ек, Груша и Скелет с  интересом  наблюдали  за  ними.
Игра шла на отжимания,  Драный  раз  за  разом  проигрывал  и  обреченно
упирался в пол дрожащими руками.
   - Раз! Два! Три! - азартно орали несколько глоток.  -  Давай,  давай,
только не перни! Нет, ты грудью Доставай! Не филонь, зараза!
   Груша, пыхтя,  сосредоточенно  шлифовал  о  пол  сантиметровый  кусок
зубной щетки. Накануне Челюсть  разрекламировал  "спутники"  и  пообещал
безболезненно вставить их каждому желающему.  Желающим  оказался  Груша,
теперь он тщательно готовил  заготовку  для  будущего  предмета  мужской
гордости.
   - Вот так пойдет? -  Груша  протянул  своему  наставнику  похожий  на
фасолину кусок пластмассы.
   - Если у тебя конец как локоть - пойдет... А то поменьше сделай, чтоб
кожу не натягивала. Лучше "виноградную гроздь" замастырим  -  штуки  две
всадим или три, как у меня. За тобой бабы табуном бегать будут!
   - Не, три много, - засомневался Груша. О том, что  в  ближайшие  пять
лет он вообще не увидит ни одной бабы, будущий герой-любовник, очевидно,
не думал.
   - Так вот, Володя, - продолжил Шнитман. -  У  нас  от  блатных  вечно
проблемы были. Знаешь, как злые люди говорят: торгаши деньгами напиханы!
То квартиру у кого обворуют, то магазин... Куда пожаловаться? В  милицию
нельзя - внимание к себе  зачем  привлекать?  Сразу  вопросы:  на  какие
деньги все это золото, хрустали, магнитофоны... А я подумал, подумал:  у
воров-то тоже начальство есть! А Сеня от меня через  улицу  жил,  я  про
него слыхивал, он про меня. Ну и пошел к нему...
   Маслица взял, колбаски хорошей,  конфет,  пару  бутылочек  коньяку...
Поговорили по-людски и договорились  так:  я  ему  продукты  подкидываю,
деньжат, а он и меня, и мои магазины охраняет...
   - Как так? - притворно удивился Вольф. - Западло  это.  Вор  воровать
должен, а не с рук кормиться!
   - Может, и западло, - кивнул Яков  Семенович.  -  Только  с  тех  пор
проблем у нас не стало. Больше того: еду в Ялту  на  отдых,  деньги  при
себе везу немалые, а в коридоре два корешка Сениных курят да за порядком
приглядывают. А рожи у них, я тебе  скажу,  еще  те!  Пьяные,  хулиганы,
шантрапа  всякая  -  мимо  моего  купе  пулей  пролетали!  И  деньги   в
сохранности, и  за  себя  я  спокоен.  Ну,  за  это,  конечно,  отдельно
доплачивал...
   Шнитман печально улыбнулся.
   - Знаешь, Володя, у меня много солидных знакомых было - и из торга, и
из жилконторы, даже из  ОБХСС,  начальник  телефонной  станции  в  гости
ходил... Но когда я подружился с  Сеней,  мне  стало  гораздо  спокойней
жить! Потому что он мог то, чего не могли другие... Для него запретов не
было!
   - Прям-таки! - усмехнулся Вольф. - И ментов он не боялся?
   - Боялся, - согласился Шнитман. -  Как  не  бояться,  если  их  сила!
Вскоре присел Сеня на четыре года. Дурак бы про него забыл, а я  -  нет.
Мамашку нашел и стал каждый месяц  ей  по  сотне  переводить!  И  дружба
промеж нами окончательно укрепилась! Ведь На воле Сеня или  в  тюрьме  -
неважно, он отовсюду помочь может...
   - Гля, ты чего! - возмущенно завопил Драный. - Я себе жилы рвал, а он
фуфло гонит!
   Внимание обитателей хаты переключилось та картежников.
