только у одного правая  бровь
разделялась надвое белым рубцом и на щеке багровел длинный шрам, а  глаз
между ними почти не открывался.
   Приподнятые брови опали, будто в домиках подпилили стропила.
   - Да что я - волчара позорный, дьявол зачуханный? - обиделся  Катала.
- Не врубаюсь, с кем финтами шпилить?
   - Ладно. Я сказал, ты слышал. Ероха!
   У невидимой границы тут же появился толстый мужик в черных  сатиновых
трусах до колена.  Вид  у  него  был  обреченный,  мокрая  грудь  тяжело
вздымалась.
   - Жарко? - вроде как сочувственно спросил Калик.
   - Дышать... нечем... - с трудом проговорил тот, глядя в пол.
   - Ты свой костюм спортивный Катале-то отдай. Куда  он  тебе  в  такую
жару?
   - Зачем зайцу жилетка, он ее о кусты порвет! - хохотнул Катала. -  Не
бзди, Ероха, до зимы снова шерстью обрастешь...
   - Я не доживу до зимы. У меня сердце выскакивает...
   Калик недобро прищурил глаза.
   - А как ты думал народное добро разграблять? Тащи костюм,  хищник!  И
не коси, тут твои мастырки не канают! .
   Вор повернулся к Расписному:
   - Икряной нас жалобить хочет! Мы шкурой рискуем за пару соток, а  он,
гумозник, в кабинете сидел и без напряга тыщи тырил!
   -  А  тут  и  впрямь  жарковато!  -  Расписной  стянул  через  голову
взопревшую рубаху, стащил брюки, оставшись в белых облегающих плавках.
   Калик и Катала переглянулись, угрюмые впились взглядами в открывшуюся
картинную галерею на могучем теле культуриста.
   Трехкупольный храм во всю грудь говорил о трех судимостях, а размер и
расположение татуировки вкупе с витыми погонами  на  плечах  и  звездами
вокруг сосков свидетельствовали, что по рангу он не уступает Калику. Под
ключицами вытатуированы широко открытые глаза,  жестокий  и  беспощадный
взгляд которых постоянно ищет сук и стукачей. На левом плече скалил зубы
кот в цилиндре и бабочке - символ фарта и  воровской  удачи.  На  правом
одноглазый пират в  косынке  и  с  серьгой,  зажимал  в  зубах  финку  с
надписью: "ИРА" - иду резать актив. На животе массивный воровской  крест
с распятой голой женщиной - глумление над христианской символикой и знак
служения воровской идее. На левом предплечье сидящий на полумесяце  черт
с гитарой, под ним надпись: "Ах, почему нет  водки  на  Луне",  рядом  -
непристойного вида русалка - показатели любви к красивой жизни.
   На правом предплечье обвитый змеей кинжал сообщал, что  его  носитель
судим за разбой, убийство или  бандитизм,  чуть  ниже  разорванные  цепи
выдавали стремление к свободе. Парусник под локтевым сгибом тоже отражал
желание любым путем вырваться на волю. На  бедре  перечеркнутая  колючей
проволокой роза показывала, что совершеннолетие он встретил за решеткой.
Восьмиконечные звезды на коленях - знак несгибаемости: "Никогда не стану
на колени".
   Крепыш с полузакрытым глазом поднялся и будто невзначай обошел нового
обитателя хаты.
   На треугольной спине упитанный монах в развевающейся рясе усердно бил
в  большой  и  маленький  колокола,  показывая,  что   его   хозяин   не
отмалчивается, когда надо восстановить справедливость. На левой  лопатке
скалился свирепый тигр. Это означало, что  новичок  свиреп,  агрессивен,
никого не боится и может дать отпор кому угодно. На правой был изображен
рыцарь на коне с копьем и щитом - в обычном варианте  символ  борьбы  за
жизнь, но на щите красовалась  фашистская  свастика  -  знак  анархиста,
плюющего на всех и вся. Только отпетый  сорвиголова  мог  наколоть  себе
такую штуку, наверняка провоцирующую оперов  и  надзирателей  на  палки,
карцер и пониженную норму питания.
