пкая,   вонючая,   противоестественная
реальность  тюрьмы.  Она  проникала  в  мозг,  просачивалась   в   душу,
пропитывала плоть и свинцово наполняла кости. Волк пытался  противиться,
но ничего не получалось:  тюрьма  медленно,  но  верно  лепила  из  него
какое-то другое существо. Надо было за что-то зацепиться, однако  вокруг
не было ничего светлого и хорошего.
   Зашелестели  страницы  памяти,  но  и  там  мелькали  прыжки,  атаки,
выстрелы, взрывы и смерть.
   Но  между  безжалостным  огнем  автоматических  пулеметов  "дождь"  и
жестоким избиением сержанта Чувака вдруг мелькнуло сдобное женское  тело
- Волк остановил кадр. Короткая стрижка  густых  черных  волос,  зеленые
глаза,  точеный  носик  и  четко  очерченный  рот,  длинная  шея,   чуть
отвисающая грудь, мягкий живот с глубоким пупком, развитые бедра, густые
волосы на лобке, тяжелые ляжки и изящные  икры...  Будто  солнце  залило
затхлый вонючий мирок, тюрьма перестала  мять  душу  и  тело,  владевшее
напряжение отчаяния стало постепенно ослабевать.
   Когда он вырвется отсюда и вернется в нормальную жизнь, Софья  должна
быть рядом с ним. Хотя как может прапорщик забрать жену у  генерала,  он
совершенно не представлял.
   - Чо вертишься, как мыло под жопой? - отчетливо  услышал  он  тонкий,
нечеловеческий голос. -  Кемарить  надо!  Мы  ведь  тебе  тут  санаторий
устроили: ни вшей, ни клопов, -  дрыхни  и  радуйся!  Шухер  начнется  -
разбудим!
   Это говорил кот с левого плеча. Татуировки не могут разговаривать.  И
избавить от кровососущих паразитов тоже не могут. Значит,  у  него  едет
крыша. Но ведь вши и клопы ему действительно не досаждают!
   - А чего ты с клопами-то делаешь? - тихо спросил Волк.
   - Что?! - вскинулся Морда, сунув руку под мятую ватную  подушку,  где
таился осколок стекла.
   - Не ори, побудишь корешей!  -  раздраженно  сказал  кот.  -  Мы  им,
падлам, облавы ментовские устраиваем. Я  когтями  ловлю  и  щелкаю,  как
семечки...  А  орел  выклевывает  из  всех  щелей.  Да  и  чертяка  дает
просраться!
   - Слышь, Расписной, ты чего базарил? - не успокаивался Морда.
   - Спать хочу. Моя очередь...
   -  А...  Ну  давай.  Кот  замолчал.  Волк  попытался  заснуть.  Чтобы
вырваться  из  липкого  вонючего  кошмара  камеры,  нужен  был  какой-то
приятный расслабляющий образ, символ нормального, человеческого мира. Он
напрягся, и  в  памяти  появилась  раскачивающаяся  под  столом  изящная
женская ступня,  всплыл  терпкий  запах  пыли  и  обувной  кожи...  Волк
погрузился в спокойный, без кошмаров, освежающий сон.

Глава 3

БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА

   Яркое солнце отражалось в окнах двухэтажного дома на  восемь  спален,
расположенного в престижном пригороде в двадцати  милях  от  Вашингтона.
Свежий ветерок шевелил изумрудную траву  газона,  подметал  и  без  того
безупречно  чистые  дорожки,  морщил  голубую  гладь  пятидесятифутового
бассейна, раздувал угли в круглом титановом барбекю  и  пузырем  надувал
легкую белую рубаху, которую Майкл Сокольски узлом завязал на  животе  -
на русский манер. В русском стиле был и этот прием - не в ресторане  или
баре, как принято у американцев, а у себя дома, причем сам Майкл называл
его не привычным словом party, а экзотическим и непереводимым gosti.
