сковать Юпитера; он же, прослышав о том  и наученный Палладой, послал
просить подмоги у сторукого  Бриарея. Смысл этой аллегории,  без сомнения, в
том, что государям всего надежнее заручиться расположением простого народа.
     Даровать народу  некоторые  вольности,  возможность приносить жалобы  и
изливать недовольство (лишь бы это было без излишней  наглости и угроз) тоже
будет  спасительной  мерой;  ибо,  кто  загоняет  гнилые  мокроты  внутрь  и
допускает внутреннее кровоизлияние, вызывает  этим злокачественные нарывы  и
смертоносные язвы.
     В случае недовольства Прометею  была бы под стать роль Эпиметея, ибо  с
этой бедой  никто не сумел  бы сладить  лучше, чем он. Эпиметей, выпустив на
волю бедствия  и зло, закрыл наконец крышку и удержал на дне сосуда надежду.
В самом деле, искусно  и  ловко тешить народ надеждами, вести людей от одной
надежды  к  другой  есть  одно  из лучших  противоядий против  недовольства.
Поистине, мудро то правительство, которое умеет  убаюкивать людей надеждами,
когда оно не может удовлетворить их нужды, и ведет дело таким образом, чтобы
любое зло смягчено было надеждой; а это не так уж трудно,  ибо как отдельные
лица, так и  целые партии весьма  склонны тешить себя  надеждами или хотя бы
заявлять о них вслух, если сами уж им не верят.
     Общеизвестной,  но  тем  не  менее  прекрасной  мерой  предосторожности
является забота о том, чтобы  у недовольных не оказалось подходящего вожака,
который  бы мог  их объединить. Говоря о подходящем предводителе, я  разумею
такого,  который  обладает  и  именем,  и  значением,   пользуется  доверием
недовольных,  привлекает к себе их взоры и  сам  имеет причины  быть в числе
недовольных; такого  надлежит либо привлечь на сторону правительства, причем
незамедлительно и надежно, либо противопоставить ему другого, принадлежащего
к той  же  партии,  чтобы  ослабить таким  образом  его популярность. Вообще
разделение  и  раскалывание  всех враждебных  государству  союзов  и  партий
посредством стравливания их между собой и создания  меж ними недоверия можно
считать  неплохим средством,  ибо плохо дело, когда сторонники правительства
предаются раздорам и разъединены, а противники его сплочены и едины.
     Замечено, что поводом к мятежу может стать иное острое и колкое слово в
устах  государя.  Цезарь несказанно повредил  себе словами:  "Sylla nescivit
literas,  non  potuit  dictare"[77], ибо  эти  слова  убили в людях
надежду, что сам он когда-либо откажется от  диктатуры. Гальба погубил себя,
когда  сказал: "Legi a  se militem,  non  emi"[78], тем самым лишив
своих  солдат  надежды на вознаграждения. То же  сделал и Проб словами:  "Si
vixero, non  opus  erit  amplius Romano  imperio militibus"[79]  --
словами,  которые повергли воинов в  отчаяние.  Подобных примеров множество.
Вот  почему  в  щекотливых  делах  и  в  трудные  минуты  государям  следует
высказываться  крайне осторожно, особенно в  тех кратких  суждениях, которые
мгновенно  облетают  свет  и  считаются  за  истинное  выражение  их  тайных
намерений. Ведь пространные речи --  вещь прескучная, и прислушиваются к ним
куда меньше.
     И наконец, пусть государи на всякий случай имеют при себе одного, а еще
лучше  нескольких лиц,  известных своей  воинской доблестью, для  подавления
мятежей  в  самом  начале.  Ибо  иначе  двор  при первых  же признаках смуты
приходит  в  неподобающее  волнение, и государству  грозит  та опасность,  о
которой говорит Тацит: "Atque is habitus animorum fuit, ut  pessimum facinus
auderent pauci, plures  vellent, omnes paterentur"[80]. Необходимо,
однако, чтобы  эти  военачальники были  людьми надежными и почтенными,  а не
любителями расколов  и искателями  популярности и чтобы они  были  в ладах с
другими  важными особами в государстве;  иначе лекарство это может оказаться
опаснее самой болезни.
