ный  блок.  Причем  Микула  явно  знал  маршрут,
потому что несколько  раз  начинал  менять  направление  за  секунду  до
команды.
   - Куда ведешь-то, начальник? - как можно безразличней спросил  Вольф,
не рассчитывая получить ответ.
   - В "Индию", - глумливо отозвался сержант.  -  Тама  трубу  прорвало,
убраться треба. - Ты чего, умом подвинулся? Для таких дел шныри есть!  -
возмутился Вольф.
   Микула почему-то молчал. - Да туфта все это! - раздался тонкий  голос
кота. - Дуплить будут или разборка, а может, в карцер бросят...
   У Волка вспотела спина. Пока не поздно, надо глушить рыжего предателя
и Микулу. Два удара, и они вытянутся на бетонном полу. Можно  забрать  у
дубака ключи и пройти к центральному  посту.  А  что  дальше?  Останется
только  один  выход:  раскрываться  и  выходить  из  операции.   Генерал
Вострецов снимет за это шкуру, сдерет погоны и выбросит из Системы,  как
паршивого нашкодившего щенка... И это еще не самый худший вариант.  Ведь
не факт, что вообще удастся выбраться из этих тусклых, пропитанных вонью
коридоров. Зэк,  напавший  на  сотрудника  тюрьмы  и  несущий  чушь  про
спецзадание КГБ, вполне может быть забит до смерти дежурной сменой.  Или
до полусмерти, но слух об идиотских  требованиях  вызвать  начальника  и
сообщить нечто лейтенанту Медведеву обязательно дойдет до арестантов,  и
они ему охотно поверят. И снимут  шкуру  не  в  переносном,  а  в  самом
прямом, ужасающе кровавом и натуралистичном смысле.
   - К стене! - в очередной  раз  скомандовал  сержант  и  на  этот  раз
принялся отпирать замок  камеры.  Вольф  вдруг  вспомнил,  что  "Индией"
называют места обитания авторитетных блатных и отрицалова.  Значит,  его
привели на концевой разбор, высший тюремный  суд,  который  и  определит
окончательно его судьбу.
   Планом операции это не предусматривалось. О возможных  неожиданностях
Александр Иванович Петрунов, обаятельно улыбаясь, сказал:  "Если  что  -
отбрешешься в рамках легенды". И подбодрил: дескать, Медведев всегда  на
страже, прикроет! Тогда все виделось по-другому - не в  тыл  врага  ведь
прыгать,  не  в  Африке  переворот  устраивать,  тут  все   рядом,   под
контролем... Ан вот как обернулось -  ни  Петрунова,  ни  Медведева,  ни
контроля, а ему надо "отбрехиваться", и от убедительности этой  "брехни"
зависит жизнь, оборвать которую  можно  с  равной  легкостью  не  только
автоматной очередью в Борсхане, но и заточенной  ложкой  или  гвоздем  в
вонючей "Индии"...
   Противно заскрипели несмазанные петли,  открывая  проем  в  очередной
круг тюремного ада. - Заходьте обое! - приказал сержант.
   В этом круге было так же душно и зловонно, как и в остальных,  только
почему-то светлее. Вольф машинально поднял  глаза  и  определил,  в  чем
дело: обычно утопленные в потолке лампочки закрывались железными листами
с дырочками, чтобы зэки не могли подключиться  к  электричеству.  Ржавые
дуршлаги почти не пропускали света, и  в  камерах  вечно  царил  влажный
густой  сумрак,  словно  в  чудовищных   аквариумах,   набитых   вялыми,
полумертвыми рыбами. Здесь никаких  железок  не  было,  и  свет  обычной
шестидесятиваттки казался почти вольным солнцем.