   Гостей  было  трое:  подтянутый  моложавый  сенатор   Спайс,   тучный
краснолицый Генри Коллинз из группы  советников  Белого  дома  и  Роберт
Дилон - быстрый и верткий владелец крупного издательства. Спайс выглядел
наиболее официально - в легком белом костюме  и  кремовой,  с  песочными
пуговицами шведке. Коллинз надел  просторные  хлопчатобумажные  штаны  и
свободную шелковую блузу, на Дилоне  были  джинсы  и  пестрая  гавайская
рубаха, расстегнутая до пояса и открывающая  крепкий,  обильно  заросший
волосами торс.
   На самом деле Дилон работал в русском отделе  ЦРУ,  и  присутствующие
были прекрасно осведомлены об этом, поскольку все они специализировались
на России.
   А главным экспертом по столь специфической и сложной стране  являлся,
безусловно, сам Майкл Сокольски, проработавший  в  посольстве  в  Москве
около пятнадцати лет.
   - О'кей, угли уже хороши, и я сказал Джиму, чтобы он ставил стейки, -
оживленно сообщил хозяин, возвращаясь к сервированному на четверых столу
и смешивая себе аперитив - темный "баккарди" с лимонным соком.
   - Кстати, как называются эти русские стейки на  стальных  шпажках?  -
спросил Спайс, потягивая через соломинку джин с тоником.
   - Шашлык, - улыбнулся Майкл. - А шпажки - шампурами.  Мне  доводилось
видеть такие, на которые можно нанизать сразу двух человек. Конечно,  не
столь могучих, как Генри.
   - Ты хочешь сказать - не таких толстых, -  пробурчал  Коллинз.  Из-за
высокого давления он пил только яблочный сок.
   - Большаков тоже толстый, но мой шеф к нему  расположился  с  первого
взгляда.
   Толстяк, о котором зашла речь, был советским послом,  а  своим  шефом
Генри Коллинз называл президента США. Это было приглашение к  разговору,
ради которого они и собрались.
   Майкл попробовал свой коктейль и удовлетворенно кивнул.
   - Он расположился к новой Политике Москвы и лично  к  Грибачеву.  Тот
действительно внушает симпатию.
   Спайс добавил себе еще джина.
   - После тех, кто был раньше, у него действительно человеческое  лицо,
- задумчиво сказал он. - Но этого еще недостаточно, чтобы бросаться друг
другу в объятия. Во всяком случае, отмена эмбарго на торговлю с русскими
явно преждевременна.
   - Это все понимают. Тем не менее мы готовимся  к  встрече  на  высшем
уровне, - сказал Коллинз. - А если она произойдет, потепление  отношений
неизбежно.
   Казалось, что Дилона эти разговоры не интересуют.  Он  сосредоточенно
солил и перчил томатный сок, потом по стенке стакана стал вливать в него
водку.
   Сокольски заинтересованно следил за этим процессом. Разговор заглох.
   - Это правда, что русские добавляют сюда сырое яйцо? - спросил Дилон,
подняв стакан к глазам и рассматривая, как граница между водкой и  соком
приобретает все более четкие очертания.
   Сокольски кивнул:
   - Не все яйцо - только желток. Но далеко не всегда. Я бы даже  сказал
- крайне редко. В основном обходятся без него.
   - Тогда можно считать, что я все сделал  правильно,  -  чуть  заметно
улыбнулся Дилон. - Терпеть не могу сырых яиц!
   Он залпом выпил "Кровавую Мэри" и промокнул губы салфеткой.
   - И если завтра я скажу, что  обожаю  сырые  яйца,  -  мне  никто  не
поверит.
   Так не бывает. И  не  бывает,  чтобы  страна,  которая  десятилетиями
считалась империей зла,  в  один  момент  превратилась  в  оазис  добра,
справедливости  и  соблюдения  прав  человека.  Поэтому  и  конгресс,  и
президент, и общественность должны знать, как на самом деле обстоят  там
дела. А самый компетентный и заслуживающий доверия свидетель - наш  друг
Майкл!
