а не видали этого острова и не слыхали о
нем.  Это кажется нам удивительным; ибо  все  народы знают  друг  друга либо
посредством путешествий в чужие края, либо через приезжающих чужестранцев; и
хотя путешественник больше узнает, видя все воочию, нежели остающиеся у себя
дома могут  узнать  из рассказов,  однако ж оба эти  способа  достаточны для
некоторого взаимного познания. Что же касается  этого острова, то мы никогда
не  слыхали,  чтобы  какой-либо  их  корабль  приставал  к  берегам  Европы,
Ост-Индии или Вест-Индии и чтобы  хоть  чей-нибудь корабль побывал у них. Но
самое диковинное еще не в этом. Ибо этому может способствовать  (как сказала
и его светлость) уединенное расположение в  неисследованной  части обширного
океана.  Но  как  могут островитяне знать языки, книги и  историю  тех,  кто
отделен  от них таким расстоянием, -- вот  что  кажется  нам непостижимым  и
представляется свойством  и особенностью  божественных существ, которые сами
неведомы и незримы,  тогда как другие для них  прозрачной  стекла.  Выслушав
это, управитель  добродушно  улыбнулся  и сказал,  что  мы  недаром  просили
прощения за подобный  вопрос;  ибо,  как видно,  считаем его  землю  страной
чародеев,  посылающих  во все концы света незримых духов, которые доставляют
им  сведения   о  чужих  краях.  На  это  все  мы   ответили   с  подобающей
почтительностью,  но,  однако,  показав,  что  поняли  его  шутку:  "Да,  мы
действительно   склонны   думать,   что    остров   имеет   в   себе   нечто
сверхъестественное,  но скорее ангельское, нежели  колдовское. Однако,  если
говорить правду,  не это  заставило  нас опасаться  задать  наш  вопрос,  но
запомнившиеся  нам  слова  вашей   светлости   о  том,  что  законы   страны
предписывают хранить  ее  тайну от чужестранцев". На это  он сказал:  "Вы не
ослышались;  а  потому,  отвечая  вам, я  умолчу о  некоторых  подробностях,
которые  оглашать не  имею права;  но  и без того  сумею удовлетворить  вашу
любознательность".
     "Вам надлежит знать  (хотя вы и можете счесть это невероятным), что три
тысячи, и более, лет назад мореплавание (особенно в отдаленные  страны) было
развито более, нежели сейчас. Не думайте, что  мне неизвестно, какие  успехи
оно сделало  за последние сто двадцать лет.  Я знаю  это отлично  и,  тем не
менее, повторяю:  более,  нежели сейчас.  Потому  ли,  что  пример  ковчега,
спасшего  остатки рода  человеческого от  всемирного  потопа, поощрял  людей
вверяться волнам, или по другой причине, но так оно было. Большой флот был у
финикийцев,  особенно  у  жителей Тира, а  также у  их  колонии,  Карфагена,
лежавшего еще дальше к западу. На  востоке много  кораблей было  у Египта  и
Палестины.  Китай  и  великая  Атлантида (именуемая у вас Америкой),  сейчас
имеющие лишь джонки и пироги, в ту пору также в изобилии имели большие суда.
Наш  остров (как видно из достоверных летописей  того времени)  имел полторы
тысячи прочных кораблей большого  водоизмещения. Об  этом у  вас сохранилось
мало сведений, или же вовсе никаких, нам же все это хорошо ведомо.
     В то  время  страна  наша была  известна  и посещалась  кораблями  всех
названных  мною стран. И нередко случалось, что с ними прибывали  также люди
других стран, не имевших своего флота, как-то: персы, халдеи, арабы; так что
у нас побывали почти все могучие и слабые народы,  от которых здесь и по сей
день   сохранилось  несколько  родов  и   небольших  племен.  Что   касается
собственных  наших кораблей, то  они,  плавая  повсюду,  достигали  и вашего
пролива, называемого Геркулесовыми  столбами[2],  и  других  частей
Атлантики    и    Средиземного   моря,    и    Пекина   (иначе   называемого
Камбалу[3]), и Кинсаи[4] на Восточных морях,  и даже самых
рубежей Восточной Татарии.
     В  это же время, и еще столетие спустя, процветала и великая Атлантида.