   С притворной сосредоточенностью Зубач  отжимался  от  стены  и  четко
считал:
   - Двадцать один, двадцать два, двадцать три... Все!
   Он отряхнул руки и обернулся к Драному:
   - Ты чего орешь, гнида? Чем недоволен?!
   - Дык как чем? От пола надо отжиматься! От пола!
   - А ну глохни!  -  Зубач  угрожающе  вытаращил  наглые  глаза.  -  Мы
договаривались - от пола или от стены? Договаривались? Говори!
   - Договаривались - на отжимания! А отжимаются от пола! Как я  -  вон,
гляди, до сих пор руки дрожат!
   - Раз не договаривались - волну не гони!  -  наступал  Зубач.  -  Кто
хочет - от пола отжимается, кто хочет -  от  потолка,  кто  хочет  -  от
стены! Ты от пола захотел, я от стены. Так чего ты волну  гонишь?!  Чего
хипишишься? Знаешь, что за гнилой наезд бывает?
   - Верно, - вмешался Катала. - Раз не договаривались,  значит,  каждый
отжимается как хочет!
   - Слыхал? Или на правилку хочешь? - Зубач толкнул  Драного  в  грудь.
Тот спрятал руки за спину и попятился.
   - Ладно, заглох. - Он понуро пошел к своему месту.
   - Слышь, Драный, давай я и тебе "шарик" под шкуру запущу!  -  крикнул
ему вслед Челюсть. - Почти за ништяк! Две пачки чая, и все дела!
   - Мне  вставляй.  -  Груша  держал  на  ладони  гладко  отшлифованную
пластмассовую фасолину. - Только чтоб все ништяк... Надо  моечку  острую
найти...
   - Острую нельзя - плохо зарастать будет. У  меня  есть  чем...  Давай
принимай наркоз!
   Груша  извлек  спрятанный  в  матраце  неполный  флакончик   "Шипра".
Накануне он специально выменял его у калмыка  за  почти  новые  ботинки.
Взболтав ядовито-зеленую жидкость, он вытряхнул ее в алюминиевую кружку.
Перебивая  привычную  вонь,  по  камере  распространился  резкий   запах
одеколона.
   - Я б тоже вмазал! - мечтательно сказал Скелет.
   Закрыв глаза, Груша медленно выцедил содержимое кружки. Было заметно,
что  удовольствия  он  не  получает.  По  подбородку   потекли   быстрые
маслянистые капли.
   - Бр-р-р! - Грушу передернуло, он громко отрыгнул.
   - Оставь немного  для  дезинфекции.  -  Челюсть,  как  готовящийся  к
операции хирург, разложил на краешке стола "шарик", половину супинатора,
толстую  книгу  афоризмов,  лоскут  от  носового  платка,  две  таблетки
стрептоцида и две ложки.
   Протерев "шарик" и заостренный конец супинатора остатками  одеколона,
он в пудру растолок ложками таблетки.
   - Ну как, словил кайф?
   - Вроде...
   Одеколон  действует  быстро,  вызванное  им   отравление   напоминает
наркотическое опьянение. Вид у Груши был такой, будто он  выпил  бутылку
водки.
   - Давай, выкладывай свою корягу...
   Груша спустил штаны и  примостился  к  столу,  уложив  на  край  свою
мужскую принадлежность. Словно в ожидании боли, она  была  сморщенной  и
почему-то коричневого цвета.
   - А ну-ка давай сюда...
   Челюсть оттянул крайнюю плоть, прижал ее супинатором и ударил  сверху
книгой. Брызнула  кровь,  Груша  застонал.  Не  отвлекаясь,  цыган  стал
засовывать в рану обработанный кусок пластмассы. Груша застонал громче.
   - Да все уже, все...
   Челюсть засыпал рану  стрептоцидом  и  ловко  обмотал  раненый  орган
лоскутом тонкой ткани.
   - Вначале распухнет, потом пройдет. А за неделю совсем заживет.
   - И не очень-то больно, - приободрился Груша.