   Покрутив головой, полутораглазый вернулся на место.
   - Я Расписной, - представился Вольф. - Как жизнь в хате?
   Возникло секундное замешательство.  Новичок,  нулевик,  так  себя  не
ведет. Он сидит смирненько и ждет, пока его расспросят, определят -  кто
он есть такой, и укажут, где спать и кем жить. А татуированный  здоровяк
сразу  по-хозяйски  брал  быка  за  рога,  так  может  поступать  только
привыкший командовать авторитет, уверенный  в  том,  что  его  погремуха
хорошо известна всему арестантскому миру.
   - Я Калик, - после некоторой заминки назвался вор. - Это Катала,  это
Меченый, а это Зубач. Я смотрю за хатой, пацаны мне помогают, у нас  все
в порядке.
   - Дорога , я гляжу, у вас протоптана. -  Расписной  кивнул  на  новую
колоду. - Грев идет нормальный?
   - Все есть, - кивнул Калик. - Я нарочно тормознулся, на этап не  иду,
чтоб порядок был. Хочешь - кайфа подгоним, хочешь - малевку передадим.
   - Да нет, мне ничего не надо, все есть. - Вольф полез  в  свой  тощий
мешок, вытащил плитку прессованного чая, кусок колбасы, пачку порезанных
пополам сигарет "Прима"  и  упаковку  анальгина.  -  Это  мой  взнос  на
общество.
   Он подвинул немалое по камерным меркам богатство смотрящему.
   - За душевную щедрость братский поклон,  -  кивнул  Калик.  -  Сейчас
поужинаем.
   И; не поворачивая головы, бросил в сторону:
   - Савка, ужин. И чифир на всех.
   - Хорошо бы литр водки приговорить, - мечтательно сказал Меченый.
   - А мне бы кофе с булочкой да постебаться  с  дурочкой!  -  засмеялся
Катала и подмигнул. Он находился в хорошем настроении.
   - Как абвер стойку держит? Наседок много? - спросил Расписной.
   - Пересыльная хата, брателла, сам понимаешь, все время движение идет,
разобраться трудно. Но вроде нету.
   - Теперь будут. Меня на крючке держат, дыхнуть не дают. Кто за  домом
смотрит?
   - Пинтос был, на Владимир ушел. Сейчас пока Краевой.
   Худой юркий Савка  разложил  на  листах  чистой  белой  бумаги  сало,
копченую колбасу, хлеб, помидоры, огурцы,  редиску,  открыл  консервы  -
шпроты, сайру, сгущенное молоко, поставил коробку  шоколадных  конфет  и
наконец  принес  чифирбак  -  большую  алюминиевую  кружку,  наполненную
дымящейся черной жидкостью. Кружку он  поставил  перед  Каликом,  а  тот
протянул Расписному.
   - Пей, братишка...
   Расписной, не выказав отвращения,  отхлебнул  горький,  до  ломоты  в
зубах настой, перевел дух и вроде  бы  даже  с  жадностью  глотнул  еще.
Недаром Потапыч старательно приучал его к этой гадости. Калик  вроде  бы
безучастно наблюдал, но на самом деле внимательно  рассматривал  перстни
на пальцах: синий ромб со светлой серединой и тремя лучами означал  срок
в три года, начатый в детской зоне и законченный  на  взросляке,  второй
ромб с двумя заштрихованными треугольниками внутри и четырьмя  лучами  -
оттянул четыре года за тяжкое  преступление,  в  зоне  был  отрицалой  ,
прямоугольник с крестом внутри и четырьмя лучами - судимость за грабеж к
четырем годам, три луча перечеркнуты - они не отбывались из-за побега.