И хотя повесть о ней, написанная одним из ваших великих людей[5] --
который назвал ее поселением потомков Нептуна и описал ее великолепный храм,
дворец, город  и холм, ее многочисленные судоходные реки, опоясывавшие город
точно кольцами, и  величавые ступени, подобные  scala  coeli[6], по
которым туда восходили, -- хотя все это поэтический вымысел, одно, во всяком
случае, верно: эта  Атлантида, так  же  как и Перу (в то время  называвшееся
Койя)  и  Мексика  (носившая  название  Тирамбель), были мощными  и  гордыми
державами,  которые славились войском, флотом и богатствами,  столь мощными,
что  жители последних одновременно (или на протяжении  десяти лет) совершили
два больших плавания:  жители Тирамбеля  --  через  Атлантиду и  Средиземное
море,  а жители Койи -- через Южные моря к нашему острову. О  первом из этих
плаваний  --  к берегам Европы -- тот  же  великий  писатель ваш[7]
слышал  от  одного египетского жреца,  чьи слова  он  и  приводит;  ибо оно,
несомненно,  имело  место.  Но  правда  ли,  что  именно   древним  афинянам
принадлежала честь отразить врага, -- об этом мне неизвестно; известно лишь,
что из этого похода не  вернулся ни  единый корабль  и ни единый человек. Не
лучше  окончился  бы  и  другой  поход  -- людей  из  Койи,  если бы  им  не
посчастливилось встретить  более  милосердного противника. Ибо король нашего
острова (по  имени  Альтабин),  мудрый муж  и славный полководец,  правильно
оценив  и свои силы, и вражеские, сумел  отрезать  сухопутные их  войска  от
кораблей,  окружил их и на море, и на  суше превосходящими силами и  вынудил
сдаться без боя; а когда оказались они в полной его власти, удовольствовался
их клятвой никогда не подымать против него оружия и отпустил всех с миром.
     Но  небесный  гнев вскоре покарал эти властолюбивые замыслы.  Менее чем
сто  лет  спустя  великая  Атлантида  была  разрушена  до  основания  --  не
землетрясением, как утверждает ваш  источник (ибо вся та часть света мало им
подвержена),  но  частичным потопом  или наводнением;  ибо реки  в тех краях
доныне  гораздо многоводней,  а  горы, с которых стекают воды, выше,  чем  в
любой части  Старого Света. Наводнение  это не было, однако  ж, глубоким, во
многих  местах покрыв землю не более чем на сорок футов; так что хотя люди и
животные  были уничтожены, некоторым диким лесным  жителям удалось спастись.
Уцелели и  птицы,  взлетевшие на вершины  деревьев и  холмов.  Что  касается
людских жилищ,  они  тоже  нередко  возвышались  над  уровнем воды.  Однако,
вследствие  того, что  вода, хотя  и  неглубокая, стояла очень долго, жители
долин, даже там,  где  они не утонули,  погибли  от недостатка пищи и других
необходимых предметов. Не удивляйтесь, поэтому, редкому населению Америки, а
также грубости его нравов; ибо нынешних  обитателей Америки надлежит считать
молодым народом, не менее чем на  тысячелетие моложе остальных народов мира.
Ведь именно такой срок отделяет всемирный потоп от постигшего их наводнения.
Ибо  жалкие  остатки  человеческого рода, уцелевшие в их  горах,  лишь очень
медленно заселили  страну вновь и, будучи невежественны и дики (в отличие от
Ноя и его  сыновей, которые  были первейшим семейством  на  всей  земле), не
смогли оставить потомству письменности,  искусств и цивилизации; а привыкнув
в  своих горных местностях (отличающихся крайне холодным климатом) одеваться
в  шкуры тигров, медведей и косматых  коз,  которые  там водятся, они, когда
спустились в долины, где царит нестерпимая жара, не  знали способа одеваться
легче и начали ходить нагишом,  каковой обычай сохранился  у них  и  по  сей
день. Зато  любят они украшать себя перьями птиц; и это  опять-таки осталось
им от их предков, обитателей гор, которых побудило к этому изобилие огромных
птичьих стай, слетавшихся на  возвышенные места, пока долины были затоплены.
Вот  из-за этого-то  бедствия и  прекратились наши  сношения  с  Америкой, с
которой, вследствие более близкого соседства, они были наиболее тесными.