        "XVI. О безбожий"
     Я  скорее  поверил  бы всем  сказкам  Легенды[81],  Талмуда  и
Корана,   чем  тому,   что  это  устройство  Вселенной   лишено  разума.   И
следовательно, Бог никогда не творил чудес, чтобы  убедить  атеистов в своем
существовании, потому что в этом их убеждают его  обычные  деяния. Поистине,
поверхностная  философия   склоняет  ум  человека  к  безбожию,  глубины  же
философии  обращают  умы  людей  к  религии.  Ведь,  когда  ум  человеческий
созерцает рассеянные всюду вторичные причины, он порой может остановиться на
них и не идти дальше;  но,  когда  он  охватил их цепь  целиком, объединил и
связал друг с другом, он неизбежно воспаряет ввысь, к провидению и божеству.
     Даже   та   школа,  которую   более  всех   обвиняют  в   безбожии,   в
действительности  демонстрирует  свою  большую  религиозность,  т. е.  школа
Левкиппа,   Демокрита  и  Эпикура.   Ведь  в  тысячу   раз  более   вероятно
предположение  о  том, что  четыре  изменяющихся элемента  и одна неизменная
пятая сущность, должным образом и  определенно расположенные, не нуждаются в
Боге,  чем  предположение  о  том,  что  великое множество  бесконечно малых
неупорядоченных частиц или семян могли  бы произвести весь  этот  порядок  и
красоту без божественного распорядителя. В  Писании сказано: "Сказал безумец
в сердце  своем: нет Бога"[82]; но там не сказано: "Подумал безумец
в сердце своем", так что он, скорее не отдавая себе отчета, говорит то, чего
он желал бы, чем то, во  что он может  вполне основательно верить или  в чем
убежден. Ведь никто не отрицает того, что Бог есть, за исключением тех, кому
было бы выгодно, если  бы Бога не было. То,  что безбожие, скорее, на устах,
чем в сердце человека, более всего  видно из того,  что безбожники постоянно
говорят  об этом, как  будто  их  уверенность в  правильности своего  мнения
постоянно  слабеет и поэтому они были бы рады,  если бы оно было подкреплено
одобрением  других. И  более того, заметьте, что безбожники  стремятся иметь
учеников, как это принято и в других  сектах, и, что самое важное, среди них
есть такие, которые и пострадают за безбожие, и не отрекутся; в то время как
если   бы  они  действительно  думали,  что  такого  явления,  как  Бог,  не
существует,   то  чего  ради  им  беспокоиться?  Эпикура  обвиняют,  что  он
притворялся, дабы сохранить  репутацию своего имени когда утверждал  наличие
благословенных    существ,   таких,    которые   лишь   наслаждаются   своим
существованием, не имея никакого отношения к  управлению миром.  В этом, как
утверждают,  он  приспосабливался к  обстоятельствам, хотя втайне и полагал,
что Бога нет. Однако его, несомненно, оклеветали, ибо его слова благородны и
исполнены любви к Богу: "Non deus vulgi negaro profanum; sed vulgi opiniones
diis  applicare profanum"[83],  Платон вряд  ли сказал  бы лучше. И
хотя Эпикур был достаточно убежден, чтобы отрицать их  управление, он был не
в силах отрицать их природу.
     У западных индейцев есть имена для всех их отдельных богов, хотя у  них
нет имени для Бога (как и язычники имели имена -- Юпитер, Аполлон, Марс и т.
п., но не слово "deus"); это показывает, что даже  у этих варварских народов
имеется понятие  о Боге, хотя и не  во  всем его  объеме и широте.  Так  что
против  безбожников  даже  дикие  народы  выступают   совместно   с   самыми
утонченными  философами.  Размышляющий  безбожник  встречается  редко;  сюда
относятся Диагор,  Бион, возможно, Лукиан[84] и некоторые другие; и
все же их представляют большими атеистами,  чем  они были на самом деле, ибо
все те, кто подвергает сомнению принятую религию или укоренившиеся суеверия,
клеймятся противной  стороной как безбожники. Самые величайшие безбожники  в
действительности лицемеры, которые постоянно  хватаются  за святые предметы,
но без всякого чувства;  так что они должны бы сгореть, когда наступит конец
света.