   - Ништяк, захорошело. - Расписной отдал кружку, и к  ней  по  очереди
приложились Калик, Меченый и Зубач.
   Это было не просто угощение, но  и  проверка.  Если  вновь  прибывший
опущенный - гребень, петух, пидор, то он обязан сразу же  объявиться,  в
противном случае "зашкваренными" окажутся все, кто  с  ним  общался.  Но
любому человеку свойственно откладывать момент объявки, поэтому угощение
из общей кружки есть своеобразный тест, понуждающий к этому:  зашкварить
авторитетных людей может только самоубийца.
   Расписной знал: здесь никто никому и никогда не верит, все  постоянно
проверяют друг друга. И его, несмотря на козырные регалки , проверяют  с
первых слов и первых поступков. Недаром  Калик  внимательно  изучил  его
роспись, особо осмотрел розу за колючей проволокой, потом пять точек  на
косточке у правого запястья, а потом глянул на ромбовидный  перстень  со
светлой полосой.
   Эти знаки дополняли друг друга,  подтверждая,  что  он  действительно
мотал срок на малолетке.
   Придраться пока не к чему, главное, он правильно вошел  в  хату,  как
авторитет: поинтересовался общественными делами, сделал щедрый  взнос  в
общак, задал вопросы, которые не приходят в голову  обычному  босяку.  В
общем, сделал все по "закону".
   А кстати, сам Калик, обирая Ероху, нарушил закон справедливости,  что
недопустимо  для  честняги  ,  тем  более  для  смотрящего.  Если  бы  у
Расписного имелись две-три торпеды , можно было устроить разбор и занять
место пахана самому. Но торпед пока нет...
   Расписной круто посолил розовую влажную мякоть надкушенного помидора.
   Пикантный острый вкус копченой колбасы идеально  сочетался  с  мягким
ароматом белого батона и сладко-соленым соком напоенного  южным  солнцем
плода. В жизни ему не часто перепадали деликатесы. Да и вообще мало  кто
на воле садится за столь богатый стол... И вряд ли Зубач с  Меченым  так
едят на свободе: вон как мечут в  щербатые  пасти  все  подряд  -  сало,
конфеты, шпроты, сгущенку...
   От наглухо законопаченного окна вблизи слегка тянуло свежим воздухом,
он разбавлял густой смрад камеры и давал  возможность  дышать.  Подальше
кислорода уже не хватало, даже спички не зажигались,  и  зэки  осторожно
подходили прикуривать к запретной черте.  Некоторые  не  прикуривали,  а
просто глубоко вздыхали, вентилируя легкие. Расписному  показалось,  что
за двадцать минут все обитатели камеры перебывали здесь, причем ни Калик
не обращал на них внимания,  ни  Меченый  с  Зубачом,  которые,  похоже,
держали всех в страхе. Может,  мужикам  разрешалось  иногда  подышать  у
окна?
   Когда еда была съедена, а чифир выпит, Калик оперся руками на стол  и
в упор глянул на Расписного. От показного радушия не осталось и следа  -
взгляд был холодным и жестким.
   - Поел?
   - Да, благодарствую, - ответил тот в  традициях  опытных  арестантов,
избегающих употреблять неодобряемое в зоне слово "спасибо".
   - Сыт?
   - Сыт.
   - Тогда расскажи о себе, братишка. Да  поподробней.  А  то  непонятки
вылезают: по росписи судя, ты  много  домов  объехал,  во  многих  хатах
перебывал, а только никто тебя не знает. Никто. Всей камере  показали  -
ноль. И вот ребята посовещались - тоже ноль.
   К  первому  столу  подошли  вплотную  еще  несколько  зэков,   теперь
Расписного рассматривали в упор семь человек, очевидно блаткомитет . Вид
у них был хмурый и явно недружелюбный.
   - Даже не слыхал никто о тебе. Так не бывает!