     Что касается других частей света, то в последующие  века (вследствие ли
войн или просто превратностей  времени) мореплавание  всюду пришло в крайний
упадок; а  дальние  плавания  прекратились вовсе  (чему способствовало также
распространение галер и других подобных судов, непригодных в открытом море).
Итак, тот способ  сношений,  который состоял в  посещении нас чужестранцами,
уже издавна, как  видите, стал  невозможен, не считая  редких случаев, вроде
того,  что привел сюда вас. Что же касается второго способа, а именно, наших
плаваний  в чужие  земли, то для этого должен я привести другую причину, ибо
не могу (не греша  против истины) сказать, что флот наш по части численности
и прочности  судов,  искусства моряков  и лоцманов и всего,  относящегося до
мореплавания,  стал  сколько-нибудь хуже,  чем  прежде. Отчего сделались  мы
домоседами,  о том надлежит  рассказать  особо; а  тем  самым отвечу я и  на
главный ваш вопрос.
     Около тысячи девятисот лет назад правил  у нас король, память  которого
мы  чтим  более всех других -- не как-либо суеверно, но потому, что  в  нем,
хотя и смертном человеке, видим  орудие божественного промысла. Имя его было
Соламона, и  он считается законодателем нашей страны. Государь этот  обладал
сердцем неистощимой доброты; и цель своей жизни полагал единственно  в  том,
чтобы сделать страну и народ счастливыми.  Видя,  сколь  богата наша земля и
способна прокормиться  без помощи  чужеземцев, ибо имеет  в  окружности пять
тысяч  шестьсот миль и на  редкость плодородную  почву почти  повсеместно; и
сколько найдется дела нашим  кораблям, как на  рыбных промыслах,  так  и  на
перевозках  из  порта  в  порт   или  на  небольшие  острова,  расположенные
неподалеку от нас и принадлежащие нашему  королевству;  и сколь  страна наша
счастлива  и благополучна; и сколько  есть  способов ухудшить это положение,
тогда  как едва ли найдется хоть  один способ улучшить его, -- решил он, что
для осуществления его благородной цели (насколько это доступно человеческому
предвидению) требуется лишь увековечить столь счастливое  состояние. Поэтому
в  число изданных им основных законов нашего королевства включил он запреты,
касающиеся посещения нас чужеземцами,  что в  те времена (хотя это  было уже
после бедствия, постигшего Америку) случалось часто; ибо опасался новшеств и
влияния  чуждых нравов. Подобный закон о  недопущении чужеземцев без особого
разрешения  с древних  времен и доныне существует в Китае.  Однако  там  это
нечто  жалкое. Наш же законодатель издал  закон  совсем  иного  рода. Ибо он
прежде  всего  сохранил принцип  человеколюбия, предусмотрев оказание помощи
чужестранцам, потерпевшим бедствие; в чем вы сами могли убедиться". При этих
словах все мы, как и подобало, встали и поклонились. Он же продолжал:
     "Государь этот,  стремясь сочетать благоразумие и гуманность, и полагая
бесчеловечным  удерживать  чужестранцев  против  воли и  неблагоразумным  --
допускать  их возвращение  на  родину,  где они  разгласили бы тайну  нашего
местонахождения,   постановил   следующее:   всем   чужеземцам,   получившим
дозволение высадиться,  в  любое время разрешать  возвращение, но всем,  кто
пожелал  бы  остаться,  предлагать отличные  условия  и  содержание за  счет
государства.  В  этом оказался  он  столь  дальновиден,  что  за  все  века,
прошедшие  с  тех  пор,  мы  не  помним,  чтобы хоть  один  корабль  от  нас
возвратился; и только тринадцать человек были, в разное время, доставлены на
родину на наших судах. Что эти немногие могли рассказать по возвращении -- я
не  знаю. Но  все, что они рассказывали, должно было, как вы сами понимаете,
показаться  сном.  Что  касается  наших  путешествий  в  чужие  края, то наш
законодатель счел  нужным  запретить их совершенно. Не то  мы видим в Китае,
ибо китайцы разъезжают всюду, куда  хотят или могут. Наш же запрет допускает
лишь  одно,  и  притом замечательное  исключение,  позволяющее  извлечь  всю
возможную пользу из сношений с чужестранцами, но избежать вреда. Вот  это-то
