ыло  бы  собрано  то, что  схоласты  называют
крайностями, а Пиндар -- вершинами человеческой  природы. Главным источником
для  этого  должна послужить сама история. Речь идет  о  крайних или  высших
ступенях  совершенства,  которых  когда-либо  могла  самостоятельно  достичь
человеческая  природа  в той  или  иной  духовной  или телесной способности.
Например,  замечательная   способность   Цезаря,   который,   как   говорят,
одновременно мог диктовать пяти секретарям, или изумительная выучка  древних
риторов -- Протагора, Горгия и философов -- Каллисфена, Посидония, Карнеада,
способных экспромтом произнести большую изящную речь на любую тему,  защищая
с одинаковым успехом  противоположные тезисы,  в немалой степени  прославили
могущество человеческого таланта. Другой пример, быть может, менее полезной,
но еще более эффектной способности приводит Цицерон, говоря, что его учитель
Архий "мог  экспромтом произнести множество  великолепных стихов на тему,  о
которой  в  тот момент шла  речь"  ^ О величайших способностях  человеческой
памяти свидетельствует тот факт, что Кир или Сципион могли по именам назвать
всех воинов своих многотысячных войск ^ Не менее интеллектуальных  велики  и
моральные  достоинства  человека. Изумительный пример  стойкости  являет нам
знаменитая история об Анаксархе, который во время  допроса и  пыток  откусил
себе язык, чтобы не выдать тайны и выплюнул его в лицо тирана ". Не уступает
ему  в выдержке  (хотя и  проявившейся в обстоятельствах  несравненно  менее
достойных)  один  бургундец, живший  уже  в нашу  эпоху,  --  убийца герцога
Оранского ^. Его били железными  прутьями и раздирали  раскаленными клещами,
но  он не издал ни единого стона,  а когда что-то случайно  упало  на голову
одного из присутствующих, то этот шалопай,  уже весь покрытый ожогами, среди
страшных пыток даже расхохотался (хотя незадолго до этого плакал,  когда ему
обстригали его прекрасные волосы). Удивительную ясность духа и спокойствие в
смертный   час  проявляло  немало  людей.  Такое  спокойствие  проявил  один
центурион, о котором рассказывает Тацит. Когда воин, которому было приказано
казнить его, крикнул ему, чтобы он сильнее вытянул шею, тот сказал: "Если бы
ты  сумел  так  же  сильно ударить" ^ А когда  герцогу  Саксонскому Иоганну,
сидевшему за  шахматной доской,  принесли приказ о назначении  на завтра его
казни, то  он, подозвав  одного из  присутствующих,  сказал  ему с  улыбкой:
"Посмотри-ка,  разве  не  сильнее моя  позиция  в  этой  партии?  А ведь  он
(указывая на своего партнера) после  моей  смерти станет хвастаться, что его
позиция  была лучше".  Когда  накануне казни  нашего соотечественника  Мора,
канцлера Англии,  к нему пришел цирюльник  (посланный остричь его из боязни,
что вид его с  длинными  ниспадающими волосами  может вызвать  сострадание у
народа) и спросил его, не хочет ли тот остричься, тот отказался и, обращаясь
к цирюльнику, сказал:  "У меня с королем идет спор о  моей голове, и, прежде
чем он разрешится, я не стану на нее тратиться". И тот же Мор в самый момент
казни, уже положив голову  на роковую плаху,  немного  приподнялся и, отведя
слегка свою отросшую бороду,  сказал: "По  крайней мере она-то  не оскорбила
короля". Но не будем заходить  слишком далеко; достаточно ясно и так, к чему
мы  стремимся.  Мы хотим,  чтобы в какой-то  одной  книге были  собраны  все
чудесные свойства  человеческой природы,  высшие проявления  ее  душевных  и
физических свойств и достоинств. Эта книга будет своего рода сводом триумфов
человека. Здесь  примером могут послужить  сочинения Валерия  Максима  и Гая
Плиния, их добросовестность и глубина суждения '°.