     Причины  безбожия следующие: расколы  в  религии,  если  их много,  ибо
какой-нибудь  один  раскол увеличивает  религиозное рвение  обеих сторон, но
множество расколов  приводит к  безбожию. Другая  --  скандальное  поведение
священников, когда оно доходит до того, как сказал св. Бернард, что "non est
jam   dicere,   ut  populus,  sic  sacerdos;   quia  nec  sic  populus,   ut
sacerdos"[85].    Третья    причина    --    привычка    насмешливо
богохульствовать  о  святых делах,  что мало-помалу  подрывает  благоговение
перед религией.  И наконец,  времена  учености, особенно  в  периоды мира  и
процветания, ибо смуты и несчастья более склоняют умы людей к религии.
     Те, кто отрицает Бога, уничтожают благородство человека, ибо человек по
телу своему, несомненно, близок животным; и если он  не будет близок Богу по
своему духу,  то останется презренным и  низменным созданием. Они уничтожают
также  великодушие  и  возвышенность  человеческой   натуры.  Ибо  возьмите,
например, собаку и  заметьте, какое в ней великодушие и  мужество, когда она
знает, что ее содержит человек,  который  для нее является как бы богом  или
melior natura[86];  очевидно, что,  не  имея веры в природу,  более
высокую,  чем  ее собственная,  эта  тварь  никогда  бы  не  достигла такого
мужества.  Так и человек,  когда  он  полагается  на  божественную  защиту и
благосклонность  и уверен в  ней,  накапливает  такую силу  и веру,  которой
человеческая натура  сама по себе не могла бы добиться. Поэтому как безбожие
ненавистно во всех отношениях, так  и в этом: оно лишает человеческую натуру
средства  возвыситься  над  человеческой  бренностью. Это справедливо  как в
отношении  отдельных лиц, так и в  отношении народов.  Никогда не было более
великодушного  государства,  чем  Рим.  Послушайте,  что  говорит  об   этом
государстве  Цицерон:  "Quam  volumus  licet, patres  conscripti,  ipsi  nos
amemus, tamen  nec numero Hispanos nec robore Gallos nec  calliditate Paenos
nec artibus Graecos nec denique hoc  ipso  huius gentis  ac terrae domestico
nativoque sensu Italos ipsos  ac Latinos, sed pietate ac religione atque hac
una sapientia, quod deorum numine omnia regi gubernarique perspeximus, omnis
gentis nationesque superavimus"[87].
     XVII. О суеверии[88]
     Лучше вообще не иметь никакого мнения о Боге, чем  иметь такое, которое
его недостойно.  Ибо первое есть  неверие,  второе  же  --  оскорбление,  и,
разумеется, суеверие есть оскорбление божества. Очень хорошо по этому поводу
выразился Плутарх. "Конечно, -- сказал он, -- я  скорее предпочел бы,  чтобы
многие люди  заявили, что такого человека, как Плутарх, вообще не  было, чем
чтобы они  говорили, что жил такой Плутарх, который пожирал своих детей, как
только  они  появлялись на  свет"[89],  т. е.  как  писали  поэты о
Сатурне. И чем  сильнее оскорбление  для Бога, тем больше опасность суеверия
для людей. Безбожие не  отнимает у человека разума, философии,  естественных
чувств, законов,  репутации;  все они могут быть  путями  достижения внешней
моральной  добродетели, хотя и  не религии; но суеверие все  это уничтожает,
воздвигая  в душах  людей абсолютную монархию. Поэтому  безбожие никогда  но
потрясало  государства:  ведь  оно  заставляет  людей  быть  осторожными  по
отношению к самим себе и не смотреть никуда больше; и мы видим, что времена,
склонные к безбожию (как, например, времена Цезаря Августа), были спокойными
временами.  Суеверие же  явилось причиной  смуты  во  многих  государствах и
привнесло  новый  primum  mobile,  который  поразил  все  сферы  управления.
Мастером  суеверий  является простой народ, и во всех суевериях мудрые  люди
следуют  за глупцами,  а  аргументы  подгоняются  под  практику  извращенным
образом.  Некоторые  из  прелатов  на  Тридентском соборе[90],  где
учение  схоластиков имело большое влияние,  не  без основания говорили,  что
схоластики  подобны астрономам,  которые выдумали эксцентрики  и эпициклы  и
тому  подобные  механизмы  небесной сферы, чтобы спасти  явления,  хотя  они
знали, что таких  вещей  не существует; так и схоластики изобрели  целый ряд
хитроумных и запутанных аксиом и теорем, чтобы спасти практику церкви.
