н излагает в
"Пневматике"  ^  наконец,  о  ней  очень  подробно  пишет  один из  новейших
исследователей, Георгий Агрикола  ", в своем трактате о минералах,  а  также
множество других ученых в сочинениях по различным специальным  вопросам; так
что мне в сущности ничего не остается прибавить к  этому, и я не вижу, чтобы
в  этой  части   механики  что-то   было   упущено.  Единственное,  что  мне
представляется необходимым,  -- это  чтобы новейшие исследователи по примеру
Аристотеля продолжали в  своих трудах еще  более тщательную разработку  этих
проблем  механики, останавливаясь подробнее на тех явлениях, причины которых
особенно  неясны или результаты  особенно значительны.  Но  те, кто  уделяет
особое  внимание  только этим вопросам, похожи  на моряков,  плывущих только
вдоль побережья,
     ...жмяся робко,
     Из боязни бурь, к берегам неровным ^.
     Я  во  всяком случае  убежден,  что едва ли можно  что-нибудь  коренным
образом   изменить  или  обновить  в   природе,  полагаясь  на  какой-нибудь
счастливый случай, или эксперимент, или на знание физических причин, которые
осветят путь исследования. Только открытие форм способно это сделать. А если
мы считаем,  что  та часть  метафизики, которая  рассматривает формы, должна
получить развитие, то  отсюда  следует, что  равным образом должна  получить
развитие  магия, которая связана с ней.  Но здесь, как мне  кажется, следует
потребовать восстановления древнего  и  почтенного  значения слова  "магия",
которое долгое время  воспринималось в  дурном смысле. Ведь у  персов  магия
считалась возвышенной мудростью, знанием всеобщей гармония природы, а те три
царя,  которые пришли с Востока, чтобы поклониться Христу, носили имя магов.
Мы же  понимаем  магию как  науку,  направляющую познание  скрытых  форм  на
свершение удивительных дел, которая,  как обычно говорят, "соединяя активное
с пассивным", раскрывает великие  тайны природы. Что же касается натуральной
магии, о которой написано  множество книг  *", излагающих какие-то наивные и
суеверные представления и теории о симпатиях и антипатиях  вещей, о тайных и
специфических  свойствах,  равно  как  и   пустые  по  преимуществу   опыты,
замечательные  скорее  своим искусством  навлекать  на  все  покров глубокой
тайны, чем по существу, то едва ли будет  ошибкой сказать, что эта магия так
же  далека в отношении природной истины от науки, которую мы  хотим создать,
как далеки в отношении исторической истины  книги о  подвигах короля  Артура
Британского или  Гуго  Бордосского ^ и  тому подобных мифических  героев  от
"Записок"  Цезаря. Ведь  совершенно очевидно,  что Цезарь на  деле  совершил
более значительные подвиги.  чем  те, которые  авторы этих  книг  осмелились
выдумать о своих  героях,  только  действия  его носили отнюдь  не сказочный
характер.  Такого  рода учения хорошо изображает миф  об  Иксионе,  который,
думая, что  он владеет Юноной,  богиней могущества,  обнимал лишь бесплотное
облако,  породившее ему  кентавров и  химер.  Так и  те, кто  в  безумной  и
неудержимой страсти стремится к тому, что им мерещится  в  дымке и тумане их
воображения,  вместо реального дела лишь  тешат  себя  пустыми  надеждами  и
хватаются  за  какие-то  безобразные  и  чудовищные  призраки. Действие этой
несерьезной  и  выродившейся  натуральной магии  на  людей подобно  действию
некоторых снотворных средств,  которые не только вызывают сон, но и приносят
радостные и  приятные  сновидения.  Ведь прежде  всего  эта  магия  усыпляет
человеческий  разум,  воспевая некие  специфические свойства  и тайные силы,
чуть ли не посланные небом, которым обучают только шепотом; и люди перестают
неустанно и  неусыпно стремиться к открытию и  исследованию  истинных причин
явлений,  но  легковерно  успокаиваются  на  такого  рода досужих  выдумках.