   Хлопнула за спиной дверь,  с  особым  смыслом  лязгнул  замок.  Вольф
опустил голову и осмотрелся. Он уже достаточно помыкался  по  застенкам,
но  в  "Индии"  все  было  по-другому.  Достаточно   просторно,   шконки
одноярусные, на них в свободных позах развалились хмурые, видавшие  виды
арестанты. Сразу видно, что здесь нет шерсти, петухов и шнырей -  только
авторитеты, хозяева тюремного мира. Не больше десяти человек. А точнее -
девять. Никто не суетится, не занимается обычными для  камеры  делами  -
жизнь  вроде  остановилась.  Все  внимательно  рассматривают   вошедших.
Чувствуется, что их ждали.
   За  столом,  наклонившись  вперед  и  упираясь  ладонями   в   широко
расставленные колени, сидел голый по пояс, густо истатуированный человек
неопределенного возраста  с  морщинистым  волевым  лицом.  У  него  была
вытянутая, как дыня, наголо обритая голова. Микула, не  задерживаясь  на
пороге, быстро подошел к столу и поздоровался  с  ним  за  руку,  потом,
повинуясь разрешающему жесту, сел на скамейку рядом. Он был здесь своим,
и ждали явно не его. Внимание "Индии" сконцентрировалось на Расписном.
   - Привет всем честным бродягам! - поздоровался Вольф.  И  неторопливо
подошел к столу.
   - Пинтосу отдельный привет и уважение, - Вольф протянул бритому руку.
   Тот замешкался, но на рукопожатие ответил. Это  был  хороший  знак  -
значит, Расписной не отторгнут от других людей и судьба его окончательно
не предрешена.
   - На мне разве написано, что я Пинтос? -  спросил  смотрящий  тюрьмы,
гипнотизируя Вольфа тяжелым, безжалостным взглядом.
   - Конечно. Да еще крупными буквами!
   Не дожидаясь приглашения, Вольф оседлал лавку напротив  и  сноровисто
сдвинулся вдоль стола, облокотившись на стену.  Так  удобней  сидеть,  к
тому же всех видно и никто не подойдет сзади.
   - Того, кто привык рулить, сразу видно, - пояснил он.
   - Шустрый парень, - с неопределенной интонацией произнес Пинтос. -  А
что ты на потолке увидел?
   - Лампочки без защиты, вот что. Можно бросить провод и током заделать
мента. А потом забрать ключи и сделать ноги.
   - Шустрый и все знаешь. А зачем ты здесь - знаешь?
   - Конечно. - Расписной потянулся и пожал плечами. - Решили порядок  в
доме наводить. Вот во мне нужда и открылась.
   - Чего?! При чем ты к порядку в крытой?! .
   - Да при том! В Бутырке  я  с  Каликом  по  закону  разобрался,  люди
одобрили. И здесь Микулу не раз  поправлял.  Не  иначе  вы  меня  решили
вместо него смотрящим поставить.
   - Ты чо гонишь?! - Возмущенный Микула вскочил на  ноги.  -  Когда  ты
меня поправлял?  Ты  чо,  галушки  накушался?   Я вор!
   Расписной ухмыльнулся и подмигнул окружающим. Нахальство  и  дерзость
здесь в цене. Арестанты были явно сбиты с толку. А он  подробнее  оценил
обстановку, исправляя ошибки первого впечатления.  Авторитетов  было  не
больше шести. Трое - явные торпеды, ожидающие сигнала. У всех троих руки
за спиной.
   - Вор... - Расписной презрительно скривился. - Да я б тебя за  гальем
не послал, не то что садку давить!  У  нас  в
Тиходонске такие воры только мотылей моют!  .
   - Что?!
   Простить такие слова - значит потерять лицо. Микула, выставив кулаки,
бросился на обидчика. Не вставая,  Расписной  поднял  навстречу  ногу  и
резко  разогнул  коленный  сустав.  Удар  пришелся   в   грудь.   Микула
опрокинулся на спину, гулко  стукнувшись  затылком,  и  остался  лежать,
раскинув крестом руки.
