ваются по видимости быстрее
воды, но это бывает лишь на поверхности, а не во внутренних частях тела. Ибо
в  твердых  телах существует менее свободное  сообщение между частями, чем в
жидких  телах. Поэтому внешняя  часть металла  нагревается  быстрее  внешней
части воды, но тело металла в целом нагревается медленнее тела воды.
     Второе отличие -- сконцентрированность и растянутость материи. Ибо если
материя сжата, то силы тепла более сконцентрированы и благодаря концентрации
увеличены и напряжены; если же материя, наоборот, свободна,  то  силы  более
рассеяны  и   благодаря  этому   уменьшены  и   ослаблены.  Вот  почему  жар
раскаленного металла сильнее жара кипятка и сильнее даже жара пламени, разве
только то, что пламя в тонкое тело  легче входит. Ибо пламя  горящих углей и
горящего дерева  не очень страшно, если оно только не раздувается так, чтобы
движение  помогло ему  проникнуть  в  тело;  мало того, некоторые  виды огня
(вроде,  например,  пламени  винного  спирта, особенно если оно в  небольшом
количестве  и рассеяно)  обладают  таким  умеренным теплом, что  такой огонь
почти можно трогать руками.
     Третье  различие, связанное с подготовленностью  материи, многообразно,
ибо Телезио приводит семь степеней подготовленности[11], из которых
первая  есть  гибкость, или то  свойство  материи, которое  заставляет  тело
несколько уступать большой силе и подвергаться сжатию и особенно растяжению,
--  одним  словом,  то   свойство,   которое  делает  тело  эластичным,  или
податливым. Вторая степень есть мягкость, когда не требуется большой силы, а
достаточно  маленького толчка или  прикосновения, чтобы  тело  уступило  без
всякого  видимого сопротивления.  Третья степень -- клейкость, или липкость,
представляющая собой в некотором роде начальную стадию жидкости. Ибо клейкое
тело начинает течь и растягиваться от прикосновения или связи с другим телом
и  не  является  строго  ограниченным  в  себе  самом,  хотя  оно  не  течет
самопроизвольно и  по собственному побуждению;  и между тем  как жидкое тело
следует  за самим собой, клейкое  тело  следует, скорее, за  чем-то  другим.
Четвертая  степень   есть  само  состояние  жидкости,  когда  тело,  как  бы
причастное  внутреннему  духу,   легко  обращается  в  движение  и  движется
самопроизвольно, но с трудом ограничивается и останавливается. Пятая степень
есть пар, когда тело разрежено до неосязаемости, так что оно еще более легко
и  подвижно  --  течет,  волнуется и колеблется. Шестая  степень  есть  газ,
представляющий собой род пара, более сгущенного и зрелого и готового принять
природу огня. Седьмая степень есть сам воздух, который, по уверению Телезио,
наделен  собственным  природным теплом, притом значительным и  сильным,  ибо
даже  в самых  холодных местах воздух  никогда  не замерзает.  Другим  явным
доказательством того, что воздух обладает  собственным теплом, является  тот
факт,   что  всякий  запертый  воздух,  отделенный  от  мирового  воздуха  и
предоставленный  самому себе, явно выделяет теплоту, как мы наблюдаем это на
шерсти и  волокнистых материях.  Мы задыхаемся  также  в  тесных и замкнутых
помещениях,  что  происходит  от  тепла.  Причина  всех  указанных   явлений
заключается  в том, что,  когда  воздух заперт,  он  начинает  выявлять свою
природу, между тем как  в открытом помещении он через дверь  охлаждается тем
холодом, который  непрерывно выделяет земной шар.  Мало  того,  наш  обычный
воздух обладает в малой мере некоторыми качествами небесных тел, так  как он
содержит в  себе некоторый  свет,  о чем  свидетельствует  зрение  животных,
обладающих способностью видеть  ночью и в темных местах. Таков,  по Телезио,
порядок свойств материи, и именно в промежуточных  телах, ибо крайние  тела,
именно  твердые  и негибкие, --  на одной стороне, самый огонь  -- на другой
стороне, как  крайние пределы того, что  лежит между ними, не принимаются им
во внимание.