Во-вторых, она внушает  людям бесчисленное  множество  приятных, но  лживых,
похожих на сон надежд на достижение того, чего каждый особенно  желает. В то
же время  стоит заметить, что у этих наук, которые слишком сильно  опираются
на воображение и веру  (таких,  как  магия, о которой мы говорим в настоящий
момент,  алхимия, астрология и  т. п.),  методы и теория обычно  оказываются
более  чудовищными, чем  цель  и деятельность,  которые  они  имеют в  виду.
Превращение серебра или ртути или какого-нибудь другого  металла в золото --
вещь, в которую трудно поверить; однако значительно вероятнее, что  тот, кто
познает  и  глубоко  изучит  природу  тяжести,  желтого  цвета,  ковкости  и
растяжимости,   неподвижного  и   изменчивого,   кто   тщательно   исследует
составляющие  элементы  и  растворители  минералов,  сможет  после   долгих,
требующих больших усилий и  изобретательности экспериментов  в  конце концов
создать золото, чем тот, кто надеется за несколько минут превратить в золото
другие  металлы с  помощью  нескольких капель чудесного эликсира, способного
будто бы усовершенствовать природу  и освободить ее от всего, что ей мешает.
Подобным же образом нелегко поверить в отсрочку старости или  восстановление
юности. Однако значительно более вероятно предположить, что  человек, хорошо
знающий природу  процессов усыхания (arefactiones) и пагубное действие духов
на плотные части тела, изучивший природу  процессов усвоения пищи и питания,
знающий,  какое  питание полезнее, какое  вреднее,  уяснивший  также природу
духов (spiritus)  и своего рода телесного пламени,  то пожирающего тело,  то
восстанавливающего его  силы,  скорее  сумеет с  помощью определенной диеты,
ванн,  натираний,  нужных  лекарств,   соответствующих  упражнений  и   тому
подобного продлить  жизнь  или в какой-то мере восстановить силы юности, чем
тот,  кто   надеется  этого  достичь   несколькими  каплями   или  крупицами
какой-нибудь  драгоценной  жидкости  или  квинт-эссенций.  Опять-таки  люди,
пожалуй, не  сразу  и не так легко согласятся с  тем, что звезды  определяют
человеческие  судьбы; а что касается того, будто час рождения (который очень
часто  по множеству естественных причин может наступить или  немного раньше,
или  немного  позже) решает  судьбу  всей  жизни  или  что  час исследования
оказывает влияние на сам предмет исследования, то это уже чистейшие пустяки.
Но человеческий род  столь надменен и самоуверен,  что не только берется  за
невозможное, но и надеется,  что ему удастся легко,  без  напряжения и пота,
как  бы  забавляясь,  выполнить самые  трудные  дела.  Но  о  магии  сказано
достаточно; мы очистили от позора сам термин  и показали истинный облик этой
науки, отделив его от ложного и недостойного.
     Существуют  еще два  очень важных приложения к этой части практического
учения  о  природе.  Первое  --  необходимо создать опись  всех человеческих
богатств,  в  которую  должны   быть  включены  и  коротко  перечислены  все
существующие и  находящиеся в распоряжении  человечества  блага  и богатства
независимо  от  того,  являются  ли  они дарами  природы или  произведениями
человеческого  искусства; сюда  же следует присоединить и все  то, что,  как
известно, некогда  существовало, а теперь погибло; это необходимо для  того,
чтобы люди, приступая к новым открытиям, не тратили понапрасну усилия на то,
что  уже  известно  и  существует.  Этот список будет  еще  более удачным  и
полезным,  если  в  него включить  перечень того,  что,  по  общему  мнению,
считается невозможным ни в каком виде, а также  перечень вещей,  казалось бы
почти невозможных, но  тем не  менее  существующих. Первый  перечень  должен
способствовать обострению человеческой изобретательности,  второй  же --  до
известной  степени  направлять ее, чтобы  все  желательные и возможные  вещи
быстрее превратить в  действительные. Второе --  необходимо создать перечень
тех  экспериментов, которые являются особенно  полезными и  способствуют,  и
пролагают   путь  к   новым   открытиям.   Например,   опыт   искусственного
замораживания воды  с помощью льда  и черной соли  имеет  бесконечно  важное
значение.  Ведь  он  раскрывает  тайну  процесса уплотнения, а трудно  найти
что-нибудь  более плодотворное для  человечества. Ведь мы обладаем огнем как
средством разряжения,  но  процесс уплотнения продолжает оставаться неясным.