     Причинами  суеверия  являются:   приятные  и  чувствительные  обряды  и
церемонии; чрезмерная  внешняя  фарисейская  святость;  чрезмерное  обожание
традиций,  которые  только  лишь  обременяют  церковь;  уловки прелатов,  на
которые   они  идут  ради  собственного   честолюбия  и   выгоды;   излишняя
благосклонность к  добрым намерениям, которая  открывает  ворота  тщеславным
замыслам и новшествам; приписывание божеству  человеческих целей, которое не
может создать ничего, кроме смеси  фантастических представлений, и, наконец,
времена  варварства,  в  особенности если  они  соединяются с  бедствиями  и
несчастьями. Ничем не прикрытое суеверие уродливо; ведь, чем больше обезьяна
похожа на человека, тем больше  это увеличивает ее уродство;  так и сходство
суеверия с  религией делает его более уродливым. И подобно тому как здоровое
мясо  портится и  превращается  в  мелких червяков,  так и  хорошие  формы и
установления разлагаются  на  ряд  мелочных обрядов, которые надо соблюдать.
Когда  люди, стремясь избежать старого  суеверия, полагают, что  лучше всего
поступают,  уходя  от  него  как  можно  дальше,  они могут впасть  в  новое
суеверие;  поэтому   следует  остерегаться,   чтобы  (как  это  случается  в
нездоровых  очищениях)  хорошее  не изымалось  вместе  с дурным,  что обычно
бывает тогда, когда реформатором выступает народ.
        "XVIII. О путешествиях"
     В юности путешествия служат  пополнению образования,  в зрелые  годы --
пополнению  опыта. Кто  отправляется в страну, не  освоившись  прежде  с  ее
языком,  отправляется в  учение, а не в путешествие.  Не плохо,  когда юноши
путешествуют с наставником  или  степенным слугой, лишь бы  с таким, который
знает язык страны и бывал там ранее; в этом случае он сможет указать юношам,
что  в посещаемой стране достойно внимания, чьего  общества  следует искать,
чему  можно там  научиться и  в  чем упражняться; иначе  они будут  как бы с
завязанными  глазами  и  мало  что увидят.  Не  странно ли,  что  в  морских
плаваниях,  где нечего смотреть, кроме  неба и вод, люди  ведут журналы; а в
путешествиях  сухопутных, где  столь многое  можно  наблюдать,  они  большей
частью  пренебрегают этим  обычаем, словно  случайность --  более  достойный
предмет для пера,  нежели  наблюдения. Итак,  пусть наш путешественник ведет
дневник.
     Посещать и  наблюдать  надлежит  такие  места,  как  королевский  двор,
особенно во время приема послов;  суд, когда  там разбирается дело, а  также
церковные  консистории;  храмы и  монастыри с находящимися там  памятниками;
стены и  укрепления городов, а также гавани и  пристани;  памятники старины;
библиотеки; колледжи, диспуты и  лекции,  где  таковые  случаются; корабли и
верфи; дворцы и общественные сады вблизи  больших городов; арсеналы,  склады
боеприпасов;  биржи;   торговые  склады;  конные   ристалища;  состязания  в
фехтовании;  места обучения войск и  тому подобное; комедию, какую  посещает
порядочное общество; сокровищницы драгоценностей; кунсткамеры и  антикварные
лавки, -- словом, все  достопримечательности  посещаемой  страны,  о которых
наставникам  или слугам  надлежит тщательно собрать сведения.  Что  касается
торжественных   процессий,   представлений,    празднеств,   бракосочетаний,
погребений, публичных казней и тому подобных зрелищ  -- то о  них напоминать
нет нужды, хотя пренебрегать ими не следует.