   - Я ж говорил - какой из него смотрящий! - Расписной со смехом указал
пальцем на поверженного противника. Какими  бы  ни  были  первоначальные
планы "Индии", ему явно удалось перехватить инициативу и  набрать  очки.
Но назвать это победой еще было нельзя.
   - Махаться в хате западло! - мрачно сказал Пинтос. Он явно был  выбит
из колеи.
   - С зачинщика первый спрос, - парировал Расписной.
   - Ладно... Только  хватит  пургу  гнать,  тебя  не  за  тем  позвали.
Непоняток много выплывает, разбор требуется!
   Три человека встали со шконок и полукругом окружили стол. В  руках  у
них были  ножи.  Настоящие  ножи!  Вольф  глазам  своим  не  поверил.  В
особорежимной тюрьме, где обыски проводятся по несколько раз в день, нож
в руках зэка все равно что пушка или танк у преступников на воле.
   - Слышь, Пинтос, сейчас в хате будет три трупа, - тихим, но  от  того
не менее ужасным голосом сказал  Расписной.  -  Пусть  спрячут  перья  и
вернутся на место!
   Наступила  мертвая  тишина.  Наглядная  расправа  с  Микулой   и   не
оставляющая сомнений в ее исполнении угроза сделали  свое  дело.  Пинтос
нехотя махнул рукой, ножи исчезли, торпеды вернулись на  свои  места.  У
них был вид побитых собак, но это ничего не  значило  -  с  тем  большим
остервенением каждый вцепится Расписному в  глотку  при  первом  удобном
случае.
   - Духаристый, значит, - констатировал смотрящий.  -  Ну,  да  это  мы
слышали.
   В своей Туркмении ты нашумел... Только там ты вертухаев мочил, а  тут
своего брата заделать норовишь. Да приемчиками хитрыми ментовскими  руки
крутишь...
   Объясни честным арестантам, как это получается?
   Расписной усмехнулся:
   - Что,  тебе  такую  гнилую  предъяву  Микула  подсунул?  Нашли  кого
Смотрящим ставить. Вот и лежит - спекся весь!
   - Не о нем щас базар, - без выражения ответил Пинтос. - О тебе. Давай
за себя отчитайся.
   - Ты на стопорки   с  какой  большой  ходил?  -
наклонился вперед Расписной, глядя смотрящему прямо в глаза.
   - А хули ты опер? - прищурился в ответ Пинтос.
   - Скажи, с какой? Сейчас ты сам за меня отчитаешься!
   - С разными. И "наган" был, и "макар"...
   - Вот видишь! - торжествующе улыбнулся Расписной. - С "макарами"  все
менты гуляют. Когда они нас вяжут, то "макаром" в рожу тычут да по башке
колотят! Но тебе с "макаром" на дело  идти  не  западло?  А  почему  мне
западло ментовским приемом клешню какому-нибудь бесу своротить?
   Он осмотрелся. Несколько арестантов едва заметно улыбались.
   - Слыхали мы, что у тебя метла чисто метет, - после  некоторой  паузы
произнес Пинтос. - Слыхали. Только слова, даже гладкие, заместо  дел  не
канают.
   А у тебя кругом - одни слова. Никто из честных бродяг тебя не  знает.
Дел твоих, обратно, не знают. Про приколы твои в "белом лебеде"  слыхали
- глухо так, издаля... И опять слова, слухи этапные. Может, было, может,
нет, может, ты, а может, кто другой...
   - Знают меня все, кто надо, - спокойно возразил Расписной. - Спросите
корешей, с которыми я по малолетке бегал, - Зуба, Кента, Скворца, Филька
спросите. Косому Кериму малевку тусаните, Сивому... В Средней Азии  меня
многие знают. А если бы тебя, Пинтос, в пески загнали, то, может, точняк
такие бы непонятки и вылезли. Кто там про тебя слыхал?
   Смотрящий помолчал, со скрипом почесал потную шею:
   - Это верно. Пески далеко... Этапы долго идут. Но не через месяц, так
через три тюрьма все узнает.
