это все равно,  что  каждый  день  пачку  "Лайки"
скуривать.
   - А что это у тебя за мозоли?
   - А это... Ерунда! Ты боксер, да? Помахаемся как-нибудь?
   - Давай. Только когда Чувак перестанет нас долбить.
   Вольф заметил, что Серегин ушел от ответа.
   * * *
   Когда карантин подходил к концу и молодые готовились  принимать  присягу,
их неожиданно собрали в классе политучебы и взяли подписку  о  неразглашении
всех сведений, которые станут им известны в ходе службы.
   Потом майор-особист встал, оперся  кулаками  на  стол,  покрытый  красным
сукном, и внушительно, с расстановкой начал инструктаж:
   - Вам доверена честь служить в Отдельной бригаде специального  назначения
Главного разведывательного управления Министерства  обороны  СССР.  О  самом
факте ее существования никому не известно. Упоминание о  ней  в  письме,  по
телефону, в разговоре с посторонними карается пятью годами тюрьмы...
   Вольф  подписал  стандартный  бланк,  а  отодвигая  его   назад,   поймал
испытующий взгляд особиста.
   - Ну, сынок, оправдаешь доверие?
   Володя не понял подтекста вопроса. Он не знал, что его судьбу пристрастно
обсуждали на мандатной комиссии в первый же день его прибытия в часть.
   - Еще немца нам не хватало! - возмутился  замполит  бригады  подполковник
Селедцов, который по должности обязан был проявлять бдительность, причем,  в
отличие от особиста, проявлять открыто. - А если  нам  придется  забрасывать
его в тыл врага? А врагом будет Западная Германия? Кто  даст  гарантию,  что
голос крови не возьмет верх над присягой?
   - Он такой же советский человек, как и все призывники, - возражал  замнач
боевой подготовки майор Шаров, который и привез Вольфа сюда. - В кремлевскую
роту его не взяли, это понятно  -  у  них  специально  в  приказе  оговорены
требования к национальности. И в  погранвойсках  тоже.  Но  у  нас-то  таких
требований нет!
   - А партийная совесть? - наседал Селедцов. -  Она  вам  разве  ничего  не
подсказывает?  В  особорежимные  части  и  без  приказа  никогда  не   берут
инородцев!
   Теоретически у Шарова было два пути - признать, что он допустил серьезную
идеологическую ошибку,  проявил  близорукость  и  недальновидность,  за  что
положен  как  минимум  партийный  выговор  и  отсрочка  в  представлении   к
очередному званию, либо настаивать на  том,  что  решение  было  единственно
правильным. Практически приемлемым, естественно, являлся только второй путь.
   -   Партийная   совесть   и   коммунистический   принцип    пролетарского
интернационализма подсказывают мне, что недопустима дискриминация граждан по
национальному признаку, товарищ подполковник, - твердо сказал он и посмотрел
Селедцову прямо в глаза. - И извините, что термин  "инородец"  неприменим  к
советскому военнослужащему...
   Майор Шаров служил в спецназе уже двенадцать лет, он  отлично  владел  не
только советским оружием, но и  оружием  вероятного  противника.  Сейчас  он
использовал  весь  обычный  демагогический  арсенал  замполита  против  него
самого. Причем довольно успешно.
   - Э-э-э... Я вовсе не в этом смысле, - покраснев, Селедцов  оглянулся  на
председателя мандатной комиссии полковника Чучканова.
   Тот сурово молчал. Он являлся заместителем командира по боевой подготовке
и очень хотел стать генералом, но его дальнейшая карьера  напрямую  зависела
от результатов надвигающейся инспекторской проверки.  Поэтому  боеготовность
бригады заботила Чучканова куда больше, чем национальная чистота ее рядов.
   - В конце концов, пусть товарищ Семенов скажет, - не  получив  поддержки,
умело перевел стрелку замполит.
   Особист солидно откашлялся. Он уже передал в Москву шифровку о том, что в
особорежимную часть привезли немца, но никаких распоряжений пока не получил.
Может быть, и не получит вообще. Значит, следовало проявлять сдержанность  и
осторожность.
   - Мы должны исходить из  законов,  приказов  и  распоряжений.  А  они  не
запрещают Вольфу служить, - обтекаемо сказал он.
   Чучканов пошевелился, стул под массивным телом скрипнул, члены  мандатной
комиссии почтительно замолчали.
   - Скажите, товарищ подполковник,  сколько  наших  бойцов  в  совершенстве
владеют иностранными языками? - спросил замкомбрига у замполита.
   Селедцов задумался. Каждый боец спецназа ГРУ  обязан  был  владеть  двумя
языками. Как минимум одним, но  отлично.  Спортсмены  и  отменные  здоровяки
почему-то имели по немецкому  и  английскому  слабые  тройки.  А  выпускники
языковых спецшкол по какой-то жизненной несправедливости не  соответствовали
критериям здоровья.
   - Мало, товарищ полковник, - наконец выдохнул он.
   - Если проверяющие это обнаружат, то они  зададут  резонный  вопрос:  чем
отличается наша часть от обычного парашютно-десантного полка?
   Возражать Чучканову  охотников  почти  не  находилось.  Поэтому  замполит
скорбно кивнул.  Он  отвечал  за  все,  в  том  числе  и  за  провал  боевой
подготовки. И Семенов кивнул с тем же выражением, хотя ему-то скорбеть  было
совершенно не о чем: лично к нему придраться в любом случае невозможно.
   - Значит, решаем так: по всем критериям Вольф подходит для службы в нашей
бригаде, - подвел итог Чучканов. - А разговоры о его национальности  выходят
за пределы официальных требований и объективно вредят общему делу.  В  конце
концов, можем выписать ему дубликат военного билета на  нормальную  фамилию.
Другие мнения есть?
   Других мнений не было. И вот два месяца спустя, на "отлично" пройдя  курс
молодого бойца,  рядовой  Вольф  дал  подписку  о  неразглашении  военной  и
государственной тайны. Но вопрос об оправдании доверия он  расценил  не  как
повышенное внимание к себе  лично,  а  как  входящую  в  обязанности  майора
Семенова необходимость проверять боевой дух и настроение каждого солдата.
   - Конечно,  оправдаю,  товарищ  майор!  -  бодро  отрапортовал  Вольф.  -
Разрешите идти?
   - Иди, сынок, иди, - вроде бы добродушно улыбнулся особист.
   * * *
   После присяги обособленная жизнь закончилась - новоиспеченных разведчиков
перевели в общие казармы. Пополнение  резко  выделялось  из  основной  массы
бойцов - бритыми головами,  необмявшейся  формой,  внутренней  зажатостью  и
несвободой.
   Их распределили по подразделениям. Вольф, Серегин и Иванников  попали  во
второй взвод первой роты. В первый день получили оружие - короткие  автоматы
малого калибра с глушителями, пистолеты -