     Если  хотите, чтобы юноша не мешкал в своих  путешествиях и за короткий
срок  собрал обильную жатву, вот что  надлежит делать. Во-первых, он должен,
как уже было сказано, прежде чем отправиться  в путь, несколько ознакомиться
с чужим языком. Затем,  что также уже было сказано, он должен иметь при себе
слугу или  наставника,  знакомого со страной. Пусть достанет себе карту  или
книгу,  содержащую  описание страны, где он путешествует: они будут  хорошим
ключом для его изысканий. Пусть также ведет дневник. Пусть не медлит подолгу
в  одном городе, а уделяет каждому столько внимания, сколько тот заслуживает
(но  не чересчур много), и, даже находясь в одном городе, пусть переезжает с
квартиры  на  квартиру  в разных  его концах:  это отличный  способ заводить
знакомства. Пусть  не ищет общества соотечественников  и  столуется там, где
есть  хорошее общество  из числа местных жителей. При  переездах же с одного
места  на  другое пусть добывает рекомендательные  письма к тамошним знатным
особам,  дабы  заручиться содействием в  том,  что  он  захочет  узнать  или
осмотреть. Таким  путем он сможет с  большой пользой  сократить срок  своего
путешествия. Что касается знакомств, которых надлежит искать в путешествиях,
то наиболее полезны знакомства с  секретарями и чиновниками при посланниках,
ибо таким  образом, путешествуя  по одной стране,  можно получить сведения о
многих.  Пусть также посещает всякого рода именитых  людей, прославленных за
рубежами их родины, дабы  убедиться,  насколько заслужена их  слава.  Что до
ссор, то их надобно тщательно избегать, а случаются они всего чаще за вином,
из-за женщин, из-за места или неудачного слова. Надо также избегать общества
людей раздражительных и вспыльчивых, иначе окажешься вовлечен в какую-нибудь
чужую ссору.
     Возвратясь  домой, пусть путешественник  не  распростится  с увиденными
странами, но поддерживает с ними связи перепиской с теми из новых  знакомых,
которые наиболее  того  достойны.  И  пусть  увиденное им скажется  более  в
беседах, чем в одежде или повадках; а в  беседах пусть он более заботится об
осмотрительности ответов, чем о бойкости россказней;  и  пусть будет каждому
видно,  что он не изменил  обычаям  родины ради чужеземных,  но только хочет
украсить их лучшим из того, чему научился в чужих краях.
     XIX. Об искусстве властвовать[91]
     Жалок тот, кто ничего не желает и всего опасается; а  ведь именно таков
обычный удел монархов. Вознесенные превыше всех  людей, они не имеют желаний
и оттого томятся тоской; зато много воображают опасностей и страхов и оттого
утрачивают ясность  суждения.  В  этом одна из причин, почему,  как  говорит
Писание, "сердце царей  непроницаемо"[92]. Ибо множество  тревог  и
отсутствие главного стремления, которому подчинялось бы все остальное, любое
человеческое сердце делают  непостижимым. Отсюда же  проистекает  и то,  что
государи  зачастую  придумывают  себе желания  и  тешатся игрушками: один --
возведением  зданий,  другой --  учреждением  ордена,  кто  --  задариванием
любимца, кто  -- достижениями  в  каком-либо искусстве  или мастерстве. Так,
Нерон играл  на арфе, Домициан упражнялся  в стрельбе  из  лука, Коммод -- в
борьбе,  Каракалла правил колесницей и тому  подобное. Это может  показаться
невероятным  тем,  кому  неизвестно, что "человека больше утешают  и  радуют
мелкие  дела,  идущие  успешно, нежели большое дело,  в котором  встретились
препятствия". Мы видим также, что монархи,  оказавшиеся  вначале  удачливыми
завоевателями,  но испытавшие  затем поворот  фортуны  (ибо  никто не  может
преуспевать бесконечно), становятся впоследствии суеверны и мрачны; так было
с  Александром  Великим, с Диоклетианом, а на  нашей памяти --  с Карлом V и
другими;   ибо   тот,  кто   привык  быстро  двигаться  вперед,  вынужденный
остановиться, становится немил сам себе и уже не тот, что раньше. Переходя к
вопросу о том, каков наилучший характер правления, следует  сказать, что это
вещь редкая и соблюсти его трудно,  ибо всякий порядок,  и плохой и хороший,
состоит из противоположностей. Но одно дело -- сочетать противоположности, а
иное   --   переходить   от   одной   к  другой.   Весьма  поучителен  ответ
Аполлония[93]  Веспасиану.  Веспасиан  спросил о  причинах  падения
Нерона,  на  что  получил  ответ:  "Нерон  хорошо  умел  играть  на  арфе  и
настраивать  ее, но в делах правления он  иногда чрезмерно натягивал струны,
иногда же  слишком ослаблял их".  И  действительно, ничто так не расшатывает
власть,