     Но кроме этих простых  градаций Телезио находит огромное разнообразие в
характере материи в зависимости  от однородности  и неоднородности тела. Ибо
различные части  материи,  соединенные  в  одно тело,  могут  или  одинаково
относиться  к  какой-нибудь из  упомянутых выше  градаций,  или  к различным
градациям по-разному. Отсюда возникает  величайшее разнообразие в  действиях
тепла. Поэтому  четвертое различие необходимо зависит от природы, а также от
положения тела,  подвергающегося действию тепла, а  именно от того, замкнуто
ли  оно,  пористо или открыто.  Ибо, когда тепло действует на открытое тело,
оно  действует  в  последовательном порядке  на  каждую  часть,  ослабляя  и
одновременно вытягивая и отделяя ее. Когда же  оно  действует на замкнутую и
компактную природу, оно действует на целое и на массу, причем тепло при этом
условии  нисколько не  теряется; напротив,  старое тепло соединяется с новым
для совместного  действия.  Следствием этого являются более  сильные,  более
глубокие и более совершенные изменения и  преобразования.  Однако об этом мы
скажем подробнее вскоре, когда будем говорить о способе действия.
     Пока  же  Телезио, неизменно  запутываясь, силится  объяснить  нам, как
произошел  разрыв  между  его  первоначально  неотделимыми  друг   от  друга
качествами, а именно  между теплом, светом, разреженностью и подвижностью, а
также  между  четырьмя  противоположными   качествами,  --  разрыв,  который
фактически имеет место в телах. Ибо мы  наблюдаем, что некоторые тела бывают
горячими   или   чрезвычайно  приспособленными  для  тепла   и  одновременно
чрезвычайно плотными, неподвижными и темными, другие же бывают разреженными,
подвижными, светлыми или белыми, однако холодными. То же самое повторяется с
другими качествами, а именно что какое-нибудь одно из  них пребывает в теле,
между тем как остальные качества этого тела с  ним не согласуются; с  другой
стороны, иные участвуют в двух из этих природ без других  двух. В результате
мы имеем  огромное разнообразие сочетаний и комбинаций. В этой части Телезио
не  очень удачно выпутывается из  своих затруднений и  ведет  себя  так, как
ведут себя его противники, которые, составив  себе  мнение до ознакомления с
вопросом, при переходе к частностям насилуют свой собственный  ум и реальную
природу, и безжалостно искажают и  извращают  и то и  другое, и тем не менее
шествуют  уверенно и (если  им  верить) победоносно и тем  или другим  путем
ухитряются еще привести многое в свое оправдание. В конце своего рассуждения
Телезио, однако,  в  отчаянии  отказывается  от своей  попытки  объяснения и
ограничивается  пожеланиями,  говоря,  что,  хотя  можно  грубо  и  суммарно
установить и  определить  силу  и  количество  тепла,  и предрасположенность
материи, тем не менее установление  их  точных  отношений, а также детальное
выяснение их способов действия превышают возможности человеческого познания.
Впрочем, дело, по его мнению,  обстоит так, что (если можно говорить, что из
двух невозможностей одна  меньше, чем  другая) разнообразие  свойств материи
может быть лучше определено, чем сила и степени тепла, и тем не менее именно
в этих последних (если  бы  нам дано было проникнуть в них) кроется предел и
кульминация человеческого  знания и  могущества. Однако, признавшись в своем
отчаянном  положении,  Телезио тем  не менее  не прекращает  своих обетов  и
молитв.  Ибо  он  говорит:  "Далее, нельзя спрашивать о том, какое  тепло  и
сколько,  т.  е.  какая сила его и какое количество,  может превратить какую
именно часть земли или какие реальные существа и  во  что, так  как это, как
мне кажется, недоступно человеческому познанию. Ибо как можно, так  сказать,
делить по  степеням силу тепла или само тепло, или иметь ясное представление
о массе и количестве материи, в которую  это тепло  влито, или  приурочить к
определенной силе и определенному количеству тепла определенное количество и
качество и  определенные  действия материи,  или,  наоборот, к определенному
количеству и определенным действиям  материи определенное количество  тепла?