   Пинтос  испытующе  смотрел  на   Расписного   и,   наверное,   уловил
отразившееся у него на лице облегчение. Губы  смотрящего  искривились  в
злорадной улыбке.
   - Только нам столько ждать не надо. Мы сейчас все узнаем. Коляша!
   В дальнем углу  хаты  обозначилось  какое-то  шевеление,  и  к  столу
бесшумно двинулась тощая согбенная фигура. Расписной мог поклясться, что
среди пересчитанных обитателей камеры этого человечка не было.  Либо  он
вылез из-под шконки, либо материализовался ниоткуда.  А  может,  в  силу
убогости, серости и незаметности растворялся в  убогом  тюремном  мирке,
сливаясь с серым шконочным  одеялом,  как  хамелеон  сливается  с  любым
предметом, на котором находится.
   - Метла метет чисто, - повторил Пинтос. -  Только  Коляша  тридцатник
размотал и был кольщиком   на  всех  зонах.  Он
сейчас твои картинки почитает.
   Как там у тебя концы с концами сходятся!
   - Регалки не врут, - дребезжащим голосом произнес Коляша. -  Туфтовые
сразу видать...
   На вид ему было не меньше ста лет. Дрожащая  голова,  сутулая  спина,
опущенные  плечи,  неуверенная  походка,  длинная  пожелтевшая  исподняя
рубаха и такие же кальсоны с болтающимися тесемками. Добавить белые,  до
плеч, волосы, бороду  по  пояс  да  вложить  в  руки  свечку  -  вылитый
отшельник, отбывающий добровольную многолетнюю схиму и прикоснувшийся  к
тайнам бытия.
   Но ни бороды, ни длинных волос у Коляши не  было:  сморщенное  личико
смертельно больной обезьянки, вытянутый череп, туго обтянутый желтой,  с
пигментными пятнами кожей,  неожиданно  внимательный  взгляд  слезящихся
глаз. И какая-то особая  опытность  многолетнего  арестанта,  вся  жизнь
которого прошла в зверином зарешеченном мире.
   - Давай поглядим, голубок, - уверенным тоном врача приказал Коляша. -
Кто тебе картинки-то набивал?
   Он  приблизил  лицо  к  самой  коже  Расписного,  как   будто   нюхая
татуировки. На миг у Вольфа мелькнула  дикая  мысль,  что  Коляша  может
заговорить с кем-либо  из  наколотых  тюремных  персонажей  -  с  котом,
русалкой или орлом и расспросить: как и при  каких  обстоятельствах  они
появились на его теле.
   - Разные люди. Вот этот перстенек я сам наколол. А этот -  кент  мой,
Филек.
   - Э-э-э, голубок... Храм ты сам себе не набьешь. Для  такого  дела  в
каждой зоне кольщики имеются. Я всех знаю. Кто как  тушь  разводит,  как
колет, чем, да как рисунок ложит...
   Голос у Коляши уже не дребезжал. Да и весь облик его изменился  -  он
будто окреп и даже стал выше ростом. Наверное, его выводы отправили  под
ножи и заточки не одного  зэка,  и  оттого  старый  арестант  чувствовал
значимость момента и свою силу.
   - У нас на малолетке кололи все, кому не лень, - возразил  Расписной.
- Да и потом, на взросляке, много спецов было. К тому ж они там меняются
всю дорогу.
   Один откинулся, другой зарулил. А храм действительно  старый  кольщик
заделал.
   Хохол, погоняло Степняк...
   Степняк был единственным реальным кольщиком,  включенным  в  легенду.
Про него подробно рассказал Потапыч.
   - Лысый, спина у него ломаная. Как погода меняется - криком кричит...
Из Харькова сам.
   - Есть, есть такой... - Коляша продолжал нюхать татуировки. -  А  чем
он колет? Чем красит? На чем краску разводит? Есть у него трафаретки  да
какие?