   - В жизни всяко бывает, -  равнодушно  отозвался  Расписной,  скрывая
вмиг накатившее  напряжение.  Теперь  он  понял,  почему  все  арестанты
побывали у их стола. - Кто здесь  по  шестьдесят  четвертой,  пункт  "а"
чалится? Кто в Лефортове сидел? Кого трибунал судил?
   Калик наморщил лоб.
   - Политик, что ли? У нас, ясный хер, таких и нет! А что за шестьдесят
четвертая?
   - Измена Родине, шпионаж.
   - Погодь, погодь... Так это тебе червонец с двойкой  навесили?  А  ты
психанул, бой быков устроил, судью хотел стулом грохнуть?
   Расписной усмехнулся.
   - А говоришь - не слыхали!
   Внимательно впитывающие каждое слово Катала и Меченый  переглянулись.
И напряженно слушающие разговор члены блаткомитета  переглянулись  тоже.
Только Зубач сохранял на лице презрительное и недоверчивое выражение.
   - Погодь, погодь. - Калик напрягся. Настроение у  него  изменилось  -
напор пропал, уверенность сменилась некоторой растерянностью. Потому что
первый раунд новичок выиграл.
   В ограниченном пространстве тюремного мира чрезвычайно  важны  слова,
которые очень часто заменяют привычные, но запрещенные  здесь  и  строго
наказуемые поступки. Люди, мужики и даже  козлы  вынуждены  в  разговоре
показывать, кто чего стоит. Хорошо подвешенный  язык  иногда  значит  не
меньше, чем накачанные, мышцы. А иногда и больше, потому что  накачанных
мышц здесь хватает, а с ловкими  языками  наблюдается  явная  недостача.
Умение "вести базар"  находится  в  ряду  наиболее  ценимых  достоинств.
Сейчас  Расписной  двумя   фразами   опрокинул   серьезные   подозрения,
высказанные Каликом, поймал его на противоречиях и поставил  в  дурацкое
положение. Если это повторится несколько раз, смотрящий  может  потерять
лицо.
   - Что-то я первый раз вижу шпиона с такой росписью!
   - А вообще ты много шпионов видел? - Расписной усмехнулся еще раз. Он
явно набирал очки. Но ссориться с авторитетом  пока  не  входило  в  его
планы, и он смягчил ответ:
   - Какой я шпион... Взял фуцана на гоп-стоп, не успел лопатник спулить
- меня вяжут! Не менты, а чекисты! Оказалось, фуцан не наш, шпион,  греб
его мать, а в лопатнике пленка шпионская!
   Расписной вскочил и изо всей силы ударил кулаком по  столу  так,  что
треснула доска. Ему даже не пришлось изображать возмущение и  гнев,  все
получилось само собой и выглядело очень  естественно,  что  было  крайне
важно, ибо зэки внимательные наблюдатели и прекрасные психологи.
   - Постой, постой... Так ты, выходит, не приделах, зазря под шпионский
хомут  попал?  -  Калик  рассмеялся,  обнажив  желтые  десны  с  изрядно
поредевшими, испорченными зубами: в тюрьме их не лечат - только удаляют.
Но лицо  его  сохраняло  прежнее  выражение,  и  от  этого  непривычному
человеку становилось жутко: не  так  часто  видишь  смеющийся  булыжник.
Блаткомитет тоже усмехался: получить  срок  по  чужой  статье  считается
фраерской глупостью.
   - Хули зубы скалить... Двенадцать лет на одной ноге не отстоять!
   Расписной глянул так, что булыжник перестал смеяться.
   - Ну ладно... Родом откуда?
   - Из Тиходонска.
   - Кого там знаешь?
   - Кого... Пацаном еще был. Крутился вокруг  Зуба,  с  Кентом  малость
водился... Скворца... Филька... В шестнадцать уже залетел, ушел на зону.