   Перегнувшись через стол, Дилон похлопал Сокольски по плечу.
   - Это не какой-то журналистишка или  экзальтированный  турист!  Майкл
полтора десятка лет работал атташе в нашем посольстве, он специалист  по
национально-освободительным  движениям,  хорошо  знает  диссидентов,   а
сейчас формирует нашу политику по отношению  к  России  в  Госдепе!  Его
правдивая книга, которую  с  удовольствием  выпустит  мое  издательство,
откроет многим глаза на истинное положение дел...
   - Я берусь положить эту книгу на стол шефу  и  подарить  ее  наиболее
влиятельным политикам, вхожим в Белый дом, - сказал Коллинз.
   - А я прорекламирую ее  на  Капитолийском  холме,  -  подхватил  идею
Спайс.
   - Отлично! - кивнул Дилон и облизнулся, будто все еще  смаковал  вкус
коктейля.  -  Телевизионные   передачи,   несколько   пресс-конференций,
статья-другая  во  влиятельных  газетах...  Наглядная  правда   способна
перевесить доброе выражение лица Грибачева!
   - Мой шеф очень внимателен к общественному мнению, - вставил Коллинз.
   - Самое главное  -  безупречные  факты.  Один  пример  с  борцами  за
немецкую автономию чего стоит! Правда, Майкл?
   Сокольски, чуть помешкав, кивнул.
   - Ваш близкий знакомый, можно сказать, друг, как там его?..
   - Фогель. Иоганн Фогель.
   -  Он  добивался  восстановления  немецкой  области,  а  оказался  за
решеткой! На пятнадцать лет. У них меньше дают за  убийство!  Не  правда
ли, Майкл?
   - Правда.
   Сокольски утратил первоначальный энтузиазм, и это  бросилось  всем  в
глаза.
   - Не будьте столь чувствительны, Майкл! - успокоил его  Спайс.  -  Вы
ведь не виноваты в таком печальном исходе!
   В воздухе повеяло ароматом поджариваемого на углях мяса.
   - Пойду погляжу, как  там  Джим  справляется  с  делом.  -  Сокольски
поднялся из-за стола. - Без контроля он может пересушить стейки.

***

   Завтрак начинался как всегда: баландер по счету ставил  на  откинутый
подоконник "кормушки" миски с разваренными  макаронами,  дежурный  шнырь
принимал их и передавал  в  подставленные  руки  сокамерников,  повторяя
счет:
   - ...пятнадцать, шестнадцать, семнадцать... Не лезь, перекинешь!
   Семнадцать... Тьфу... Восемнадцать, девятнадцать...
   Внезапно звяканье алюминия и счет прервались, в жадно распахнутый рот
камеры просунулась голова в несвежем белом  колпаке  с  многозначительно
вытаращенными глазами.
   - Сейчас для смотрящего! - Голова тут же исчезла.
   Смотрящий  никогда  не  ест  общую   жратву,   но   никто   не   стал
переспрашивать  и  задавать  вопросов,  просто  следующую  миску   шнырь
немедленно отнес на первый стол.
   За ним теперь сидели всего пять человек: Калик, Катала, Зубач,  Морда
и Расписной. Они держались настороженно и почти не разговаривали друг  с
другом.
   Когда перед Каликом поставили миску с макаронами, он сразу же отлепил
от донышка клочок бумаги и осмотрелся. По правилам,  полученную  малевку
смотрящий не должен читать один. Чтобы не мог утаить сведения про самого
себя. Сейчас в записке речь, скорей всего, шла о Расписном, но соблюдать
формальности все равно было необходимо.
   - Катала, Зубач, Морда, идите сюда!
   Сердце у Волка  заколотилось,  несмотря  на  жару,  по  спине  прошел
холодок.