Если  бы  люди,  имеющие  досуг  и  обладающие  более  ясным  умом  и  всеми
средствами, необходимыми для спокойного исследования природы вещей, могли бы
найти  решение всех  этих  вопросов, то такие  люди не только  оказались  бы
всезнающими, но и  почти всемогущими"[12]. Здесь Телезио  поступает
несколько  более честно,  чем его противники,  обычно  объявляющие абсолютно
недоступным для всякого искусства все то, что им самим не удалось достигнуть
с помощью их искусства, ибо в этом случае они сами и вершат, и судят.
     Нам еще остается рассмотреть третье положение Телезио, именно о способе
действия (subactio). Здесь  Телезио  устанавливает  три положения. Первое --
то, которого я уже раньше мимоходом коснулся, а именно что нельзя установить
никаких признаков (как это делает учение перипатетиков), по которым вещи как
бы находились в  согласии между  собой и действовали бы  сообща. Ибо  всякое
рождение естественного  тела,  а  следовательно,  и всякое  изменение  в нем
совершаются путем победы и господства одного фактора над другим,  а не путем
союза  и соглашения между  ними, и это положение не ново, ибо уже Аристотель
замечает  относительно  учения  Эмпедокла[13],  что  хотя  Эмпедокл
установил в  качестве  активных начал вещей раздор и дружбу,  однако в своих
объяснениях  причин он обычно  использует раздор,  как бы зачеркивая  другое
начало.  Второе положение заключается в  том,  что тепло  своим  собственным
действием непрерывно превращает сущее в жидкость и что ни сухость не связана
с теплом, ни  влажность --  с  холодом.  Ибо утончать  означает  то  же, что
обращать  в  жидкость,  и  все,  что является наиболее разреженным, является
одновременно и наиболее жидким, понимая под жидкостью то, что податливо, что
распадается  на части  и снова восстанавливается  с наибольшей легкостью и с
большим трудом может быть ограничено  и  удержано  в определенных  пределах.
Всеми этими качествами обладает в большей степени огонь, чем воздух, который
перипатетики  считали  наиболее  жидким. Поэтому  тепло  всегда притягивает,
пополняет,  расширяет  и  рождает  влагу;  наоборот,  благодаря  холоду  все
ссыхается,  сращивается  и  твердеет.  И  тут  же замечает,  что  Аристотель
обнаруживает недостаток наблюдательности и  недостаток последовательности, а
также деспотизм и своеволие в отношении опыта, так как он связывает  тепло с
сухостью. Ибо если  тепло иногда и сушит предметы, то это случайное явление,
а  именно: в теле,  состоящем  из разнородных  частей, из  которых некоторые
более грубы,  а другие более тонки, тепло притягивает и заставляет  истекать
более  тонкую  часть,   в  силу  чего  грубая  часть  больше  уплотняется  и
стягивается, и тем не менее если эту грубую часть подвергнуть действию более
сильного тепла, то она сама  превратится в жидкость,  что хорошо явствует из
примера  кирпичей.  Ибо в  первую очередь умеренное тепло  заставляет  глину
благодаря испарению наиболее ее тонкой части превратиться в кирпич, но более
сильное  тепло  расплавляет  эту  кирпичную субстанцию  в  стекло.  Эти  два
положения могут быть рассматриваемы как опровержение заблуждений.  Третье же
положение ясно  утверждает, мало того, точно различает способы действия. Эти
способы бывают двоякого рода -- отталкивание и превращение, причем каждый из
этих   способов    осуществляется   в    зависимости   от   силы   тепла   и
предрасположенности материи. И тут,  по-видимому, могут быть установлены два
закона. Первый закон заключается в том, что когда тепло и холод сталкиваются
в  больших   количествах  и  как  бы  регулярными  армиями,   то  происходит
отталкивание. Ибо предметы выбиваются тогда,  точно армии, из  их позиций  и
изгоняются с  их  мест.  Но  если сталкиваются  небольшие количества,  тогда
происходит превращение[14],  ибо сущности в этом случае разрушаются
и, скорее, меняют свою  природу,  чем  свое место.  Примечательный  и  яркий
пример  этого мы наблюдаем в верхних  областях воздуха, в  которых холоднее,
чем  на Земле, несмотря на  то что они  расположены  ближе к  Солнцу.  Ибо в
местах, расположенных ближе к источнику  тепла, это  тепло, сосредоточив все
свои силы, отталкивает  и сбрасывает  всю силу поднявшегося с Земли  холода,