   - Мне бритвой наколол, "Спутником".  Корефану  одному  муху  на  болт
посадил тремя иголками. Краску из сажи  делает  -  с  сахаром  и  пеплом
перемешивает, на ссаках разводит. Только я себе настоящую тушь достал. В
основном от руки колет, но если картинка большая, то  вначале  на  доске
рисунок заделает, набьет  иголок  по  контуру  -  и  штампанет,  краской
намажет, а потом уже остальное докалывает...
   Вольф понятия не имел, как в действительности колет  неизвестный  ему
Степняк, поэтому просто выложил  все  известные  ему  приемы  зэковского
татуирования. Судя по реакции камеры, попадал он "в цвет". Только Коляша
недовольно морщился, будто нюхал парашу.
   - У тебя и впрямь "Спутником" наколото, - пробурчал старый кольщик. -
Только Степняк иголками работает, да не тремя, а двумя! Картинку  он  на
газете рисует, а потом сквозь нее колет, вот так-то, голубок!
   - Как он работает - за то речи нет, - пожав плечами, сказал Вольф.  -
Я обсказываю, как он мне колол. Можем у других бродяг  спросить,  небось
не я один такой.
   На шконках зашевелились.
   - Мне Степняк знак качества на коряге колол, как раз тремя  иголками,
- сказал один из арестантов. - И без всякой газеты.
   - Во, слыхали? - Вольф улыбнулся и поднял палец.
   - Ты погодь радоваться... Чего у тебя  на  перстеньке  три  лучика-то
перечеркнуты? - занудливо спросил Коляша.
   - Да того, что я срок сломал.  Сделал  ноги  из  зоны,  три  года  не
досидел.
   - Э-э-э, голубок... Так давным-давно считали... Еще  при  Сталине.  А
потом сломанный срок отмечать перестали. Вот ведь какая закавыка!
   Это  было  похоже  на  правду.  Потапыч  жил  прошлым,  все   времена
перемешались в его голове, и такую ошибку он вполне мог допустить.
   - Подумаешь, закавыка! - хмыкнул Вольф. - Я когда на  волю  вырвался,
никого не спрашивал - взял от радости и перечеркнул три года.  Так  что,
теперь ты их к моему сроку добавишь? Давай у общества спросим!
   Он  обвел  рукой  вокруг,  незаметно  осматриваясь.  Обстановка  была
спокойной, хотя он знал: один жест Пинтоса, и все вмиг изменится.
   - Я тебе не прокурор, чтобы срок добавлять.  А  общество  и  так  все
видит и свое слово скажет. Пока ты ответ держи, - сказал Коляша и  ткнул
пальцем прямо в храм на могучей груди Вольфа. - Говоришь,  Степняк  тебе
сразу все три купола наколол?
   Ничего такого Расписной не говорил, в вопросе явно крылся подвох.
   - Про купола у нас с тобой базара не было.  Но  колол  сразу.  Третья
ходка - три купола. Коляша причмокнул губами и кивнул:
   - Это и ежу  понятно.  Трехкупольный  храм  -  регалка  авторитетная.
Только бывает, храм и по частям набивают. Кажный купол  по  новой  ходке
дорисовывают.
   - И что с того?
   - . Да то, что не в цвет у тебя выходит!  -  Корявый  палец  ткнул  в
звезду  вокруг  правого  соска.  -   Вот   здесь   куполок-то   у   тебя
перекрывается! Значит, звезду уже  опосля  набивали!  А  так  не  бывает
потому как храм главней звезды!
   На шконках  зашумели.  Пинтос  прищурился.  Очухавшийся  и  с  трудом
сидящий на полу Микула оживился.
   - Я Верблюда заставил туфтовые парчушки с кожей срезать!
   - Погодь! - остановил его Пинтос. - Тут другое, Тут  не  о  мелочевке
базар идет - об авторитетских регалках.  Дело  серьезное!  Что  скажешь,
Расписной?