   На глазах у свидетелей Калик развернул записку и принялся читать:
   - "Про Расписного слыхали, в "белом лебеде" был в  авторитете.  Лично
никто не  знает.  Надо  присмотреться,  проверить,  спросить  по  другим
домам..."
   Калик закашлялся.
   - Это не все, там еще есть, -  сказал  Морда  и  потянулся  к  смятой
мокрой бумажке.
   Смотрящий презрительно скривился и отвел руку:
   - Не гони волну! Ты что, самый грамотный тут? Я и без тебя все вижу!
   Прокашлявшись, он как ни в чем не бывало продолжил чтение:
   - "Калику надо идти на Владимир, Пинтос ждет. Краевой".
   Волк расслабился  и  перевел  дух.  Смотрящий,  наоборот,  -  заметно
помрачнел.

***

   - Ну, в хате ты  прибрался...  Только  почему  у  тебя  народ  дохнет
пачками?
   Подполковник  осмотрел  все  углы  камеры,   прошелся   вдоль   строя
арестантов, придирчиво осматривая каждого, и остановился перед Каликом.
   - Первый жмурик действительно от сердца загнулся. А Теребилов?
   - С третьей шконки слетел... - проговорил Калик. И неохотно добавил:
   - Гражданин начальник...
   -  Ты  кому  фуфло  гонишь!  -  Дуболом  подался   вперед,   впившись
пронзительным взглядом в жестокие глаза вора. - Как авторитет на третьей
шконке оказался?!
   Хера ему там делать?!
   Сегодня  начальника  сопровождали  трое,  но  все  трое   отвлеклись:
прапорщики шмонали койки, капитан наблюдал за ними. Подполковника  никто
не страховал, он стоял вполоборота, спиной к двери. Из строя вышел Хорек
и, держа руку сзади, на цыпочках стал подкрадываться к Дуболому.
   - Так это только у вас погоны навсегда даются. А  у  нас  он  сегодня
авторитет, а завтра упорол косяк - и полез на третью шконку...
   Калик скосил глаза. Хорек улыбнулся  ему  и  бросился  вперед.  Остро
заточенный черенок ложки нацелился подполковнику под лопатку. Интуитивно
почуяв опасность, он стал  поворачиваться,  но  избежать  удара  уже  не
успевал. И тут Калик шагнул вперед, сделал быстрое движение, будто ловил
муху. Тусклый металл пробил ладонь, брызнула кровь, судорожно  сжавшиеся
пальцы обхватили кулак Хорька. От неожиданности тот выпустил свое оружие
и бессмысленнр уставился на смотрящего. Здоровой рукой Калик ударил  его
в переносицу. Хорек упал на колени, зажимая разбитый  нос.  В  следующую
секунду на него обрушились могучие кулаки Дуболома.
   - Ах ты, сука! На хозяина руку поднял! Да я тебя по стене размажу!
   На помощь начальнику  бросились  прапорщики  и  капитан.  Под  градом
ударов бельмондо корчился и стонал. Тяжелые  сапоги  с  хрустом  вминали
грудную клетку, смачно влипали в бока, с треском били по рукам и  ногам.
Наконец Хорек замолчал и перестал шевелиться.
   - Хватит с него! - тяжело дыша, сказал  подполковник.  -  Он  хоть  и
псих, но этот урок навсегда запомнит! Пошли!
   Дверь с лязгом захлопнулась.
   - Мудила! -  морщась,  сказал  Калик,  перевязывая  ладонь  настоящим
стерильным бинтом. - У нас два  жмурика  подряд,  а  он  взялся  хозяина
мочить! Всю хату под раскрутку подставить!
   Шкет облил полумертвого Хорька водой. Неожиданно для всех тот  открыл
глаза.
   - Как же так, Калик, ты  же  мне  сам  сказал  Дуболома  завалить,  -
простонал он, еле шевеля расплющенными губами. - Сам ведь сказал! А  сам
не дал... Как же так?!