я  и  открою вам сейчас. И здесь может показаться, что я несколько уклоняюсь
от  предмета;  но скоро вы  увидите,  что  все придется  кстати.  Знайте же,
дорогие друзья,  что в числе превосходных законов, введенных этим государем,
особо  выделяется  один.  Это  было  основание некоего Ордена, или Общества,
называемого  нами  "Дом  Соломона"  --  благороднейшего  (по нашему  мнению)
учреждения  на  земле,  служащего  стране  нашей  путеводным  светочем.  Оно
посвящено изучению творений господних. Некоторые считают, что в его названии
имя основателя подвергалось искажению и что правильней  было бы называть его
"Дом Соламоны". Но именно так оно значится в летописях. И я полагаю, что оно
названо   в   честь   царя  иудеев,  прославленного  у  вас  и   нам   также
небезызвестного. Ибо  у нас имеются некоторые  его сочинения,  считающиеся у
вас утерянными,  а  именно  его  Естественная история,  трактующая  обо всех
растениях,  от кедра  ливанского до иссопа, растущего  из стены, и обо всем,
чему присуща жизнь и движение. Это заставляет меня думать, что государь наш,
видя,  что деятельность  его во многом совпадает с деяниями иудейского  царя
(жившего за  много  лет до него),  почтил его  память этим названием. В этом
мнении  меня еще более утверждают древние  летописи,  иногда  называющие Дом
Соломона  Коллегией шести  дней творения;  откуда  очевидно,  что  достойный
государь  наш знал от  иудеев о сотворении мира и всего в нем сущего в шесть
дней и поэтому,  учреждая Общество для  познания истинной природы всех вещей
(дабы  прославить  Бога,  создавшего  их,  а   людей  научить  плодотворному
пользованию ими), дал ему также и это второе название.
     Но обратимся к главному предмету нашей беседы. Запретив своим подданным
плавания  во  все края,  не подвластные  его  короне,  государь,  однако  ж,
постановил, чтобы каждые  двенадцать  лет из королевства  нашего отплывало в
разных направлениях два корабля; чтобы на каждом из них отправлялось  по три
члена Соломонова  дома  для  ознакомления  с  делами  тех  стран,  куда  они
направляются,  в  особенности  с  науками,  искусствами,   производствами  и
изобретениями всего мира, и для доставки нам всевозможных книг, инструментов
и  образцов;  и  чтобы  привезшие  их  корабли  возвращались,  сами  же  они
оставались в чужой  земле  до следующей такой поездки. Корабли эти  грузятся
провиантом и запасом золота, который  остается  у членов Соломонова дома для
закупок и  оплаты различных услуг  по их  усмотрению.  Сообщать  вам,  каким
образом  наши матросы остаются неузнанными; и  как те,  кто  высаживается на
берег, выдают себя за представителей других наций; и куда именно ходили наши
корабли; и какие порты определены им для дальнейших поездок -- я не могу; да
и  вы навряд ли  этого хотите. Но,  как  видите,  мы  ведем торговлю не ради
золота,  серебра или драгоценностей;  не ради  шелков,  пряностей  или  иных
материальных ценностей;  но  единственно ради  того,  что  создано  Господом
раньше всех  других вещей,  т. е. света -- чтобы  обрести  свет, в  каком бы
конце земли он ни забрезжил".
     Сказав это, он умолк, и мы также некоторое время хранили  молчание; ибо
были изумлены правдивой  повестью о вещах столь необычайных. Он же, заметив,
что мы желаем нечто сказать, но еще к этому не готовы,  с большой учтивостью
вывел нас  из затруднения,  осведомившись о нашем плавании и приключениях; а
затем добавил, что хорошо было бы нам решить, какой срок  пребывания просить
у правительства, и предложил не ограничивать себя чрезмерно, ибо он испросит
любой нужный нам срок. При этом все мы встали и пытались поцеловать край его
пелерины, но он этого не допустил и ушел. А мы, едва наши люди услышали, что
государство  предлагает   обеспечение  чужестранцам,  которые   пожелали  бы
остаться, лишь с превеликим трудом смогли  заставить их  привести в  порядок
корабль  и   удержали  от  немедленного  обращения  к  управителю  за   этим
обеспечением. Однако кое-как нам это  удалось; ибо надо было прежде прийти к
согласному решению насчет дальнейшей нашей судьбы.