     Учение о союзе или общей связи  души и тела может быть разделено на две
части. Подобно  тому  как союзники обмениваются  между  собой  тем, чем  они
обладают, и оказывают друг другу  взаимную помощь, так и  это учение о союзе
души и тела складывается из двух  частей: описания того,  каким  образом эти
две  сущности  (т. е.  душа  и тело) взаимно раскрывают  друг  друга и каким
образом они взаимно воздействуют друг на друга с помощью  знания  (notitia),
или указания  и впечатления.  Первая  часть,  т. е. описание того, что можно
узнать о душе исходя из состояния тела и что -- о теле исходя  из акциденций
духа,  дала  нам  два  вида науки  о предсказании, один из которых  известен
благодаря  исследованиям  Аристотеля,  другой   --  Гиппократа.   Правда,  в
последнее время  эти искусства  включили  в  себя всякого  рода  суеверные и
фантастические  представления,  однако  если  их  очистить от  этих  вредных
примесей и восстановить  в  их  истинном  состоянии,  то  окажется, что  они
покоятся на достаточно прочном природном основании и могут приносить немалую
пользу  в  повседневной  жизни.  Первое из  этих  искусств  -- физиогномика,
которая по  строению тела и чертам  лица  определяет  душевные  наклонности;
второе -- толкование  естественных снов, раскрывающее состояния и  положения
тела исходя из движений души. В первой  из этих дисциплин кое-что, по  моему
мнению,  требует развития. Дело в том, что Аристотель талантливо и мастерски
исследовал тело  в состоянии покоя, но он не рассматривал его в движении, т.
е. оставил в стороне жесты,  которые, однако, не меньше заслуживают научного
изучения; польза же такого изучения превосходит  то,  что  дает исследование
неподвижного  тела.  Действительно,  очертания  тела указывают лишь на общие
наклонности и стремления души, выражение же лица и движения отдельных частей
тела  свидетельствуют,  кроме  того,  и  об  изменениях  состояния  души:  о
настроении  и проявлении  воли человека  в данную  минуту. Мне  бы  хотелось
воспользоваться  здесь в высшей степени удачными и столь же изящными словами
Вашего Величества:  "Язык  поражает уши,  жесты же  говорят  глазам" ".  Это
прекрасно известно множеству проходимцев и подлецов, которые ни на минуту не
отрывают  взора от выражения лица и движений собеседника и  используют это в
своих интересах  -- ведь  именно в этом  и  состоит  в значительной  мере их
ловкость  и мудрость. И  конечно, нельзя отрицать того, что выражение лица и
жесты  человека удивительным  образом выдают  его  притворство и великолепно
могут  подсказать  момент,  когда  удобнее всего  обратиться  к  нему, а это
составляет немаловажную часть житейской мудрости. Ведь никто  же не считает,
что  такое искусство,  имея какое-то значение по  отношению к тем  или  иным
отдельным  людям,  не  выражает  общего  правила,  ибо  мы  смеемся, плачем,
краснеем, мрачнеем почти одинаково и в большинстве случаев то же самое можно
сказать и о более  тонких движениях души. Но если кто-нибудь захочет в  этой
связи  вспомнить   и  о  хиромантии,  то  пусть  знает,  что  это  абсолютно
несерьезная и пустая вещь, недостойная вообще даже  упоминания в такого рода
сочинении.  Что  же касается  толкования  естественных  снов,  то  эта наука
излагается в некоторых ученых трудах,  изобилующих,  к сожалению, множеством
самых нелепых  измышлений. В данный момент я хочу только  сказать, что этому
искусству но  дали  еще  достаточно  прочного  основания.  А между  тем  оно
сводится к следующему: если действие  какой-то внутренней причины аналогично
действию  какой-либо  внешней  причины,   то  это  внешнее  действие  обычно
воспроизводится во сне.  Например, давление,  вызванное скоплением  газов  в
желудке, сходно с давлением на живот какой-нибудь внешней тяжести, и поэтому
люди во время ночных кошмаров видят во сне, что на них наваливается тяжесть,
и видят  при  этом множество связанных с  этим  подробностей.  Точно так  же
тошнота, вызванная морской  качкой, похожа на  тошноту, вызванную скоплением
газов в животе, и поэтому ипохондрикам довольно часто снится, что они плывут
на корабле  и  их качает. Можно привести  бесчисленное множество аналогичных
примеров.