   - Я тебе разве так сказал делать? Надо выбрать момент и делать  тихо,
с умом... А ты всем людям хотел вилы поставить!
   - Как же так, Калик... Ты же сам сказал!
   Глаза Хорька закатились.
   -  Слышь,  Калик,  а  чего   ты   руку-то   подставил?   -   внезапно
поинтересовался Морда. - Захотел перед Дуболомом выслужиться,  оттолкнул
бы Хорька - и все дела!
   Себе-то кровянку зачем пускать?
   - Да он, сука, на этап идти не хочет! - раздался тонкий голос кота. -
Видно, знает, что во Владимире ему правилка будет!
   Кроме Расписного, никто этого  не  слышал.  Но  в  следующую  секунду
Расписной слово в слово повторил эту же фразу.
   - Что?! - вскинулся Калик. И было видно, что кот с Расписным попали в
точку. - Да я тебя без соли схаваю! А ну, пацаны!
   Никто не двинулся с места. Даже  Зубач  сделал  вид,  что  ничего  не
слышит.
   - Кто ему верит? - спросил Морда. - Я с Расписным и Хорьком согласен:
   Калик ссучился. А ты, Леший, что скажешь?
   - Сам Хорька научил, а потом вломил хозяину. Конечно, сука!
   - Голубь?
   - Сука!
   - Катала?
   Брови-домики опали, хитрые  глаза  картежника  полуприкрылись,  и  он
надолго задумался. Но бесконечно думать нельзя, надо что-то говорить.  И
отвечать за свое слово, если оно пойдет вразрез с мнением большинства.
   - Согласен.
   - Зубач?
   - И я согласен.
   - Каштан?
   - За такой косяк на жало сажают!
   - Утконос?
   - Люди все видали и слыхали. Сука он!
   Ни одного голоса в защиту теперь  уже  бывшего  смотрящего  никто  не
подал.
   Калик менялся на глазах: каменные черты лица расслабились и  поплыли,
как воск свечи, от грозного вида ничего  не  осталось,  он  даже  ростом
меньше стал.
   - Шкет?
   - Продал он Хорька, что тут скажешь. Значит, сука!
   - Савка?
   - Сука и есть!
   Все понимали, к чему идет дело. И Калик понимал. И Расписной  наконец
понял. Но его кровавая развязка не устраивала: еще один труп списать  не
удастся, начнется следствие - так можно затормозиться здесь до зимы.
   - Что с ним делать будем? - спросил для проформы Морда.
   - На нож!
   - Задавить гада!
   - В параше утопить!
   - Я вот что  думаю,  бродяги,  -  степенно  начал  Расписной  с  теми
рассудительными интонациями, которые так ценятся в арестантском мире.  -
Если мы с него  спросим  как  с  гада,  это  будет  справедливо.  Но  не
правильно...
   - Как так?! - возмутился Леший.
   - Да очень просто. Его Пинтос на правилку ждет  во  Владимире.  Утром
Краевой маляву пригнал. Так, Морда? Так, Катала?
   - Так.
   - Так.
   Морда и Катала кивнули.
   - Пинтос вор, законник, нам свое мнение против его решения выставлять
негоже. Поэтому я предлагаю: мы гада сейчас загоним под шконку, и  пусть
идет к Пинтосу на разбор. А смотрящим надо выбрать Морду. Я так думаю.
   - А чего, правильно! - с готовностью крикнул Катала.
   - Точняк!
   - Молоток, Расписной, дело говорит!
   Решение приняли единогласно. Зубач, Голубь и Каштан  сбили  Калика  с
ног  и  пинками  загнали  под  шконку.  Всемогущий  пахан  в  один   миг
превратился в презираемого всеми изгоя.
   - Ну и все! - подвел итог Морда, занимая место  смотрящего.  -  А  во
Владимире пусть с него Пинтос спросит, как хочет...