   - Видишь! Я же говорил: давай "гроздь" всажу.
   - Нет, мне и одной хватит.
   Челюсть повернулся к Верблюду:
   - Давай тогда тебе!
   - Нет уж. Пусть вначале палец и плечо заживут...
   - А по-моему, лучше сразу и болт порезать, - засмеялся цыган. - Вот и
станешь настоящим Резаным!
   Вокруг собрались сокамерники, они улыбались. Челюсти нравилось быть в
центре внимания.
   - Мне "гроздь" в ростовской "десятке" вживили, - начал  он.  -  Тогда
мода такая пошла, все загоняли... Колька Саратовский - здоровый  бычина,
три шарика от подшипника всадил, стальные,  по  сантиметру  каждый...  У
него и так болтяра в стакан не лез, а тут вообще: торчат,  как  шипы  от
кастета, по лбу дашь - любой с копыт слетит!  А  к  нему  как  раз  баба
приехала на длительную свиданку, он ее так продрал, что она аж за  вахту
выскочила! Орет, матерится, кулаком грозит...
   Цыган зашелся в  хохоте,  выкатив  глаза  с  переплетенными  красными
прожилками.
   - После этого всех в медчасть погнали да вырезать заставили! Только я
не стал. Пайка мне от министра положена, ее никто не отберет -  дожил  я
на них с прибором! На свиданки ко мне бабы не ездили, ну бросят в шизняк
- всего-то делов! И точно: попрессовали, попрессовали  -  и  отвязались.
Так я с ней и хожу...
   - Ну и  чего?  -  недоброжелательно  протянул  Микула.  Ему  явно  не
нравилось, что цыган вызвал интерес у всей хаты. - Жить стало слаще? Или
тебе доплачивают за эту твою "гроздь"? Или, может, сроки половинят?
   - Половинить-то не половинят, - рассказчик  перешел  на  приглушенный
доверительный тон, - только раз они мне и в этом деле помогли!  -  Цыган
многозначительно  подмигнул,  и  круг  заинтригованных  слушателей  стал
плотнее.
   - Было дело в Саратове - сожительница ментам заяву кинула: будто я ее
дочь развращаю! Те рады, меня сразу - раз, и на раскрутку...  Я  говорю:
вы что, она же целка! А те -  ноль  внимания:  Любка,  змея,  придумала,
будто я Таньке глину месил! Так что дуплят меня с утра до вечера,  пакет
на голову надевают, по ушам хлопают... Колись, сука, и все дела!
   Челюсть вошел в  азарт:  говорил  на  разные  голоса,  гримасничал  и
размахивал руками.
   -  Тогда  я  говорю:  давайте  сюда  медицинского   эксперта!   Пусть
экспертизу делает! Если бы я двенадцатилетней девчонке в дупло  засунул,
она бы лопнула! И вынимаю им свой болт! У тех раз - и челюсти отвисли!
   - И что? - со странной полуулыбкой спросил Зубач. Ему  явно  не  было
смешно, и он принужденно кривил губу, обнажая желтые  щербатые  зубы.  -
Сделали экспертизу?
   - Да сделали! - нехотя сказал цыган и остервенело  почесал  волосатую
грудь. -  Пришел  лепила  очкастый,  померил  линейкой  и  написал:  три
инородных тела размером восемь на пять миллиметров. Я ему: как так,  они
поболе будут! А он свое - у тебя  там  еще  кожа,  ее  я  не  считаю!  Я
психанул, говорю - дай мне бритвочку, я их  сейчас  на  спор  вырежу,  и
померим, в натуре, без всякой кожи...
   - Вырезал? Померил? - продолжал скалиться Зубач.
   Вопросы он задавал не просто так: такие вопросы и таким тоном  просто
так не задают. Ему что-то не нравилось - то ли в цыгане,  то  ли  в  его
рассказе. И он цеплялся к рассказчику, или, выражаясь языком хаты, тянул
на него.
   - Не дали, гады: нарочно меньший размер посчитали...