Если такого рода полезные  эксперименты составят специальный каталог, то это
в очень значительной степени сократит путь к новым открытиям.
        "Глава VI"
     О  математике  --  великом  приложении  к естественной  философии,  как
теоретической,  так  и  практической.  Причины, по которым она  должна  быть
отнесена к приложениям, а  не  к основным наукам.  Разделение  математики на
чистую и смешанную
     Аристотель прекрасно сказал, что "физика и математика рождают практику,
т. е. механику"  ^. Поэтому, поскольку мы уже рассмотрели как теоретическую,
так  и  практическую  части  науки  о  природе,  следует  здесь  сказать   о
математике, которая является вспомогательной дисциплиной для той  и  другой.
Правда, обычно ее рассматривают как  третью часть  философии  после физики и
метафизики, но если  бы  мы,  пересматривая  сейчас систему наук, собирались
отнести математику к числу основных и определяющих наук, то было бы, как мне
кажется,   более   соответствующим   и   природе  самого  дела,  и   ясности
классификации определить математику как раздел метафизики. Ведь  количество,
которое  составляет  предмет  математики,  приложенное  к материи,  является
своего  рода мерой природы и одной  из причин  множества явлений в  природе,
поэтому его следует отнести к сущностным формам. Фигуре же  и числам древние
придавали  такое   большое  значение,  что   Демокрит  видел   основу  всего
разнообразия  вещей прежде всего в фигурах атомов, а Пифагор  утверждал, что
природа  вещей  складывается  из чисел.  А между тем несомненна истина,  что
среди всех природных форм (в том  смысле, в каком мы их понимаем) количество
является наиболее абстрактной и  легче других отделимой от материи формой, и
именно это обстоятельство стало причиной более тщательной разработки и более
глубокого  исследования  этой  категории по  сравнению со  всеми  остальными
формами, значительно глубже скрытыми в материи. Поскольку же человеческий ум
от природы (к  великому,  правда,  ущербу для  развития науки)  предпочитает
свободное  поле общих истин  густым  зарослям  и лесам частных  проблем,  то
трудно было найти что-либо  увлекательнее  и приятнее  математики для  того,
чтобы  удовлетворить  это  стремление  человеческого  ума  выйти на  широкий
простор  размышлений. И  хотя все  это вполне  соответствует истине, однако,
поскольку мы заботимся не только об истине и порядке изложения,  но и пользе
и  выгоде  для людей, представляется более правильным, имея  в виду огромное
значение математики  и для физики,  и для метафизики, и для механики,  и для
магии,  отнести  ее  в  приложения  ко всем  этим наукам  и  определить  как
вспомогательную  для  них  дисциплину.  Сделать  это  нас  в  какой-то  мере
побуждает  и  общеизвестное   высокомерие   и  самодовольство   математиков,
стремящихся  к тому, чтобы их наука фактически  господствовала над  физикой.
Ведь как-то так  случилось, что  математика и логика, которые должны были бы
быть служанками физики, теперь, кичась перед нею своей точностью, претендуют
на господство над ней. Но нам сейчас следует не столько заботиться о месте и
значении этой науки,  сколько  рассмотреть  самое  сущность ее.  Обратимся к
этому вопросу.
     Математика  бывает  или  чистая,  или  смешанная.  К чистой  математике
принадлежат  те  дисциплины,  которые  рассматривают  количество,  полностью
абстрагированное  от материи  и физических аксиом.  Этих  дисциплин  две  --
геометрия и арифметика. Первая рассматривает непрерывное  количество, вторая
-- дискретное. Обе  эти  дисциплины  потребовали  для своего исследования  и
разработки большого таланта и усилий многих ученых;  однако  все последующие
ученые  не  прибавили  в геометрии  к  трудам  Эвклида ничего,  что было  бы
достойно такого огромного промежутка времени,  прошедшего с тех пор "•,
учение же о плотных телах не получило ни у древних, ни у новых ученых такого
развития, которое  соответствовало бы его пользе и исключительному значению.