   Но Калик не стал дожидаться встречи с  Пинтосом.  В  ту  же  ночь  он
привязал скрученный в три слоя бинт к отведенной ему  третьей  шконке  и
удавился.
   Пришедшего утром начальника эта смерть не очень удивила.
   - А ведь верно он давеча сказал: сегодня авторитет, а завтра полез на
третью шконку, - задумчиво проговорил  Дуболом,  рассматривая  безвольно
висящее тело. И, повернувшись к внушительной свите,  которая  теперь  не
отходила ни на шаг, добавил:
   - Сразу видно: клопы загрызли... Надо санобработку  делать!  Тогда  у
них дохнуть перестанут!
   Два здоровенных  прапорщика  многозначительно  переглянулись,  третий
зловеще усмехнулся.
   - И запомните - у меня живут по моим порядкам! Или вообще не живут! -
на прощанье бросил подполковник.
   - Влетели! - сказал Катала, когда дверь захлопнулась. - Вот чума!
   - Да, Калик нам и напослед подосрал, - мрачно кивнул Леший.
   Настроение у всех было подавленное.
   - Вы чего? - спросил Расписной. - Ну пусть  делают  санобработку,  от
клопов-то житья нет!
   - Т-ю-ю... - Леший хотел присвистнуть,  но  вспомнил,  что  в  камере
этого делать нельзя, и, растерянно пожевав  губами,  перевел  взгляд  на
нового смотрящего. Тот смотрел на Расписного со странным выражением.
   - Я не врубаюсь... Ты что, пассажир с экватора?    Придут   десять
мордоворотов с палками и разделают всю хату в пух и перья! Ты откуда,  в
натуре?
   В воздухе повисло напряжение. Невидимая стена вмиг отгородила его  от
всех остальных. Потапыч предупреждал, что все мелочи зэковской жизни  за
несколько месяцев изучить нельзя, проколы  неизбежны,  и  тогда  надежда
только на собственную изворотливость и находчивость.
   Волк рассмеялся:
   - Выходит я косяк упорол . У нас это по-другому называлось - "банный день".
Один раз меня так по кумполу смазали, два дня имени не помнил...
   - А я после обработки неделю пластом валялся...
   - Мне руку сломали...
   Опасное  напряжение   разрядилось,   каждый   вспоминал   свой   опыт
"санобработок", и внимание  переключилось  с  Расписного  на  очередного
рассказчика.  Только  Зубач  не  отводил   пристального,   недоверчивого
взгляда.
   Однако Дуболом почему-то не выполнил своего обещания.  "Санобработки"
не последовало ни в этот день,  ни  в  последующие.  А  в  конце  недели
наконец сформировали этап на Владимир.

***

   Семьдесят шестую камеру спас от  тяжелых  резиновых  палок  лейтенант
Медведев. Он страховал Вольфа, выполняя роль ангела-хранителя, но  делал
это конспиративно, что существенно затрудняло дело.
   - Сколько у вас заключенных с татуировками антисоветского  характера?
- занудливо выспрашивал он у подполковника Смирнова.
   Начальник только кряхтел и  задумчиво  морщил  лоб.  Ничего  хорошего
активность комитетчика лично ему не сулила. Если  неудачно  попасть  под
очередную кампанию, можно лишиться должности и  партийного  билета,  как
будто  не  какой-то  трижды  судимый  дебил  Петя  Задуйветер,   а   он,
подполковник внутренней службы Смирнов, выколол у себя на лбу крамольные
слова "Раб КПСС".
   - Мы это дело пресекаем в корне, с кожей такую гадость срезаем! -  не
очень уверенно сказал Смирнов, отводя взгляд.
   - А кто допускает антипартийные высказывания? Кто пишет жалобы в ООН?
Кто рассказывает анекдоты про руководство страны? -  Нет  таких,  -  уже
решительне