препятствуя  его  приближению; и возможно,  что по аналогичной же  причине в
глубинах  Земли теплота интенсивнее,  чем  на  ее поверхности,  ибо  по мере
приближения к месту  источника холода холод,  собравшись с силами, с большой
стремительностью  отбрасывает и  прогоняет  тепло, а частью  обращает в свою
пользу.  Второй  закон  заключается  в  том, что в открытом  месте действует
отталкивание, в замкнутом --  преобразование. Лучшим  доказательством  этого
является тот  факт,  что  в  закрытых  сосудах,  в которых  разреженное тело
(которое мы обыкновенно  называем  спиртом) не  находит  выхода, совершаются
глубокие и  радикальные преобразования  и брожения в  телах. Но  то же самое
происходит  в телах, которые в силу сжатости своих частей  сами представляют
собой  как  бы закрытый  сосуд.  Таковы  взгляды  Телезио, а  может  быть, и
Парменида  относительно  начал  вещей,  за  исключением  того,  что  Телезио
прибавил кое-что  свое относительно  пассивной материи, будучи введен в этом
отношении в заблуждение мнениями перипатетиков.
     То, что говорит Телезио, было  бы естественно для  человека, удаленного
от  природы  вместе  со  всеми  механическими  искусствами,  которые  пытают
(vexant)  материю,  и просто наблюдающего строение мира. Ибо  его  философия
представляется чем-то вроде пасторальной философия, наблюдающей мир спокойно
и благодушно. О системе мира он говорит достаточно хорошо, но о началах -- в
высшей  степени неудачно. Мало того,  в  самой его системе  имеется  большое
недоразумение,  а  именно:  он конструирует  такую  систему,  которая  может
казаться вечной, не  предполагая  хаоса или  каких-либо  изменений в великом
схематизме.  Ибо  всякая  философия  --  будь  то  философия  Телезио,   или
перипатетиков,  или  любая другая,  которая строит в этом духе систему мира,
настолько уравновешенную  и  прочную,  что  может быть отброшена  мысль о ее
возникновении  из хаоса, --  всякая такая  философия кажется  легковесной  и
является   плодом  душевной   ограниченности.  В  самом   деле,   тот,   кто
философствует в соответствии с чувственным опытом, будет утверждать вечность
материи, но отрицать вечность  мира (как мы его созерцаем);  и  таково  было
воззрение  как  древней мудрости, так  и  того  мыслителя, который  наиболее
близко подошел к ней, именно Демокрита. О том же свидетельствует и Священное
писание, с той  лишь  разницей,  что  последние  представляют и материю  как
созданную  Богом,  первые  же  считают ее  существующей  изначально.  Ибо  в
отношении этого вопроса имеются, очевидно, три положения, о которых мы знаем
на основании веры. Во-первых, что материя  создана из ничего. Во-вторых, что
образование системы мира произошло по слову Всемогущего, а не так, что будто
материя  сама развилась из  хаоса до настоящего схематизма.  В-третьих,  что
этот схематизм (до грехопадения) был наилучшим из тех,  которые материя (как
она была  создана)  была способна  принять.  Но указанные философы не смогли
возвыситься до такого  рода  положений. Творение  из ничего они отвергают, а
относительно существующего схематизма мира они полагают, что он  развился из
многих окольных и  подготовительных процессов материи; насчет же того, чтобы
она  была лучшей из возможных,  они мало  беспокоятся, так как мы видим, что
они  считают  ее  тленной и изменчивой. Поэтому  в этих  вопросах  мы должны
отстаивать  веру  и  ее  незыблемые положения. А  вопрос о том, могла ли эта
сотворенная  материя при той силе, которая была  в нее  вложена, сложиться и
оформиться в течение долгих веков в это совершенное устройство  (как она это
сделала сразу, без всяких околичностей  по велению  слова Божия),  является,
пожалуй, праздным вопросом. Ибо воспроизведение  времени является в такой же
мере  чудом  и делом всемогущего,  как  и  оформление  сущего.  Божественной
природе, очевидно, было угодно запечатлеть себя в  этих двух формах эманации
своего  всемогущества,  проявленного,  во-первых, в бесконечной  власти  над
бытием и материей, именно в сотворении бытия из ничего, во-вторых, во власти
над движением и временем, именно  в предварении порядка  природы и ускорении
процесса  бытия. Но  эти  вопросы  относятся  к мифу  о Небе,  где мы  более
подробно остановимся на том, чего мы теперь касаемся лишь слегка.