   Челюсть продолжал чесаться. Конец рассказа получался скомканным.
   - Заели меня эти вши совсем...
   - Ну а потом чего, потом-то? - не отставал Зубач.  -  Чего  ж  ты  на
самом-то главном сминжевался?
   - За Таньку закрыли дело. Кражи да грабеж повесили, воткнули пятерик,
вот и пошел разматывать.
   - Фуфлом от твоего базара тянет! - перестав улыбаться, сказал Зубач.
   Широкий в плечах, он имел большой опыт всевозможных разборок и сейчас
явно собирался им воспользоваться.
   - Чо ты гонишь?! - Челюсть шагнул вперед и оказался с Зубачом лицом к
лицу.
   Внушительностью телосложения он уступал  Зубачу,  но  познавший  суть
физических противоборств Вольф отметил, что у цыгана широкие запястья  и
крепкая спина - верные признаки хорошего бойца. Многое еще  зависело  от
куража, злости и специальных умений.
   В камере наступила звенящая тишина, стало слышно, как журчит  вода  в
толчке.
   - Зуб даю, ты и вправду дитю глину месил! А  потом,  чтоб  с  поганой
статьи соскочить, чужие висяки на себя взял!
   Контролируя руки противника, Зубач поднял сжатые кулаки.  Но  резкого
удара головой он не ожидал. Бугристый лоб цыгана с силой врезался ему  в
лицо, расплющив нос. Хлынула кровь, Зубач потерял  ориентировку,  шагнул
назад и закачался. Ладони он прижал к  запрокинутому  лицу.  Всем  стало
ясно, что он  проиграл,  но  Челюсть  не  собирался  останавливаться  на
полпути и мгновенно ударил ногой  в  пах,  в  живот,  потом  сцепленными
кулаками, как молотом, саданул по спине. Когда обессиленное тело рухнуло
на пол, Челюсть принялся  нещадно  месить  его  ботинками  сорок  пятого
размера.
   - Хорош, кончай мясню в хате! - вмешался Микула.  -  Нам  жмурики  не
нужны!
   Цыган еще несколько раз пнул поверженного противника и отошел.
   - Сучня! Откуда он взялся? Почему метлу не  привязывает?  Меня  везде
знают, а он кто такой? - возмущался Челюсть, и выходило у него  довольно
искренне. - Ладно, на зоне разберемся. Я против  беспредела.  Пусть  все
будет путем, по закону. За базар отвечать надо.
   - Точняк, - поддержал цыгана Вольф. - Кто на честного бродягу чернуху
гонит, тому язык отрезают!
   - И отрежем! - пообещал Челюсть. - Сука буду - соберу сходняк,  пусть
люди решают! Честного блатного парафинить, это тебе не Драного облажать!
   Зубач поднялся на колени, на ощупь стянул с  ближайшей  шконки  серую
простыню и, скомкав, прижал к залитому кровью лицу.
   - Разберемся, брателла, разберемся! - глухо раздался из-под ткани его
голос. - Я знаю, куда маляву загнать!
   - Вяжи гнилой базар! - оборвал его Микула. -  Сам  напоролся,  сам  и
виноват.
   Смотрящего поддержал Катала:
   - Он в цвет базарит, Зубач. Я бы за тебя  мазу  тянул,  но  не  могу.
Сейчас ты не прав. Такие слова за рваный руль бросать нельзя. Мы  же  не
бакланы у бановского шалмана . Мы правильные босяки в своем дому.  Здесь
все по справедливости быть должно.
   - Еще  увидите,  что  это  за  рыба!  -  Зубач  встал  и  пошатываясь
направился к умывальнику.
   Напряжение спало, камера возвращалась к обыденной жизни.
   - А что, Володя, не перекусить ли нам? -  как  ни  в  чем  не  бывало
спросил Яков Семенович.