     Вторая  часть  учения  о  союзе  души  и   тела,  которую   мы  назвали
"впечатление", еще не представляет собой сформировавшейся науки; эти вопросы
лишь иногда вскользь затрагивались в сочинениях на другие  темы. А эта часть
имеет для себя  такое же соответствие,  как и  первая. Ибо она рассматривает
два вопроса; каким образом и в какой мере мокроты и все физическое состояние
тела  меняют  душу и влияют на нее? или.  наоборот,  каким образом и в какой
мере  страсти  и восприятия  души  изменяют тело и  влияют на  него?  Первый
вопрос, как мы знаем,  иногда рассматривается в медицине, но  и он  странным
образом оказался тесно связанным с религией. В самом деле,  врачи выписывают
лекарства для  лечения  душевных  болезней,  например мании или  меланхолии,
более   того,  они  пытаются  найти  средства  для  восстановления  хорошего
настроения, для укрепления духа, для увеличения физических сил, для развития
умственной деятельности, для  улучшения памяти  и т. п.  Но  установленные в
секте  пифагорейцев, в ереси манихейцев  и в  законе Магомета ограничения  в
выборе пищи и питья, омовения и другие правила, касающиеся тела, превосходят
всякую меру. В религиозных законах существует множество  предписаний, строго
запрещающих  употребление в пищу крови и жира, четко разделяющих животных на
чистых  и  нечистых  (имея  в  виду  их  употребление  в  пищу).  Даже  сама
христианская  вера,  хотя  и  свободная  и  очистившаяся  от  мрака   ложных
верований, сохраняет все же требования постов, воздержаний и т. п„ что
способствует унижению  и умерщвлению  плоти, рассматривая все это  не только
как чисто ритуальные,  но и  как полезные вещи. Основа же всех этих запретов
(не касаясь собственно обрядовой стороны и искуса послушания) лежит именно в
том, о чем мы здесь говорим,  т. е. в том, что душа страдает вместе с телом.
Если  же  какой-нибудь не  очень  умный человек  подумает,  что такого  рода
воздействие тела на душу ставит под сомнение бессмертие души или лишает душу
ее власти над телом,  то на  такое легкомысленное сомнение достаточно такого
же  ответа. Пусть он возьмет в  качестве примера,  скажем,  ребенка во чреве
матери, который испытывает вместе с матерью одни и те же воздействия, однако
же  в положенное время покидает ее  тело, или же монархов, которые, несмотря
на свое  могущество, иногда уступают просьбам своих слуг, сохраняя при  этом
свое царское величие.
     Противоположная сторона этого учения (о воздействии  души и ее аффектов
на тело) также находит  себе место в медицине. Ведь нельзя  найти  ни одного
более или менее  серьезного  врача, который бы не занимался  рассмотрением и
изучением  душевного состояния,  что весьма  важно для лечения, а  также для
того, чтобы в значительной степени  усиливать действие  всех  других средств
или,  наоборот, ослаблять. Однако  исследование  другого  вопроса,  имеющего
отношение  к  предыдущему, до  сих пор проводилось очень слабо и  ни в  коем
случае не соответствовало  ни его сложности, ни той пользе, которую он может
принести.  Речь  идет о том, в  какой степени  само  воображение души  (если
оставить в стороне аффекты) или навязчивая неотступная мысль, превратившаяся
уже в своего рода убеждение, влияет  на физическое состояние  человека? Ведь
хотя такое  состояние, несомненно, приносит вред, из этого, однако, вовсе не
следует, что оно в равной мере способно приносить пользу,  подобно  тому как
из факта существования  вредного воздуха, несущего мгновенную смерть, нельзя
сделать заключение о необходимости существования столь же целебного воздуха,
приносящего мгновенное выздоровление. Такого  рода исследование принесло бы,
конечно,  огромную пользу, но, как  говорит  Сократ, здесь нужен  "Делосский
водолаз"  ^, ибо  проблема  эта  достаточно  глубока. Далее, среди всех этих
разделов учения о  союзе,  т. е. о  согласии  души  и тела, нет ничего столь
необходимого,  как  исследование  того,   где,   собственно,  помещаются   в
человеческом теле  и его  органах  отдельные способности  души. Недостатка в
исследователях  этого вопроса  нет, однако  результаты  их  исследований  по
большей  части  или  противоречивы,  или  недостаточно  серьезны;  и  здесь,
конечно, необходимы и больший талант, и более тщательное изучение  проблемы.