   И снова в камере наступила звенящая тишина. От ответа Вольфа зависела
его судьба. А что  отвечать?  Потапыч  действительно  начал  с  наиболее
трудной фигуры и забыл про  последовательность  нанесения  иерархических
знаков. Теперь  совершенно  очевидно,  что  Потапыч  допустил  серьезную
ошибку, или,  если  придерживаться  блатного  жаргона,  "упорол  косяк".
Отвечать за этот косяк предстояло Вольфу.
   - Пургу ваш Коляша метет! - возмущенно выкрикнул он. - Звезды мне еще
по второй ходке набили! А храм по третьей! Кто там кого перекрывает?!  У
него уже зенки не видят ни хера! Пусть все честные бродяги сами позырят!
   Лучшая защита - это нападение. "Если  что  -  при  буром!  -  говорил
Потапыч. - Там это проходит..." К тому же определить на глаз,  какая  из
татуировочных линий нанесена первой, а какая второй - дело малореальное.
Тут и экспертиза вряд ли  поможет:  в  отличие  от  бумаги  или  картона
человеческая кожа постоянно шелушится и обновляется...
   - Нет, ты сам глянь, Пинтос! Да кто хочет  подходите!  Пинтос  нехотя
наклонился, поводил рукой по татуированной коже, крякнул.
   - Тут и впрямь не разберешь, - недовольно пробурчал он.  -  Только  я
кольщиком тридцать лет не был, а  Коляша  был.  Потому  общество  ему  и
верит.
   - А чему тут верить? - продолжал переть  буром  Вольф.  -  Что,  меня
менты раскрасили и наседкой в хату запустили?  А  чего  высиживать-то  в
пересылках? Да и у кого из вас за душой такие громкие  дела,  чтобы  мне
шкуру портили?
   Тишина из напряженной стала растерянной.
   - И потом, разве я к вам пришел? Нет, вы меня сюда вызвали!  Разве  я
что-то выпытывал? Нет, все только меня расспрашивают! Вот  пусть  Микула
скажет - кому я хоть один вопрос задал? А?!
   - Нос в чужую жопу он  не  совал,  это  верно,  -  нехотя  подтвердил
Микула.
   - Вот так!  Кто  мне  конкретную  предъяву  сделает?  -  Вольф  резко
развернулся.
   Три торпеды снова взяли его в полукольцо, теперь руки они держали  за
спиной, выжидающе глядя на смотрящего. Дело близилось к развязке.

***

   В филармонии было жарко. Никому не  известные  гастролеры  кривлялись
"под  фанеру"  на  пропыленной  эстраде.  Страдающие  избыточным   весом
провинциальные красавицы, изящно кривя  губки,  дули  себе  в  Декольте,
некоторые обмахивались веерами. Резко пахло потом, лосьонами и духами.
   Лейтенант Медведев зевнул - третий раз за сегодняшний  вечер  -  и  в
очередной раз покосился на чеканный профиль  сидящего  слева  полковника
Старцева.
   Начальник Владимирской тюрьмы лично опекал настырного  комитетчика  и
организовывал ему культурную программу: то приглашал в гости, то парил в
баньке,  то  водил  в  кино.  Это  аксиома  для   любого   руководителя:
проверяющего надо держать поближе к себе и всячески  ублажать.  Компанию
дополняли дородная блондинка - супруга  полковника  и  похожая  на  нее,
только рыжая,  младшая  сестра,  которая  еще  не  успела  выйти  замуж.
Последнее  обстоятельство  ненавязчиво,  но  несколько  раз  довели   до
тоскующего в командировке лейтенанта.
   Медведев на сестру не реагировал  и  от  спиртного  отказывался,  чем
пробуждал в Старцеве самые худшие подозрения. Обычно  проверяющие  ведут
себя не так...
   Вполуха слушая репризы