     Перейдем  теперь  к  началам Телезио  и будем  считать  общепризнанными
следующие два положения: во-первых, что сущее не возникает из не-сущего, как
начала  не  должны выводиться  иначе как из начал;  и во-вторых,  что  явное
противоречие  недопустимо.  Но абстрактное начало не есть  сущее,  а тленное
сущее   не   есть  начало.  С  неизбежной  необходимостью,   таким  образом,
человеческая мысль (если она желает быть последовательной) приходит к атому,
который есть  истинно сущее, обладающее  материей,  формой, объемом, местом,
сопротивляемостью,  стремлением, движением и эманациями и который также  при
разрушении всех естественных тел остается непоколебимым и вечным.  И так как
разрушения  более  крупных  тел  многочисленны и  разнообразны, то отсюда  с
необходимостью вытекает,  что  то, что  остается неизменным центром,  должно
быть  или чем-то  потенциальным,  или  минимальным.  Но  оно  не есть  нечто
потенциальное, ибо первичная потенциальность  не  может быть подобна  другим
потенциальностям,  которые бывают  актуально  чем-то  одним  и  потенциально
чем-то  другим.  Первичная  потенциальность  должна  быть  чем-то  абсолютно
абстрактным,   лишенным  всякой   актуальности  и  содержащим   в  себе  все
возможности. Остается  поэтому думать, что это неизменное будет минимальным,
разве только кто-нибудь будет действительно утверждать, что начал вообще  не
существует и  что  всякая  вещь может  считаться  началом; что  постоянным и
вечным являются  лишь  закон и  порядок  изменения, сущее же  непостоянно  и
изменчиво. И было бы  лучше утверждать  прямо что-нибудь в  этом роде,  чем,
желая установить некое вечное начало,  допустить еще  большую  нелепость,  а
именно сделать  это начало воображаемым. Ибо первый метод, по-видимому,  еще
приводит  к  некоторому  результату,  именно к  тому,  что  изменения  вещей
совершаются  кругообразно,  между  тем  как второй  метод не  приводит  ни к
какому, ибо он рассматривает сущее существующим лишь в понятии и  являющимся
лишь  инструментом ума. Но  что  это ни  в коей  мере не так,  будет показно
позже.  Телезио,  однако, вводит  в  философию  Парменида понятие  пассивной
материи (hyle), хотя известно, что оно появилось после Парменида.
     И  он устраивает странное  и  и высшей степени неравное  сражение между
своими активными началами,  неравное как  в отношении численности  борющихся
сторон,  так  и  в отношении рода  сражающихся. В  самом деле, что  касается
численности, то  Земля,  по  его представлению,  одна,  между тем  как  небо
представляет собой огромное войско; Земля  точно  так  же представляет собой
почти лишь точку, между  тем как пространства и сферы неба неизмеримы. И эта
нелепость не может быть оправдана тем соображенном,  что Земля и связанные с
ней  предметы состоят  из наиболее плотной материи, между тем как  небеса  и
эфирные тела  состоят из наиболее рассеянной материи. Ибо, хотя это различие
очень  верно, все же  оно ни в коем  случае не  способно  уравновесить  силы
сторон, даже если принять во внимание большие расстояния. Но состоятельность
или   несостоятельность   учения   Телезио  зависит   от   возможности   или
невозможности, так сказать, наделения  каждого из  его активных начал равной
долей пассивной материи  (равной  по  количеству, а  не по протяжению)  т