Во всяком  случае мнение Платона  ^ о  том,  что интеллект  располагается  в
мозгу,  как в крепости,  дерзость (animositas) (которую он неудачно называет
вспыльчивостью, тогда как она значительно ближе к высокомерию и гордости) --
в сердце,  похоть и чувственность  -- в  печени  и т.  д., может быть, и  не
следует совершенно отбрасывать, однако же  не следует и  слишком восторженно
хвататься за  него. Кроме того, нельзя  считать правильным и помещение  всех
упомянутых интеллектуальных способностей  (воображения,  рассудка, памяти) в
желудочках  мозга. Таким  образом, мы изложили  учение о природе  человека в
целом и учение о связи души и тела.
     Глава II
     Разделение учения о человеческом теле на медицину, косметику,  атлетику
и  науку  о  наслаждениях.  Разделение медицины  на три отдела:  поддержание
здоровья, лечение болезней и продление жизни;  последняя  часть должна  быть
отделена от остальных двух
     Учение  о  человеческом  теле имеет столько  же разделов, сколько  благ
несет   с  собою  тело.  А  человеческое  тело  обладает  четырьмя  благами:
здоровьем, формой или красотой, силой, наслаждением. Столько же существует и
наук: медицина, косметика, атлетика  и наука  о наслаждениях, которую  Тацит
называет утонченной роскошью '".
     Медицина --  одно из  самых благородных искусств,  -- по словам поэтов,
"происходит  из знатнейшего  рода".  Поэты сделали  главным  богом  медицины
Аполлона, а сыном  его -- Эскулапа, тоже  бога и  учителя медицины, ибо если
Солнце  является  создателем  и  источником  жизни всего,  что  существует в
природе, то  врач,  поддерживая  и  охраняя  жизнь, оказывается своего  рода
вторым источником жизни. Но неизмеримо большее достоинство  придают медицине
дела  Спасителя,  который  был  врачевателем  и  души,  и тела, сделав  душу
подлинным предметом своего  небесного учения, а  тело предметом своих чудес.
Ведь нигде не  написано, что он  совершил  хоть  одно  чудо,  относящееся  к
почестям или деньгам (за  исключением  единственного, с помощью которого  он
заплатил  подать кесарю), но все  чудеса его сводились  либо  к сохранению и
поддержанию, либо к лечению человеческого тела.
     Предмет  медицины,  а  именно человеческое  тело,  из всего  того,  что
создала природа,  лучше всего поддается действию лекарств, но в свою очередь
применение  этих  лекарств  особенно сопряжено  с ошибками.  Ибо  тонкость и
многогранность  объекта  лечения,  давая,  с  одной  стороны, очень  большие
возможности  для  лечения,  с  другой  стороны,  весьма  сильно  увеличивает
возможность  ошибок.  Таким  образом,  поскольку это  искусство (особенно  в
нынешнем  его   состоянии)  строится  главным   образом  лишь  на  догадках,
исследования  в  этой области следует отнести  к  числу  наиболее трудных  и
требующих  особого внимания. Но мы не собираемся на этом основании разделять
с Парацельсом  и алхимиками  их сумасбродные  идеи относительно того, что  в
человеческом   теле   можно   обнаружить   соответствия   отдельным   видам,
существующим во  Вселенной  (звездам, минералам  и  т. п.),  ибо  эти  басни
представляют  собой   несерьезное  и  примитивное  истолкование  знаменитого
положения  древних,  что человек --  это микрокосм, т.  е. уменьшенный образ
всего  мира,  и применение этого положения к их собственным измышлениям.  Но
тем не менее  дело обстоит  так, что (как мы уже начали говорить) среди всех
тел,  созданных природой, нельзя найти ни одного,  которое  было бы столь же
сложным  и  многообразным,  как человеческое  тело. Мы  видим, что  травы  и
растения получают пищу из земли и воды, животные  питаются травой и плодами,
человек же питается мясом самих животных  (четвероногих, птиц, рыб), а также
травами, зерном, плодами, соками и  другими жидкостями; при этом прежде, чем
пойти  в пищу человеку, все это в различной  форме смешивается и готовится с
добавлением всяких приправ. К этому нужно добавить, что образ жизни животных
проще, факторы,  воздействующие  на их тело, не столь  многочисленны,  да  и
действуют они сравнительно однообразно, в то время как  человек подвергается
почти  бесконечному  множеству  различных изменений:  ему приходится  менять
место жительства,  занятия,  испытывать  различные  аффекты во  время  сна и
бодрствования.  Поэтому  в  высшей  степени   правильно,  что  среди   всего
остального человеческое тело наиболее возбудимо  (fermentatum) и  сложно  по
своему  составу.  Душа  же,   напротив,  является  самой  простой  из   всех
субстанций, так что удачно сказал поэт:
     ... и чистым оставит
     Оный эфирный состав и пламя Авры начальной '°.