В арифметике еще  не существует ни достаточно  разнообразных,  ни достаточно
удобных  способов  сокращения  вычислений,  особенно  в прогрессиях,  широко
используемых  в  физике ^. Не вполне совершенна  еще и  алгебра. И уже явное
отклонение от правильного пути  науки  представляет собой  та пифагорейская,
мистическая  арифметика,  которую  начали возрождать, опираясь на  сочинения
Прокла  ^  и  некоторые отрывки  из  сочинений Эвклида. Таково  уж  свойство
человеческого  ума: не  имея  достаточно сил для решения важных проблем,  он
тратит  себя на  всякие пустяки.  Предметом  смешанной  математики  являются
некоторые аксиомы и части физики. Она рассматривает количество в той мере, в
какой  оно  помогает  разъяснению, доказательству и  приведению  в  действие
законов  физики. Ибо в природе существует много такого, что не может быть ни
достаточно глубоко понято, ни достаточно убедительно доказано, ни достаточно
умело  и  надежно  использовано  на  практике  без  помощи  и  вмешательства
математики.   Это   можно   сказать   о  перспективе,  музыке,   астрономии,
космографии, архитектуре,  сооружении  машин  и  некоторых  других  областях
знания.  Впрочем,  я  не  нахожу,  чтобы  в смешанной  математике  полностью
отсутствовал какой-нибудь раздел, но я могу предсказать, что в будущем, если
только люди не предадутся праздности, таких  разделов окажется очень  много.
Ведь по  мере того как физика день ото дня будет приумножать свои достижения
и  выводить  новые аксиомы,  она будет  во многих вопросах  нуждаться  все в
большей  помощи  математики;  и это  приведет к созданию еще большего  числа
областей смешанной математики.
     Итак, мы рассмотрели до конца учение о природе и отметили все, чего  ей
недостает  и  что требует  дальнейшего развития. И если  при этом  мы, может
быть,  отошли  от  старых общепринятых мнений и тем  самым дали  кому-нибудь
повод  для возражений, то следует сказать,  что мы во всяком случае далеки и
от стремления к  спорам, и  от  намерения  вступить в борьбу с кем бы  то ни
было. И если правильно, что
     Не для глухих мы поем: леса на все отвечают °°.
     то голос  природы  повторит  наши слова, хотя  бы человеческий голос  и
протестовал.  Александр  Борджа  ^ обычно говорил о  походе французов против
Неаполя,  что "они пришли с мелом в руках,  чтобы отмечать им дома,  где они
остановятся, а не с оружием,  чтобы силой врываться в  них". Точно так же  и
нам  приятнее  мирное вступление истины,  когда умы, оказавшиеся  способными
принять  такую  гостью, как  бы  помечаются  мелом,  нежели воинственное  ее
вторжение, пролагающее ей дорогу в столкновениях и жестоких спорах. Покончив
таким  образом  с  двумя  частями философии,  посвященными  Богу и  природе,
обратимся теперь к третьей части, посвященной человеку.

        " * КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ * "

        "Глава I"
     Разделение  учения  о  человеке на  философию  человека  и  гражданскую
философию. Разделение философии  человека  на учение о теле и  учение о душе
человека.  Установление  единого  общего  учения  о  природе  или  состоянии
человека. Разделение учения о состоянии человека  на  учение  о человеческой
личности и  учение  о связи духа  и  тела. Разделение учения  о человеческой
личности на  учение  о слабостях  человека  и учение  о  его  преимуществах.