   При подготовке операции всех его тиходонских знакомых проверяли.  Зуб
с тяжелым сотрясением мозга лежал в  городской  больнице,  Кент  отбывал
семилетний срок в Степнянской тюрьме, Скворцов  лечился  от  наркомании,
Фильков слесарил на той же автобазе. На всякий случай Кента  изолировали
в одиночке особорежимного корпуса,  Филька  послали  в  командировку  за
Урал, двух других не стоило принимать в расчет.
   Калик покачал головой:
   - Про Кента слышал, про других нет. А за что попал на малолетку?
   - За пушку самодельную. Пару краж не доказали, а самопал нашли. Вот и
воткнули трешник.
   - А вторая ходка?
   - По дурке... Махались с одним, я ему глаз пикой выстеклил .
   - Ты что ж, все дела сам делал?  -  ехидно  спросил  Зубач,  улыбаясь
опасной, догадывающейся улыбкой. - Без корешей, без помощников?
   - Почему? Третья ходка за сберкассу, мы ее набздюм ставили .
   - С кем?! - встрепенулся Калик.  Так  вскидывается  из  песка  гюрза,
когда десантный сапог наступает ей на хвост.
   - С косым Керимом. Его-то ты знать должен.
   - Какой такой Керим? -  Из  глубины  булыжника  выскользнул  покрытый
белым налетом язык, облизнул бледные губы.
   -  Косого  Керима  я  знаю,  -  сказал  один  из  блаткомитетчиков  -
здоровенный громила с блестящей лысой башкой. - Мы с ним раз  ссали  под
батайский семафор .
   Катала кивнул:
   - Я с ним в Каменном Броду зону топтал. Авторитетный вор. Законник.
   - Почему я про него не слышал? - недоверчиво спросил Калик,  переводя
взгляд с Каталы на лысого и обратно, будто подозревая их в сговоре.
   - Он то ли узбек, то ли таджик. Короче, оттуда, - пояснил Катала. - У
нас редко бывал. И в Каменном Броду меньше  года  кантовался  -  закосил
астму и ушел к себе в пески. Ему и правда здесь не климатило.
   - Ладно. - Калик кивнул и вновь повернулся к Расписному. - А где  ты,
братишка, чалился? .
   - Про "белый лебедь" в Рохи-Сафед слыхал?
   - Слыхал чего-то...
   - Керим про эту зону рассказывал, - вмешался Катала.
   - И мне тоже,  -  подтвердил  лысый  громила.  -  Говорил,  там  даже
законника опетушить могут.
   Расписной кивнул.
   - Точно. В "белом лебеде" ни шестерок,  ни  петухов,  ни  козлов,  ни
мужиков нет. Вообще  нет  перхоти.  Один  блат  -  воры  и  жулики,  вся
отрицаловка ранги в криминальной иерархии, злостные нарушители режима.>.
А вместо вертухаев - спецназ с дубинками.  Только  не  с  резиновыми,  а
деревянными: врежет раз - мозги  наружу,  сам  видел.  И  сактируют  без
проблем - или тепловой удар напишут, или инфаркт, или еще  что...  Через
месяц из воров да жуликов и мужики получаются, и шестерки, и петухи... А
кто не выдерживает такого беспредела, пишет начальнику заяву, мол, прошу
перевести в обычную колонию...
   - Если воры гнутся, у них уши мнутся , - бойко  произнес  Катала,  но
его шутка повисла в воздухе. Все помрачнели. Ни Калику, ни  блаткомитету
не хотелось бы оказаться в "белом лебеде".
   - А он, братва, все в цвет говорит, - обратился к остальным лысый.  -
Керим точно так рассказывал. Я думаю, пацан правильный.
   - Кажись, так, - поддержал его еще один блаткомитетчик со сморщенным,
как печеное яблоко, лицом и белесыми ресницами.  -  Наш  он.  Я  сук  за
километр чую.