     Теперь считали  мы  себя  свободными,  убедились,  что  нам  не  грозит
окончательная  гибель,  и отлично проводили время,  осматривая  город и  его
окрестности  в  пределах  дозволенного  нам   расстояния,  а  также   заводя
знакомство  со многими лицами, отнюдь не простого звания, которые обходились
с нами с такой добротою, непринужденностью  и желанием обогреть чужестранцев
на своей груди,  что  заставили  нас позабыть  все,  что было  нам дорого на
родине. Непрерывно встречались мы со множеством вещей, достойных  наблюдения
и  описания; ибо если  есть в  мире  зерцало,  достойное  привлекать людские
взоры, таким зерцалом является эта страна.
     Однажды двое из нас были приглашены на так называемый Праздник семьи --
обычай весьма почтенный, благочестивый и согласный с природою и выказывающий
эту  нацию с  самой лучшей стороны. Вот как он празднуется. Праздновать  его
может всякий, кто породит не менее тридцати живых детей и внуков, как только
младший  из них  достигнет  трехлетнего возраста;  расходы  же по устройству
праздника  берет  на  себя  государство.  За  два  дня  до  празднества отец
семейства, называемый  здесь  тирсаном, приглашает к  себе троих  друзей  по
своему  выбору;  в  приготовлениях ему  помогает  также правитель города или
местности,  где происходит празднество;  и собираются все члены семьи обоего
пола. Эти два дня тирсан проводит в  совещаниях  о благополучии  семьи. Если
оказываются между ее  членами раздоры или  тяжбы, их  разбирают и улаживают.
Если кто-либо  из семьи впал в нищету  или находится в тяжелом положении  --
изыскиваются способы помочь ему и обеспечить средства к существованию.  Если
кто предался пороку или повинен в дурных поступках,  ему выносится порицание
и   осуждение.  Здесь  же   даются   указания  относительно  браков,  выбора
подходящего  занятия  и  другие  подобные  советы.  При  этом   присутствует
правитель,   дабы  своей  властью  подкреплять  распоряжения  тирсана,  если
кто-либо вздумает  их  ослушаться; однако надобность  в  этом бывает  редко:
настолько велико у них уважение к законам природы. Здесь же  тирсан выбирает
из числа своих сыновей одного, которому предстоит  жить  в его доме и носить
звание Сына  виноградной  лозы.  А  откуда  такое  название,  будет видно из
дальнейшего.
     В  день  празднества  отец, или  тирсан, после  богослужения  выходит в
отведенный  для   празднества  большой  покой,  в  конце  которого  устроено
возвышение.  Посередине возвышения  ставится для него кресло, а перед ним --
стол.  Возвышение устилается ковром, а над  креслом устраивается круглый или
овальный балдахин из плюща; плющ у них несколько светлей нашего и напоминает
листья  серебристой осины; только  больше  блестит, ибо  круглый год  бывает
зелен. Балдахин искусно убирается серебром и разноцветными шелками,  которые
переплетаются с плющом -- это всегда  бывает работой дочерей данной семьи --
а сверху затягивается  тонкой  сеткой  из шелка и  серебра. Но  основой  его
служит живой  плющ,  который друзья  семьи разбирают  потом  по листочку  на
память.
     Тирсан выходит со  всем  своим потомством,  причем мужчины идут впереди
его,  а  женщины позади; а если жива мать,  породившая их всех, то справа от
кресла,  на  хорах,  отгораживают  для  нее  особое  помещение  с  дверью  и
застекленным  окном с  резной рамою,  украшенной лазурью и золотом; там  она
сидит,  невидимая присутствующим.  Тирсан садится в кресло, а все  семейство
становится вдоль стены, позади его и по сторонам возвышения, по старшинству,
но без различия пола; комната при  этом всегда полна народа, но  без  всякой
суматохи и шума; спустя минуту с противоположного конца  появляется  таратан
(а по  нашему вестник)  и с ним два мальчика, из которых  один несет  свиток
тамошнего желтого и  блестящего пергамента, а другой -- золотую  виноградную
гроздь  на длинном стебле.