 
*** 
 
   После ужина, когда хата с унылой  обреченностью  готовилась  ко  сну,
неожиданно хлопнула "кормушка", и в открывшемся небольшом прямоугольнике
появилась круглая плутовская физиономия рыжего сержанта, который  обычно
приносил малявы и грев с воли.
   - Васильев, Вольф, без вещей на выход! - нарочито огрубленным голосом
скомандовал он.
   - Куда это? - встрепенулся от тревожного предчувствия Волк.
   - Щас те отчитаюсь по полной программе!  -  оскалился  коридорный.  -
Живо шевелись ногами!
   Микула  молча  направился  к  двери.  И  эта  готовность   смотрящего
беспрекословно подчиняться продажному шнурку, которого он не  раз  гонял
за водкой, насторожила Волка еще больше.
   В коридоре было светлей, чем в камере,  да  и  воздух  здесь  гораздо
свежей.
   Микула, привычно заложив руки за спину, шел первым, за ним в такой же
позе шагал Вольф. Рыжий, машинально позвякивая ключами, держался в  двух
метрах сзади, время от времени выдавая короткие команды:
   - Налево! Прямо! К стене!
   Дорогу  то  и  дело  преграждали  решетчатые  двери,   и   арестанты,
уткнувшись носами  в  окрашенные  тусклой  краской,  обшарпанные  панели
ждали, пока сержант отопрет лязгающие замки.
   - На лестницу! Вверх! Направо!
   Что-то было не так. Вызывать заключенных  из  камер  поздним  вечером
имели право только начальник и его зам по оперработе.  Между  тем  рыжий
сержант вел не в административный корпус, а в  противоположную  сторону,
где находился особорежимный  блок.  Причем  Микула  явно  знал  маршрут,
потому что несколько  раз  начинал  менять  направление  за  секунду  до
команды.
   - Куда ведешь-то, начальник? - как можно безразличней спросил  Вольф,
не рассчитывая получить ответ.
   - В "Индию", - глумливо отозвался сержант.  -  Тама  трубу  прорвало,
убраться треба. - Ты чего, умом подвинулся? Для таких дел шныри есть!  -
возмутился Вольф.
   Микула почему-то молчал. - Да туфта все это! - раздался тонкий  голос
кота. - Дуплить будут или разборка, а может, в карцер бросят...
   У Волка вспотела спина. Пока не поздно, надо глушить рыжего предателя
и Микулу. Два удара, и они вытянутся на бетонном полу. Можно  забрать  у
дубака ключи и пройти к центральному  посту.  А  что  дальше?  Останется
только  один  выход:  раскрываться  и  выходить  из  операции.   Генерал
Вострецов снимет за это шкуру, сдерет погоны и выбросит из Системы,  как
паршивого нашкодившего щенка... И это еще не самый худший вариант.  Ведь
не факт, что вообще удастся выбраться из этих тусклых, пропитанных вонью
коридоров. Зэк,  напавший  на  сотрудника  тюрьмы  и  несущий  чушь  про
спецзадание КГБ, вполне может быть забит до смерти дежурной сменой.  Или
до полусмерти, но слух об идиотских  требованиях  вызвать  начальника  и
сообщить нечто лейтенанту Медведеву обязательно дойдет до арестантов,  и
они ему охотно поверят. И снимут  шкуру  не  в  переносном,  а  в  самом
прямом, ужасающе кровавом и натуралистичном смысле.
   - К стене! - в очередной  раз  скомандовал  сержант  и  на  этот  раз
принялся отпирать замок  камеры.  Вольф  вдруг  вспомнил,  что  "Индией"
называют места обитания авторитетных блатных и отрицалова.  Значит,  его
привели на концевой разбор, высший тюремный  суд,  который  и  определит
окончательно его судьбу.