   - Свойский, сразу видать... - слегка  улыбнулся  высокий  мускулистый
парень.
   На правом плече  у  него  красовалась  каллиграфическая  надпись:  "Я
сполна уплатил за дорогу". На левом она продолжалась:  "Дайте  в  юность
обратный билет". Обе надписи окружали виньетки из  колючей  проволоки  и
рисунки - нынешней беспутной и прежней - чистой и непорочной жизни.
   - Закон знает, общество уважает, надо принять как человека...
   - Наш...
   - Деловой...
   Большая часть блаткомитета высказалась в пользу новичка.
   - А мне  он  не  нравится.  -  Зубач  заглянул  Расписному  в  глаза,
усмехаясь  настолько  знающе,  будто  читал  совершенно  секретный  план
инфильтрации Вольфа в мордовскую НТК-18 и даже знал кодовое  обозначение
операции "Старый друг".
   - Если он шпион, почему его в общую хату кинули? Почему  у  него  все
отмазки на такой дальняк? Пока малевки  в  пустыню  дойдут,  пока  ответ
придет, нас уже всех растасуют по зонам!
   - А зоны где?  На  Луне  или  на  Земле?  -  спросил  зэк,  мечтающий
вернуться в юность.
   - Ладно, - веско сказал  Калик,  и  все  замолчали:  последнее  слово
оставалось за смотрящим. А он должен был продемонстрировать  мудрость  и
справедливость. - Расписной нам свою жизнь обсказал. Мы  его  выслушали,
слова вроде правильные. На фуфле мы его не поймали. Пусть пока живет как
блатной, будем за одним столом корянку ломать . И спит пусть  на  нижней
шконке...
   - А если он сука?! - оскалился Зубач.
   Расписной вскочил:
   - Фильтруй базар , кадык вырву!
   В данной ситуации у него был только один путь: если Зубач не  включит
заднюю передачу, его придется искалечить или убить. Вольф мог сделать  и
то и другое, причем ничем не рискуя: выступая от своего имени, Зубач сам
и обязан отвечать за слова, камера мазу за него держать не станет . Если
же оскорбление останется безнаказанным, то  повиснет  на  вороте  сучьим
ярлыком. Но настрой Расписного почувствовали все. Зубач отвел  взгляд  и
сбавил тон.
   - Я тебя сукой не назвал, брателла, я сказал  "если".  Менты  -  гады
хитрые, на любые подлянки идут... Нам нужно ухо востро держать!
   - Ладно, - повторил Калик. - Волну гнать не надо. Мы Керима  спросим,
он нам все и обскажет.
   "Это вряд ли", - подумал Вольф.
   Керим погиб два месяца назад, именно поэтому он и был выбран на  роль
главного свидетеля в пользу Расписного.
   - Конечно, спросите, братаны. Можете еще Сивого спросить. Когда  меня
за лопатник шпионский упаковали,  я  с  ним  три  месяца  в  одной  хате
парился. Там же, в Рохи-Сафед, в следственном блоке. Пока  в  Москву  не
отвезли.
   - О! Чего ж ты сразу  не  сказал?  -  На  сером  булыжнике  появилось
подобие улыбки. - Это ж мой кореш,  мы  пять  лет  на  соседних  шконках
валялись! Я знаю, что он там за наркоту влетел.
   - Ему еще двойной мокряк шьют, - сказал Расписной. - Менты прессовали
по-черному, у него ж, знаешь, язва, экзема...
   - Знаю. - Калик кивнул.
   - Они его так дуплили, что язва no-новой открылась и  струпьями  весь
покрылся, как прокаженный... Неделю кровью блевал, не жрал ничего, думал
- коньки отбросит...
   С Сивым сидел двойник Расписного. Не точная  копия,  конечно,  просто
светловолосый  мускулистый  парень,  подобранный  из  младших   офицеров
Системы.
   Офицера покрыли схо