     Поэтому  меньше всего следует удивляться тому, что  душа, находящаяся в
теле, не может найти себе покоя, ибо, как гласит известная аксиома: движение
вещей беспокойно,  если они не на месте, и  спокойно, если они  на месте. Но
вернемся  к делу.  Это разнообразное и  тонкое  строение человеческого  тела
сделало  его  подобным   сложному  и  капризному  музыкальному  инструменту,
способному  легко утратить  свою гармонию.  Поэтому  имеет  смысл соединение
поэтами в лице  Аполлона  музыки и медицины:  ведь дух  обоих этих  искусств
почти  одинаков; а обязанность врача состоит целиком в том, чтобы уметь  так
настроить лиру человеческого тела и так  играть на ней, чтобы она ни в  коем
случае не  издавала негармонических и неприятных  для слуха созвучий.  Таким
образом, именно непостоянство и неоднородность  предмета  сделали  искусство
медицины  основанным  скорее  на  догадках,  чем  на прочном  знании, а  эта
непрочность  основания медицины  в  свою  очередь  открыла широкую дорогу не
только  для  ошибок, но и  для  прямого  обмана. Дело  в том,  что почти все
остальные  искусства  и науки мы  можем оценить, исходя  из  их собственного
достоинства  и  присущих  им функций,  а  не  по их  успехам и  результатам.
Адвоката  оценивают  по самой его способности вести  процесс  и  выступать в
суде, а  не по результатам того или иного  процесса; точно так же и кормчего
мы оцениваем  по  его умению  управлять  рулем, а  не  по  успеху  какого-то
путешествия.  Что  же  касается  врача,  да,  пожалуй,  еще и  политического
деятеля, то  едва ли  существуют какие-то  особые  действия  или  навыки,  с
помощью  которых они могли  бы с полной очевидностью продемонстрировать свое
дарование и искусство:  и главным  образом  сам  исход  дела приносит им или
почет,  или   позор,  и   приговор   этот   часто   оказывается   совершенно
несправедливым.  Ведь  когда  больной  умирает  или  выздоравливает,   когда
государство находится в цветущем состоянии или приходит в упадок, разве хоть
кто-нибудь знает, является ли это  результатом случайности или  сознательной
деятельности  врача или  политика.  Поэтому очень  часто случается  так, что
слава  достается  обманщику,  а  опытный  и  искусный  человек  подвергается
осуждению.  Более того, человеческая слабость и легковерие столь велики, что
частенько  люди ученому врачу предпочитают шарлатана и знахаря. Поэтому, как
мне  кажется,  поэты  были весьма  прозорливы и проницательны, считая  Кирку
сестрой Эскулапа и обоих их называя детьми  Солнца.  Именно так говорится  в
стихах об Эскулапе, рожденном Фебом:
     Изобретателя сам врачеваний таких и искусства
     Молнией Фебова сына к Стигийским волнам низринул.
     И точно так же о Кирке, дочери Солнца:
     Где недоступные рощи дочь роскошная Солнца
     Неумолкаемым полнит пеньем и в пышных чертогах
     Благоуханные кедры, как свечи ночные, сжигает ^.
     Ведь во все времена в глазах толпы знахари, ворожеи  и обманщики были в
какой-то  мере  соперниками  врачей  и,  пожалуй, могли  поспорить с  ними в
популярности  своих методов лечения. Ну и  како