Разделение  учения  о  связи  духа  и  тела  на  учение  об  указаниях  и  о
впечатлениях. Включение физиогномики и толкований естественных снов в учение
об указаниях
     Если  кто-нибудь,   великий  государь,  станет  нападать  на  меня  или
оскорблять за  что-то  из того,  что  я  предложил или еще предложу, то,  не
говоря  уже о том,  что  я  должен быть  в безопасности под  защитой  Вашего
Величества, да будет ему известно, что он  нарушит тем самым обычай и  закон
войны. Ведь я всего лишь трубач и не участвую в битве; я, наверное,  один из
тех, о ком Гомер сказал:
     Здравствуйте, мужи -- глашатаи, вестники бога и смертных! '
     Ибо они  могли спокойно ходить повсюду, не подвергаясь нападению,  даже
среди самых жестоких и непримиримых врагов.  И наша труба  зовет людей не ко
взаимным распрям  или  сражениям и битвам, а, наоборот,  к  тому, чтобы они,
заключив мир между собой, объединенными силами встали  на борьбу с природой,
захватили штурмом ее неприступные укрепления и раздвинули (насколько великий
господь в своей доброте позволит это) границы человеческого могущества.
     А теперь обратимся к  той науке, к которой ведет нас древний оракул, т.
е. к познанию самих себя ". И чем она важнее для нас, тем тщательнее следует
изучать ее. Эта наука для человека составляет цель всех наук и в то же время
лишь часть самой природы. Нужно взять за общее правило, что все деления наук
должны мыслиться  и проводиться таким образом, чтобы они  лишь  намечали или
указывали различия наук, а не рассекали и  разрывали их, с тем чтобы никогда
не допускать  нарушения  непрерывной связи  между ними.  В противном  случае
науки,  отделенные  одна   от  другой,  становятся  бесплодными,  пустыми  и
ошибочными, не получая питания и поддержки от их общего родника. Так, оратор
Цицерон жалуется на то, что Сократ и его школа впервые отделили философию от
риторики и это  превратило риторику в пустую болтовню \  Подобным же образом
известно, что  положение Коперника  о вращении земли  (распространенное  и в
наше время),  поскольку  оно не противоречит тому, что  мы наблюдаем, нельзя
опровергнуть  исходя  из  астрономических  принципов,  однако  же  это можно
сделать  исходя  из правильно примененных принципов  естественной философии.
Наконец,  искусство  медицины,  оторванное  от  естественной  философии,  не
намного  превосходит практику знахарей. Установив этот принцип,  перейдем  к
учению о человеке.  Оно состоит  из двух частей.  Одна из  них рассматривает
человека, как такового, вторая  -- в его отношении к обществу. Первую из них
мы называем философией человека, вторую -- гражданской философией. Философия
человека складывается  из  частей, соответствующих  тем частям,  из  которых
состоит сам  человек,  а именно из  наук, изучающих  тело, и наук, изучающих
душу. Но прежде чем продолжать рассмотрение  отдельных частей этого деления,
учредим единую общую науку о  природе или  состоянии  (status) человека, ибо
этот предмет достоин того, чтобы быть выделенным в отдельную, независимую от
других науку. Она касается тех вещей, которые являются общими  как для тела,
так и для души. Со  своей стороны эта  наука о природе и состоянии  человека
может быть разделена на две части, из которых одна должна заниматься цельной
природой человека, а другая -- самой  связью  души и тела; первую мы назовем
учением о  личности человека, вторую -- учением о  связи души и тела.  Ясно,
что все эти  вопросы,  представляя собой  нечто  общее и смешанное, не могут
быть  сведены  к  упомянутому делению  на науки,  изучающие  тело,  и науки,
изучающие душу.
     Учение о личности человека охватывает главным образом  два  предмета, а
именно  рассмотрение  слабостей  человеческого  рода  и  его  преимуществ  и
превосходств. Страдания и несчастья человечества не раз оплакивались многими
писателями  в   прекрасных   и  великолепно   написанных   сочинениях,   как
философских, так и теологических, чтение которых столь же  приятно,  сколь и
назидательно.
     Другая же  наука, о преимуществах, еще  заслуживает, как  нам  кажется,
специальной разработки.  Воздавая хвалы Гиерону,  Пиндар удивительно  изящно
(как это ему присуще) говорит, что "он срывает вершины всех добродетелей" ",
Немалое значение для прославления величия и красоты человеческого духа могло
бы иметь сочинение, в котором б