   Планом операции это не предусматривалось. О возможных  неожиданностях
Александр Иванович Петрунов, обаятельно улыбаясь, сказал:  "Если  что  -
отбрешешься в рамках легенды". И подбодрил: дескать, Медведев всегда  на
страже, прикроет! Тогда все виделось по-другому - не в  тыл  врага  ведь
прыгать,  не  в  Африке  переворот  устраивать,  тут  все   рядом,   под
контролем... Ан вот как обернулось -  ни  Петрунова,  ни  Медведева,  ни
контроля, а ему надо "отбрехиваться", и от убедительности этой  "брехни"
зависит жизнь, оборвать которую  можно  с  равной  легкостью  не  только
автоматной очередью в Борсхане, но и заточенной  ложкой  или  гвоздем  в
вонючей "Индии"...
   Противно заскрипели несмазанные петли,  открывая  проем  в  очередной
круг тюремного ада. - Заходьте обое! - приказал сержант.
   В этом круге было так же душно и зловонно, как и в остальных,  только
почему-то светлее. Вольф машинально поднял  глаза  и  определил,  в  чем
дело: обычно утопленные в потолке лампочки закрывались железными листами
с дырочками, чтобы зэки не могли подключиться  к  электричеству.  Ржавые
дуршлаги почти не пропускали света, и  в  камерах  вечно  царил  влажный
густой  сумрак,  словно  в  чудовищных   аквариумах,   набитых   вялыми,
полумертвыми рыбами. Здесь никаких  железок  не  было,  и  свет  обычной
шестидесятиваттки казался почти вольным солнцем.
   Хлопнула за спиной дверь,  с  особым  смыслом  лязгнул  замок.  Вольф
опустил голову и осмотрелся. Он уже достаточно помыкался  по  застенкам,
но  в  "Индии"  все  было  по-другому.  Достаточно   просторно,   шконки
одноярусные, на них в свободных позах развалились хмурые, видавшие  виды
арестанты. Сразу видно, что здесь нет шерсти, петухов и шнырей -  только
авторитеты, хозяева тюремного мира. Не больше десяти человек. А точнее -
девять. Никто не суетится, не занимается обычными для  камеры  делами  -
жизнь  вроде  остановилась.  Все  внимательно  рассматривают   вошедших.
Чувствуется, что их ждали.
   За  столом,  наклонившись  вперед  и  упираясь  ладонями   в   широко
расставленные колени, сидел голый по пояс, густо истатуированный человек
неопределенного возраста  с  морщинистым  волевым  лицом.  У  него  была
вытянутая, как дыня, наголо обритая голова. Микула, не  задерживаясь  на
пороге, быстро подошел к столу и поздоровался  с  ним  за  руку,  потом,
повинуясь разрешающему жесту, сел на скамейку рядом. Он был здесь своим,
и ждали явно не его. Внимание "Индии" сконцентрировалось на Расписном.
   - Привет всем честным бродягам! - поздоровался Вольф.  И  неторопливо
подошел к столу.
   - Пинтосу отдельный привет и уважение, - Вольф протянул бритому руку.
   Тот замешкался, но на рукопожатие ответил. Это  был  хороший  знак  -
значит, Расписной не отторгнут от других людей и судьба его окончательно
не предрешена.
   - На мне разве написано, что я Пинтос? -  спросил  смотрящий  тюрьмы,
гипнотизируя Вольфа тяжелым, безжалостным взглядом.
   - Конечно. Да еще крупными буквами!
   Не дожидаясь приглашения, Вольф оседлал лавку напротив  и  сноровисто
сдвинулся вдоль стола, облокотившись на стену.  Так  удобней  сидеть,  к
тому же всех видно и никто не подойдет сзади.
   - Того, кто привык рулить, сразу видно, - пояснил он.
   - Шустрый парень, - с неопределенной интонацией произнес Пинтос. -  А
что ты на потолке увидел?
   - Лампочки без защиты, вот что. Можно бросить провод и током заделать
мента. А потом забрать ключи и сделать ноги.
   - Шустрый и все знаешь. А зачем ты здесь - знаешь?
   - Конечно. - Расписной потянулся и пожал плечами. - Решили порядок  в
доме наводить. Вот во мне нужда и открыл